- Варя, - Максим идет на меня осторожно, словно боится спугнуть.

Мы аккуратно двигаемся по дуге: Максим, делая небольшой шаг вперед, а я переставляю ноги, двигаясь боком, приставным шагом. Так же, выгнув спину, бочком двигался по кругу наш котенок, увидев на крыльце бабочку, присевшую на разноцветный коврик.

И вот, когда стол обойден и тараканы почти празднуют победу, Максим делает гандбольный рывок и, схватив меня в охапку, прижимает спиной к входной двери. Мы оба тяжело дышим, словно бежали наперегонки. Постепенно Максим ослабляет хватку, но не выпускает меня из плена, ограничив мое пространство упертыми в дверь руками.

- Я тебя не узнаю, - шепотом говорит он мне прямо в левое ухо, ошпарив горячим дыханием.

Ноги сразу становятся ватными, а руки тянутся к нему, чтобы обнять за шею, но разозлившиеся тараканы бьют меня по поддавшимся гипнозу рукам.

- Люди меняются, - уклончиво отвечаю я, опуская голову, чтобы не смотреть ему в глаза.

- Не до такой степени, - горячее дыхание опаляет мою шею, заставляя встать дыбом короткие волоски на ней.

Тараканы, взявшись за руки (простите, лапки), выстраиваются в цепочку, начиная игру "Цепи кованые".

- Цепи кованые, раскуйте!

- Кем?

Максим делает первую попытку разорвать цепь:

- Мне нужны твои глаза. Послушай меня, пожалуйста, Варежка. Мне многое надо тебе объяснить.

Упорно смотрю на серебряную заколку его серого галстука. Мой подарок на прошлогодний день свадьбы. Тараканы выдержали первый удар, не расцепились. Глаз не поднимаю.

- Все сложно и просто одновременно. Позволь мне начать, и ты сможешь задать мне любой вопрос, - пытается разорвать шеренгу моих советчиков Максим, приближая свои губы совсем близко к моим. Это почти поцелуй. Его предвосхищение.

- Про руки, сведенные вместе? Про слезы, нежно стираемые со щек? Про поцелуй? - шиплю я сквозь зубы, опасаясь, что мои губы предадут меня так же, как раньше чуть не сделали руки.

- Какой поцелуй? Такой? - спрашивает Максим, быстро взяв меня за подбородок и целуя. Поцелуй крепкий, терпкий, глубокий. Он наполнен его ароматом, в котором не только кардамон, имбирь и можжевельник. В нем тоска, отчаянная, дерзкая.

Тараканы протягивают ко мне лапки, тянут назад, в свою сторону, тянут сильно, дружно, упираясь и помогая друг другу, как бурлаки.

Дергаюсь в его руках. Он еще крепче прижимает меня к себе, углубляя поцелуй, который все длится и длится, вытягивая из меня последние силы к сопротивлению. Максим останавливается, но только для того, чтобы поднять меня на руки и понести к дивану. Тараканы в панике носятся по моим извилинам, срочно готовя эвакуацию.

Брыкаю ногами, не давая Максиму посадить или положить (что он там задумал?) себя на диван. Почти дерусь и сейчас похожа на перепачкавшуюся в муке и шоколаде трехлетнюю Мышильду (а что? мы пирог стряпали для кукол), которую папа с Ритой тащат в ванную.

Изменив планы, Максим резко, даже больно усаживает меня на стол, смахнув с него на пол и бумаги, и роскошный письменный набор из змеевика с часами и золотым пером, и фотографию Натальи Сергеевны с полугодовалым Максимом на руках в красивой прозрачной рамке.

И это так необычно для аккуратиста Максима, у которого все вещи, его окружающие, находятся на своем, строго отведенном для этого месте, что я на мгновение застываю от неожиданности. Муж этим пользуется и зажимает мои ноги своими, притягивая меня к себе:

- Опомнись, Варя! - хрипло говорит он, начиная целовать мое лицо, взяв его в свои большие и теплые руки. И именно это придает мне сил. Тараканы на сумасшедшей скорости прокручивают диафильм: вот Максим берет ЕЕ руки в свои, вот ОНА забирает у него телефон, вот он нежно стирает слезу с ЕЕ щеки.

Вырываюсь так бешено, что Максим отпускает меня и отступает на шаг. Спрыгиваю со стола, подвернув ногу и чуть не сломав каблук. Диван. Сумочка. Дверь.

Открыв ее, оборачиваюсь:

- Ты не умеешь стирать память. А я, как оказалось, не умею забывать.

Максим стоит, не двигаясь с места, без сил опустив руки вдоль тела, и не делает попытки меня остановить:

- Ты разучилась доверять, Варежка. Твоего доверия не хватает даже чтобы выслушать меня. Мы взрослые люди. Мы муж и жена. Неужели столько лет можно перечеркнуть одним подозрением?

- Ты считаешь меня параноиком? Ты хочешь поделиться со мной рассказом о сложном случае в твоей практике? Или это ситком? Розыгрыш? Нелепость? Рука соскользнула, губы промазали?

С каждым моим словом Максим мрачнеет и хмурится:

- Нет, не промазали. Но выводы ты делаешь не те. Это разговор не на пять минут. - И он наконец делает шаг мне навстречу.

- Нет! Только попробуй пойти за мной! - выставляю я руки вперед и делаю шаг назад. Спиной натыкаюсь на Клавдию Кирилловну с подносом, на котором две изящные розовые чашечки с ежевичным чаем и вазочка с овсяным печеньем.

Тараканы растягивают баннер "Свободу Варваре! Долой Максима!" и приветствуют меня, возбужденно подпрыгивая.

- Простите! - бормочу я и, осторожно обойдя женщину, выхожу из офиса. Ковыляю по улице до остановки троллейбуса. Подвернутая нога болит. Не оборачиваюсь, потому что чувствую: за мной никто не идет.

Остановка напротив сквера, в котором любимая горожанами инсталляция "Собачья свадьба". Жених во фраке и цилиндре. Невеста в свадебной фате и балетной пачке. Это две дворняжки, стоящие на задних лапах. Их носы натерты новобрачными до блеска. Перед скульптурой уличные музыканты играют какую-то легкую музыку, а девушка лет шестнадцати громко читает стихи:

Когда умирает любовь,

Врачи не толпятся в палате,

Давно понимает любой -

Насильно не бросишь

В объятья...

О! Юлия Друнина. Мама Вовки когда-то показывала нам свою заветную тетрадочку, в которую еще школьницей начала записывать стихи о любви. И это стихотворение я прочла тогда впервые. Наизусть не помню. Теперь остановилась послушать.

Насильно сердца не зажжешь.

Ни в чем никого не вините.

Здесь каждое слово -

Как нож,

Что рубит меж душами нити.

Пропускаю троллейбус, чтобы дослушать:

Здесь каждая ссора -

Как бой.

Здесь все перемирья

Мгновенны...

Когда умирает любовь,

Еще холодней

Во Вселенной...

Мне ехать шесть остановок. Сижу у окна и стараюсь по памяти восстановить только что услышанные стихи. Нога болит и, кажется, даже распухла. Так мне и надо! Пусть лучше такая боль, чем страдание от воспоминаний, рваными разноцветными лоскутами мелькающими перед спутанным сознанием, словно кто-то в бешенстве разодрал любимое старое лоскутное одеяло и теперь дразнит меня этим, зная, что мне неприятно.

Тринадцать лет назад

- Он признался тебе? - от любопытства глаза Сашки круглые, как кофейные блюдца.

- Варя? - присоединяется к ней Лерка, отвлекая меня от раздумий.

Мы сидим в "Пельменной" и ждем мальчишек. Они сегодня в военкомате на медкомиссии, и учебный день прошел без них.

- Нет, - тихо и расстроенно говорю я. После поцелуя на сцене и официального статуса "пары" мы далеко не продвинулись. Не то чтобы я в десятом классе хотела выскочить замуж (папа меня за ухо на балконе на бельевой веревке подвесит!), но объяснения в любви, красивого, необычного, романтического, хочется очень! Об этом и сообщаю подругам.

- Да! - тут же соглашается здравомыслящая Сашка. - Логично было бы получить сначала признание, потом поцелуй, а потом и предложение.