— У него нюх на деньги, да вот только в чей карман они пойдут — тот ещё вопрос, — поправила я его.

— Выбор у меня был невелик. Ты–то, конечно, была вариантом получше.

— Не льсти мне и не наступай на больной мозоль, — вздохнула я.

— Даже и не думал делать ни того, ни другого.

Я усмехнулась.

— Лжец. Каким был, таким и остался.

— О, нет, вруньей у нас была ты, да к тому же самой наглой, а мне пристало быть отчаянным воздухоплавателем, — поправил он, слегка усмехнувшись.

— Вы меня с кем–то путаете, я никогда не лгу. Или, быть может, мы просто поменялись ролями… — добавила я, устремив взгляд на город.

— Почему ты не появлялась? — напрямую спросил капитан.

Я пожала плечами.

— Ты не искал.

— Ну вот, я же говорю: самая наглая ложь, какую я только слышал, — безапелляционно заявил Корсак. — Но искал не только я.

Я сглотнула, подняв глаза на капитана.

— Да, он искал тебя, и очень усердно.

— Мы бывали с тобой в одном городе. Если бы только захотел, смог бы меня найти.

— Я отправлял письма на адрес, по которому ты, видимо, не проживала. Но тем не менее, получал ответы.

— И ты не додумался проверить почту?

— Увы. Но они летали в Корин и другие города с почтовыми университетами. Конечно, бесполезно, — на этих словах у меня перехватило дыхание, и я невольно коснулась браслета. — И да, знаешь ли, мы не думали, что ты перехватываешь письма в самой столице.

— Не только перехватываю. Пара манипуляций и просьб — и письма на тот адрес приходили ко мне, — кратко пояснила я.

— Ну, конечно. Но почему ты не писала им? Хотя бы пару строк. Они были бы очень рады даже короткому письму, — заметил капитан, и, не дожидаясь ответ, добавил — Мы все хотели, чтобы ты вернулась.

— Я не могла. Не время.

— А когда оно наступит?

Я отвела взгляд. И правда, когда? Я так хотела получить лицензию, стать пилотессой… А теперь, после побега из почтового отделения, уже и не уверена, что могу на это рассчитывать. Неужели, всё это было зря?..

— Ты сменила имя, — заметил Корсак.

— Вы же не думали, что в Почтовом управлении меня запишут Небесной Лисицей?

— О, конечно. Но ты–то письма Снежному Корсаку отправляла, — хмыкнул он.

— Поправочка: доставляла. Они не проходили по официальной базе данных.

— Конфиденциальность — наше всё. И ты после этого надеялась, что мы найдём тебя? — вопросил он, наклонив голову. — Как же зовут тебя друзья?

— Габриэлла. Так же, как звали родители при рождении, — просто ответила я. — Хотя по документам я Элла Виндфлауэр. Сменить имя оказалось не так и сложно.

При упоминании родителей, парень опустил взгляд.

— Я справлялся об их делах. Вроде бы, всё хорошо.

— Да, всё в порядке. Правда, они с трудом принимают от меня деньги. Говорят, им и так всего хватает. К тому же, дважды в месяц, когда я отправляю всего раз, — добавила я, и не двузначно взглянула на него.

— О моих деньгах они бы и слышать не хотели, поэтому маскировал их под твои, — признался Корсак.

— Я знаю, — кивнула я. — Поэтому не выдавала тебя.

— Спасибо.

— Не за что.

Вот и она — тупиковая ветка разговора. Я могла бы сказать, как жаль, что они никак не найдут общий язык, а он — что приложил бы все усилия, да знает, что его не услышат. Потом бы мы обменялись ещё парочкой фраз, но это ни к чему не привело бы. Так что проще было промолчать.

— Я рад, что ты вернулась на борт «Рассветного Путника», — вдруг признался он.

Я подняла взгляд, преодолевая щемящее чувство тоски по былому, и улыбнувшись, решила не врать.

— Я тоже.

Ночь уже давно вступила в свои права, а рыжий парень всё никак не уходил из кабинета. Рабочие дела решены пару часов назад, а перед ним — большая тетрадь с личными записями. Там — всё, что он узнал об опасной преступной организации, ворующей одиноких людей для опытов. А рядом, в блокноте поменьше — один за другим вычеркнутые все города, в которых находились почтовые университеты.

Лампа оттеняла медные кудри, освещала серые глаза, сосредоточенно глядевшие на чернильные завитки. В конце концов, парень вздохнул и устало прикрыл веки. Кофе в большой турке остался на самом дне, а кровать уже давно забыла, когда принимала хозяина раньше полуночи.

Но стоило отвлечься, и в голову лезли дурные мысли, которых он не хотел слушать.

Почему она не пишет ему? Почему он получает вести лишь изредка, и то от брата? И ничего конкретного. Неужели, она забыла его?..

От последнего уже почти привычно заныло где–то в области груди.

Да и было ли, что помнить?..

Он никогда не говорил ей о своих чувствах, а в том университете наверняка пруд пруди красавцев и богатеев. Что, если не пишет, потому что уже давно нашла себе кого–то? А он — лишь друг. И верность она ему хранить не обязана. Да, был лучшим. Так может, и на свадьбу свою позовёт — в первый ряд, вместе с братом, смотреть и волосы от досады рвать.

Но и он–то тоже хорош — всё не думал, что лучшая подруга ему в сердце запала. Оба говорили о дружбе. Лишь как ей улететь надо было, всё проясняться начало. А теперь, с каждым днём порознь, становилось яснее. Да поздно уже.

Посмотрел на наручный компас, ею подаренный. Хранил его, как зеницу ока. Почему–то, глядя на него, думал, что не так всё и плохо. И не интересуется она отношениями, сколько помнил её — всё о полётах да приключениях твердила, и что–то выдающееся мечтала сделать.

Улыбнулся невольно — перед глазами встало её радостное лицо с горящими глазами. Зелёными, как леса в горах, как первая трава по весне. Яркие. Смелые. Вечно ко всяким приключениям готовые.

Устало глянул на бумаги — что ни делал, а найти её не мог. В какой университет не поткнись — везде всё зашифровано, о студентах не говорят ничего. Он умел находить лазейки, да не помогли они тут — нигде её не было. Но, может, и правильно это — не скрываться же ей под своим именем. Поискал лично, да где там — не видать её, хорошо спряталась. Хотелось верить, что раз он не сумел, то и враги не найдут.

А их уже везде и след простыл. Видать, прикрыли лавочку.

Да, она запрещала искать их, велела подальше держаться. Но разве он мог сидеть сложа руки? Если знал, что ей опасность грозит?

Осторожно узнавал, через проверенные источники. Они не разболтают. Да толку теперь…

Четыре года… Люди меняются. А насколько изменилась она? Взглянет теперь на друга детства? Или уже не интересен ей будет, как старая игрушка — изредка глянуть можно, но и в руки–то взять стыдно.

«Говорят, лучше влюбиться и потерять, чем не любить вовсе, — прозвучало звонким голосом в голове. — Врут они всё! Лучше не влюбляться, чем потом так страдать!» — уверенно заявляла она, в очередной раз переживая за судьбу несчастно влюблённых героев.

— Ошибаешься, подруга, — покачал он головой. Потом помолчал. — Хотя кто знает, как я заговорю, если и правда тебя лишусь…

Поглядел в окно, на россыпь звёзд, и на компас.

«Если бы моё сердце было компасом, ты была бы севером».

Парень грустно усмехнулся, вспоминая про свой север.

Его компас вот уже который год упрямо указывал именно туда.

Вздохнул, нарушая ночную тишину.

А куда укажет её?..

Утро на дирижабле было солнечным и таким же приятным, как ночь, не нарушаемая рывками от кочек на дороге. Лишь плавное покачивание на ветру да мерный гул моторов, уже однажды ставшие такими привычными и почти родными.

Меня разбудили яркие лучи, умудрившиеся светить прямо в глаза, но уголки губ неудержимо ползли вверх. Я радовалась, чувствуя себя так, словно раздобыла машину времени и оказалась далеко позади. Ведь быть на борту «Рассветного Путника» и просыпаться в этих каютах долгое время казалось мне чем–то недостижимым и в то же время прекрасным. Хотя в идеале, я бы заняла свою старую каюту, но сейчас это не столь важно.