- Послушай! Хватит! - Максим резко разворачивает меня к себе. - Не настолько ты пьяна, чтобы ничего не соображать. И тебе придется меня выслушать. Мне жаль, что тебе пришлось это пережить... Но ничего не было. Слышишь?! Ничего и ни с кем! Это нелепая случайность.

- Может, это ты... нетрезв? - презрительно спрашиваю я. - Подшофе от любви? На молоденьких потянуло? Сколько ей? Восемнадцать есть?

- Варя! - предостерегающе и как-то горько говорит муж. - Остановись. Тебе не идет быть пошлой.

- Мне? Пошлой? - как говорится, "в зобу дыханье сперло". - А тебе идет быть лгуном и предателем?

И сама поморщилась, как высокопарно прозвучали мои слова. Оказывается, ничего шаблонного в диалогах-разборках героев любовных романов нет: обманул - лгун, изменил - предатель. А как по-другому?

- Варежка, я никогда не врал тебе. Ну, в том смысле, который ты вкладываешь в эти слова. То, что я сказал про офис, это правда. Встреча началась там. Мы приехали в торговый центр из конторы, чтобы встретиться еще с одним человеком.

- Мы?! - из всего того, что он сейчас сказал, меня ударило словом "мы", как пощечиной. - Меня все это не касается. Тебе теперь нет смысла...

- Есть! - перебивает меня Максим. - Смысл есть всегда.

Надо же... Будто цитирует Михаила Ароновича. Ладно, допустим, ничего "такого" у них еще не было. Но нежность, тихая ласка, поцелуй в мокрую от слез щеку были. И еще ее паника, когда она поняла, что я слышу их разговор по телефону. А как он на нее смотрел... Как трогательно жалел... Он меня за полоумную принимает? Мне кажется, что даже поклонники Милиного творчества не так наивны.

- Максим, - я морщусь от боли, которую доставляет мне его имя, произносимое вслух. Я первый раз называю его по имени в этой жизни. Той жизни, которая "после". Многие знают, как страшно, когда жизнь делится на "до" и "после"...

- Мне не за что просить прощения, почти не за что, - неожиданно говорит Максим, беря мои руки и прикладывая их ладонями к своим щекам. Гладко выбритые щеки мужа горячие, а руки у него холодные. Я с удивлением чувствую легкую, едва уловимую дрожь его тела. И когда все во мне начинает привычно тянуться к самому любимому и дорогому в жизни, мои тараканы мстят мне изощренно и жестоко.

- "Почти не за что", - передразнивают они Максима, безошибочно выхватывая из его слов те, за которые цепляется мое сознание, ускользающее от нахлынувшей нежности и безотчетного желания все вернуть сейчас, именно в эту секунду.

И вместе с предыдущим его словом "мы", соединившим их в моем сознании еще крепче, эти слова становятся спусковым крючком, который до этого момента сдерживал лавину боли, отчаяния, злости, разочарования и... ненависти.

Господи! Меня начинает трясти от нее, живой, рвущейся наружу из самых глубин. Самой настоящей ненависти, равной по силе той любви, которая росла вместе со мной с двенадцати лет. Росла и наполнялась энергией с каждой полученной ответной порцией: взгляда, слова, прикосновения. Обратная волна накрывает меня эмоциями страшной силы. Героиня фэнтези-романа писательницы Анны в такой момент уже снесла бы все вокруг магическим ударом, заморозив или уничтожив огнем объект ненависти. Я же могу только кричать, жесткими словами сдирая с горла слизистую и выстилая его инеем, колючим, горьким, мешающим дышать, не то что говорить. Я первый раз в жизни кричу на Максима, вырывая свои руки:

- Уходи! Совсем уходи! К кому хочешь! Только уйди! Совсем уйди!

Максим вздрагивает, как от удара, и заметно бледнеет. Проступившие на скулах желваки напрягаются от расплескавшегося в его голубых глазах отчаяния, искреннего и бьющего болью. Общей болью. Он никогда не повышал на меня голос. Никогда. Не позволяет себе этого и сейчас. И это дается ему невероятными усилиями. Он хватает меня за плечи крепко, даже больно. Я кожей чувствую его напряжение и желание встряхнуть меня так, чтобы мои тараканы потеряли точку опоры и, как минимум, получили бы сотрясение мозга.

Надо выяснить, что там у тараканов вместо мозга, если его нет. У меня же мозг отсутствует по определению. Поскольку сразу же за выбросом ненависти меня накрывает волной любви и жалости. Любви к нему и жалости к себе.

Поэтому, когда он прижимает меня к себе, а потом начинает целовать мое лицо и прижимается горячими губами к моим, искусанным и распухшим за эти дни, я начинаю отвечать, так же неистово и жадно.

Только когда Максим снимает с моей головы капюшон и зарывается руками в мои непрочесанные кудри, тараканы, разбросанные по углам, снова сползаются вместе и, потирая ушибленные места, укоризненно крутят у висков всеми шестью лапками. Мол, дуры такой век не видали. То в бой бросала необстрелянных новобранцев, то теперь сдалась на милость победителю.

Я вздрагиваю и начинаю пихать Максима в грудь, отталкивая от себя.

- Нет. Не надо. Будем считать, что попрощались, - теперь я шепчу, горло болит, подкрадывается и головная боль.

- Варя, - муж тяжело дышит и терпеливо пытается начать разговор сначала. - Не цепляйся к словам. Не надо ничего переворачивать с ног на голову. Я готов тебе все объяснить. Но в двух словах не получится. Пойдем в гостиную и спокойно поговорим. Успокойся, посчитай синичек...

- Почему ты меня не слышишь?! - меня начинает трясти, как тогда, когда я увидела их в кафе. - Сдохли твои синички! Окочурились в полете! Все закончилось. Так бывает. Сплошь и рядом. Жаль, что это случилось и с нами.

- Ничего не закончилось, пока я этого не сказал, - резко, даже жестко говорит он. Вот теперь передо мной не любимый и любящий муж Макс, а умный и успешный юрист Быстров Максим Константинович. К мужу возвращается его обычное хладнокровие и железобетонное спокойствие. Это бесит. Очень.

- Я не хочу больше с тобой встречаться. Пусть все сделает мой адвокат, - стараюсь говорить, подражая ему интонационно. Интересно, насколько смешна я со стороны: этакая гордая зебра Варвара, осталось только царственно поднять хвост.

- У тебя есть адвокат? - муж позволяет бровям приподняться в удивлении. - Интересно.

- Ну, ты не единственный на свете юрист, - равнодушно пожимаю я плечами. Показное равнодушие дается с трудом. Чувствую, как плечи дрожат, но держусь из последних сил.

- Не единственный, - эхом повторяет Максим и вдруг резко делает шаг мне навстречу, прижимая к кухонному столу. - Юрист я, конечно, не один в этом городе. Но в твоей жизни единственный, как и ты в моей.

- Какая мелодрама! - фыркаю я ему в лицо. - Моя толерантность не распространяется на твою "дружбу" с молоденькой девочкой.

- Ревность родилась раньше тебя, - спокойно отвечает на мой выпад муж, отстраняясь и добавляет. - Теперь сама попросишь все тебе объяснить. Сама. Придешь в себя - звони. Должно же когда-то и просветление у тебя наступить.

Максим внезапно отпускает меня и быстро выходит. Хлопает входная дверь. Несколько минут стою на кухне, глядя в дверной проем, потом выхожу в прихожую. На тумбе возле зеркала лежит связка ключей. Сажусь на пуфик возле зеркала. Тараканы, собравшись в тесный кружок, отмечают победу, салютуя мне пластиковыми стаканчиками. Видимо, пьют они тормозную жидкость, поскольку силы совсем меня оставляют, недавно бурлящая энергия вытекла до последней капельки, и ее хватает только на то, чтобы добраться до бабушкиной кровати.

Лежу, смотрю в потолок и все-таки считаю этих проклятых синичек. Первая, вторая, десятая... Синички, муж, бутылка коньяка и тараканы - все они чередуются, меняются местами, то выходя на передний план, то отступая на задний.

Тоска. Она накрывает меня, как тяжелая чугунная крышка накрывает кастрюлю, не давая пару из нее вырываться и заставляя его метаться внутри. А в кастрюле этой каша из воспоминаний, еще не выплаканных и уже пролитых слез, из сказанных и пока еще не прозвучавших слов, из надежд и обид, приправленная горечью такого сильного разочарования, что съесть эту кашу никому не под силу. Тут же вывернет наизнанку. Но я знаю, вернее, понимаю, что мне придется ее есть одной, всю, до последней ложки. Иначе нельзя. Иначе просто умру от голода или заработаю анорексию, не совместимую с жизнью.