Настоящее

Выхожу из магазина. День яркий и солнечный, вполне подходящий для начала новой, свободной от Максима жизни. Природа не плачет проливным дождем, не моросит мелким дождичком, пытаясь совпасть с внутренним разочарованием героини, то есть меня, как это происходит в Милиным романах. Внутри звенящая пустота и злость, натянутая, как струна, а на улице нежно-теплый август, над головой насыщенно-голубое небо, цвета глаз мужа-изменника, на деревьях ни одного желтого листика - до осени еще далеко.

Медленно иду по двору, ни о чем не думая. Просто иду.

Шаг, второй, пятьдесят четвертый... Одна улыбка для Ольги Викторовны, нашей любопытной и всезнающей консьержки, вторая для Танечки, молодой мамы близнецов с первого этажа, спускающейся по широкой лестнице за руку с совершенно одинаковыми рыжими девчонками двух лет, третья... Да. Третью я адресую Михаилу Ароновичу. Надо позвонить ему в дверь по старой привычке, поздороваться и сказать, что у меня все хорошо... почти... спросить, как дела у него, восемьдесят лет все-таки. А я три дня у него на шее сидела, то есть на его диване лежала.

На нашей площадке только две квартиры. Бабушкина и Михаила Ароновича. На темно-зеленом коврике перед его дверью стоит картонная коробка. Странно! Наклоняюсь, чтобы рассмотреть поближе. В коробке кто-то шевелится. Раздается слабое мяуканье. Раскрываю коробку - действительно, котенок. Лежит на дне и пытается встать. Уже зрячий, абсолютно черный, наполовину выпутавшийся из женской серой шали, в которую, видимо, был завернут. Глаза серо-голубые, круглые. Третья улыбка не по плану достается пушистому трогательному комочку.

Звоню старику. Он долго не открывает. Терпеливо жду под дверью. Наконец она распахивается, и на пороге в женском розовом фартуке появляется приемный сын Михаила Ароновича - Георгий Михайлович, дядя Георгоша, как я его называла с детства, почему-то соединив маленькое имя Гоша и большое Георгий.

- Варюша! - подняв вверх руки, испачканные мукой, восклицает Георгоша, не скрывая искренней радости от нашей встречи. Ему около шестидесяти, он маленького роста, до плеча мне и до груди приемному отцу. Георгоша - военный врач, хирург-травматолог.

- Вареники стряпаю! - жизнерадостно говорит он мне. - Давай, проходи, отец на консультацию уехал, через пару часов будет.

- Спасибо, я уже придумала себе завтрак, - отдаю Георгоше дополнительную улыбку. Я молодец! Сама с собой договаривалась на три улыбки. Хватает сил на четвертую. - Это не ваш котенок?

- Котенок? - удивляется мужчина. - Нет, конечно, не мой. Ты что, какой котенок в такой квартире?

- Да, - соглашаюсь я. - Михаил Аронович с такой мебелью и таким полом на присутствие котенка не пойдет...

- Подбросили что ли? - сочувственно спрашивает Георгоша.

- Видимо, - растерянно отвечаю я, поднимая коробку и мучаясь от мыслей о том, что теперь с этим делать. По факту подбросили не мне, а им, коробка под их дверью стояла. Но нашла я, и теперь это моя ответственность.

Моя семья никогда не держала животных. Отец месяцами пропадал в командировках, у Риты аллергия на все на свете, кроме моего отца, а Максим и животное - нелепое сочетание. Если бы нашлась такая порода кошки или собаки, которая произносила бы только программируемые звуки, не оставляя в квартире ни волоска, не прикасалась бы к мебели и была способна самокормиться и самовыгуливаться, мы с Быстровым, возможно, завели бы кого-нибудь.

- Как можно что-то подбросить, минуя Ольгу Викторовну? - недоумевает Георгоша и чешет голову мучной ладонью, добавляя себе искусственной седины на челке к уже седым вискам.

- Только что-то размером с блоху, - соглашаюсь я. - И никак в такой коробке.

Махнув на прощанье рукой, бегу вниз к консьержке. Ольга Викторовна пьет чай из роскошной темно-синей чашки с золотым ободком.

- Ольга Викторовна! Вы не видели, кто принес эту коробку?

- Не видела?! - сама постановка вопроса оскорбляет пожилую женщину. - Варенька, я в органах, конечно, не работала. Но я сорок лет здесь сижу, все вижу, все слышу и даже вашу родословную лучше вас знаю. Вот вы свою двоюродную бабушку Зою из Киева вряд ли без фотографии вспомните, а я ее опознаю, в смысле узнаю при случае, не сомневайтесь.

Бабушкину сестру Зою Васильевну я точно не узнаю. Она приезжала в гости лет двадцать назад. И еще раз не приедет. Старушке уже восемьдесят восемь лет - многовато для путешествий. Кстати, хорошо, что Ольга Викторовна про нее вспомнила, надо написать бабе Зое, последний раз мы ее с Максимом с Новым годом поздравляли. Причем именно Максим и напомнил, что это надо сделать. Опять Максим. Стоп, Варвара! Вернемся к нашим баранам, то есть коробкам, а именно, к котенку.

- Значит, видели?! - радуюсь я удаче: сейчас все и прояснится.

- Не видела! - торжественно говорит консьержка, отхлебывая чай. - Потому что ее никто не приносил!

- Как же не приносил? А как она под дверью у Паперного оказалась? Да еще с котенком?

- С каким котенком? - удивляется бойкая старушка, поднимается со стула и встает на цыпочки, чтобы заглянуть в коробку.

Хотя цыпочки мало помогают. Про таких говорят: "Маленькая собака до старости щенок". Она мне и в детстве казалась Дюймовочкой, а теперь, при моем росте метр семьдесят пять, и подавно. В годовалом возрасте она переболела рахитом, стала инвалидом и еще в двадцать с небольшим лет устроилась консьержкой в наш подъезд. Одинокая и активная женщина была нашей настоящей палочкой-выручалочкой: хранила у себя дубликаты ключей от половины квартир, знала наизусть номера всех домашних телефонов, фамилии и имена всех жильцов, включая младенцев, клички собак, кошек, попугаев, хомячков. Столько, сколько знает она о доме и его жителях, не знали, пожалуй, даже моя бабушка и доктор Паперный.

- Какой миленький! - причитает Ольга Викторовна, опираясь на костыль. - Почти месяц ему, наверное, видишь, зрячий уже, но слабенький.

Она аккуратно берет малыша маленькой костлявой ручонкой и тащит из коробки, выпутывая из шали. Ахаем мы одновременно. Никогда такого не видела: котенок черный только до хвоста, от хвоста же он абсолютно белый. Природа начудила. То ли черной краски не хватило, то ли, наоборот, белой.

- Какой интересный окрас! - восхищается старушка. - Будто платьишко на куклу надели!

Прекрасное сравнение. Точно. Маленькое черное платье. От мадемуазель Коко Шанель.

- Надо назвать ее Коко Шанель! - говорю я, забирая у Ольги Викторовны котенка и прижимая к себе.

- Остроумно, Варенька! - поддерживает консьержка. - Так и назовите. Кормить ее надо. Молоком или смесями какими специальными.

- Кормить? - переспрашиваю я. - Мне?

- А кому? - философски уточняет Ольга Викторовна. - Вы же ее нашли, значит она ваша.

- Вот именно, нашла, - напоминаю я. - Как под дверью Паперного могла появиться эта коробка, если ее никто не проносил?

В это время на столе у женщины звонит сотовый телефон, она поспешно хватает его и прижимает к уху, начиная громко разговаривать и махнув на меня рукой. Мол, не мешай. Ладно, побегу кормить.

Предложить Коко шпроты не решаюсь. Грею в микроволновке молоко, наливаю в блюдце. Тут выясняется, что она не умеет лакать. Макаю в теплое молоко мизинец и кормлю малышку пальцем, как соской. Это вдруг удается, и я радуюсь так, словно спасла котенку жизнь. Хотя так, наверное, и есть.

Снова просыпается чувство голода, и я решительно отправляюсь на кухню. Через пятнадцать минут, приготовив себе завтрак, усаживаюсь за стол. На горячих, больших, толстых кусках поджаренного белого батона тает сливочное масло. В его желтых лужицах лежат шпротины. Ароматно пахнет свежесваренным кофе. Пробую на вкус. Горьковато, но ничего.

Праздничный завтрак нового дня новой жизни! Надо как-то отметить. Достаю из бара бутылку коньяка. Долго ищу штопор. Через десять минут штопор найден, но выясняется, что коньяк им не открывают. Мне простительно, я первый раз алкогольничаю в одиночестве. Щедро лью в кофейную чашку крепкий напиток. Наслаждаясь собственноручно приготовленным завтраком, залпом выпиваю уже остывший, еле теплый кофе.