— Я? — вылез из мечтаний Ваня. — Конечно, люблю! Как я могу тебя не любить? Это же такое сильное, нежное чувство во мне, благоговение перед тобой! Я люблю? Я обожаю тебя. — А вот он говорил тихо, ровно, шёпотом, с придыханием, целуя её в лоб и поглаживая по голове. — Ты первый человек, который… — он вздохнул. — Который смог понять меня, который может выслушать!

— Да! Да! — улыбнулась Катя. — Той радости и любви, которой не дали мне ни семья, ни окружающие, дал мне ты! С тобой хорошо, весело и интересно как ни с кем! И ты тоже, один, смог меня понять! Значит… — она томно отпустила руку от его плеча, прислонила пальцы к губам и начало говорить тихо, заинтриговав его: — Значит… Значит, я должна тебе открыться… Открыть «ВСЁ».

- Всё? Что всё? — заинтересовался Иван. — Ты завораживаешь!

— Подожди, — Она сползла на пол, натянула джинсы, футболку и залезла под кровать. — Ну где же она, где… — бормотала Катя. — Я ж здесь где-то оставила.

— Что такое? — со смешным и добрым тоном спросил Иван. — Что ты там ищешь? Зачем ты забралась под кровать? Тебя там съедят чудовища!

Послышался звонкий высокий смех Кати.

— Чудовища у нас одни, — сказала она. — Живут через океан Сердце.

— Это точно, — усмехнулся Иван.

— Кажется, нашла, — она вылезла из-под кровати вся пыльная, пару раз даже чихнула.

В руках она держала толстую коричнево-алую книгу в твёрдом переплёте, тоже всю пыльную, как и Катина жёлтая футболка. Однако даже в таком виде, всю растрёпанную, Иван находил Катю необычайно красивой. Ей хотелось любоваться и любоваться.

И тут в дверь постучали. Иван и Катя переглянулись. В спальню вошёл слуга.

— Попрошу потише, — шепнул Степан, показывая подходящий жест. — То кричите тут, госпожа Мулина, то звонко хихикаете. Папу вашего разбудите, он вам и устроит за шум ваш. А то Мария Викторовна уже проснулась.

— Всё будет нормально, — пообещал Иван.

— Извините, — буркнула Катя.

Слуга ушёл.

— Быстро! — воскликнула она. — Ночь, сейчас папа придёт, такое устроит! — она быстро сняла с себя пыльную одежду, скинула с постели одеяло, толкнула на неё Ивана, сама плюхнулась к нему и накрыла их обоих.

— Цыц! — шепнула она. — Если отец проснётся, такое устроит!

— А что такое? Тебе уже не четырнадцать лет.

— Ты забыл, как меня «легко» разбудить?

— Вот чёрт! — Иван почему-то это тоже относил к плюсам своей невесты; затем он показал на книжку, которую она достала. — А это что?

— Это мой дневник, — ответила она.

— Ты вела дневник? Я никогда не мог понять таких людей. Всегда боялся, что такое могут прочитать, а главное, лень всё что со мной произошло ещё и описывать.

— А мне, вот, нравилось. Потом можно посмотреть, через год, какие глупые у тебя вчера были надежды. И теперь я хочу его показать тебе. Поделиться с тобой.

Они стащили одеяло и сменили позу с лежачей на сидячую.

— Ты хочешь, чтобы я всё прочитал? — он покосился взглядом на книжку.

— Естественно! Если, конечно, не тяжело. Дневник был моей единственной отдушиной в школьные годы. Почему? Узнаешь, прочитав его! Тогда же поймёшь, что ничего к Климову у меня быть не может. И если бы ты прочитал этот дневник раньше, ни за что бы не решил, что я к нему испытываю хотя бы симпатию; ты ж не идиот какой-нибудь.

— Порой, — с обидой сказал Иван. — Вам, девушкам, нравится, что вас унижают.

— Во-первых, это, скорее всего, не про меня, во-вторых, есть грань, за которой уже никаких чувств не может быть. Одно дело Доброверова в седьмом классе приходит в короткой юбке, и старшеклассники говорят ей: «Привет шлюшка», другое дело, когда человек оскорбляет твою семью или желает тебе смерти! Ну, может, первый случай и покруче был… Ну так что? Ты будешь его читать?

— Весь? Наверное, начну, всё равно, я уже вряд ли усну.

— Совсем весь — не думаю, что тебе будет интересно читать про каждый мой день, там много скучного, иногда регулярные болезни, иногда просто день как день и таких ещё сотни. Начни, но не с начала, — Катя открыла дневник немногим раньше середины, показала дату: «седьмое июня 1248 года» — Я хочу, чтобы ты прочитал именно это, для начала, а потом уже всё остальное. Начнёшь?

— Пожалуй.

Она улеглась к нему на колени (потом она умудрилась даже уснуть там), а он начал чтение одной из самых главных книг в своей жизни:

Здравствуй, дорогой дневник. Сегодня был самый ужасный день в моей жизни.

Иногда за день встречается хоть что-то хорошее. Может быть, кто-то улыбнулся, собачку удалось погладить, кошечка помурлыкала. Сегодня я ничего вообще хорошего не заметила!

Мне опять снился этот дурацкий сон с каким-то парнем. Скорее всего, это был тот же, что и два месяца назад. Такой же красивый, подходит, говорит со мной, смотрит прямо близко-близко, а я хочу ещё… А когда просыпаешься, на душе так тоскливо, как будто жизнь катится под откос.

Утром перед завтраком я думала, что хотя бы сегодня проведу день хорошо, каникулы ведь. Нет, чёрта с два, маме, дуре, надо было обязательно поучить Машу магии, та как всегда ни фига не поняла и наорала на меня. Заставили помогать готовить маме. Оксана, кстати, как всегда сегодня пошла гулять с новым парнем. Этот был какой-то странный и пугающий. Затем я должна поставить Маше тарелочку для того, для этого… Она надо мной издевается, а маме с папой хоть бы хны! Только я на неё подниму голос, чуть-чуть даже, сразу — «Катя, не ори!» Папаша за завтраком за всякие мелочи надавал подзатыльников… Ненавижу их с мамой! Пусть они будут прокляты!

Самое главное было потом. После того как этот диктатор-папаша (знаю, что нельзя так, но я сейчас в ярости, мой юный дневник, тебя же никто не прочитает) укатил в свою гвардию, я решила хоть как-то отвлечься. Вот мать моя стерва! (тоже самое, что про папу) полчаса её умаливала, чтоб она меня гулять отпустила, хотя лучше бы не отпускала… Сиди, блин, с Машей, которой ты надоела, развлекай её. В итоге они попёрлись в парк, и я написала письмо Вере и Оле. И вообще меня задолбало этих голубей туда-сюда гонять, они тоже живые. Папа там что-то собирает, а тилис купить не может! Оксана, тварь, тоже могла бы у какого-нибудь своего хахаля-буржуя бабок взять. Меня на работу до сих пор не берут, и родичи диктуют, что мне ещё по дому до черта чего делать. Бесят меня эти деньги!

Так через минуту мне голубь от Веры прилетел: «Ой, мне то, — писала она, — мне сё, так-то оденусь, что-то мне сейчас лень гулять, через часик» (через три в итоге выперла). Интересно, она ещё там юбку на уши не натянула?! К тому же всё равно это бессмысленно, никто из мальчиков на неё не посмотрит.

Оля написала, чтобы я подходила к ней. Думает только о себе! Подстраиваться под неё, видите ли, надо! А что поделать? Кроме неё, нормальных друзей даже нет!

По дороге чуть не били какие-то пацаны из класса, кажется, Миша и Дима Косынин, как всегда обсмеяли, когда попались по пути. Иж какие, одеваюсь я на помойке и толстая… На себя бы посмотрели, один очкарик, другой вообще ЖИРтрест.

У Оли я сидела минут двадцать. Никаких обычных шуток. Болтали полчаса там с Верой по тилису. Даже у них уже тилис проведён, а я как дура должна голубей пускать, ещё над этим все, гады, смеются. Меня уже и голуби ненавидят!

В итоге мы всё-таки вышли гулять часам к шести вечера. Решили пройтись за городом, дошли до Прибрежной улицы. Тут всё и началось!

Смотрим, а у водного резервуара, на мосту, стоит знакомая компания. Валя, Дима, Олег и, конечно же, Костя. Конечно, знаю, дорогой дневник, что после того, как он меня побил и вообще после такого нечего о нём даже думать, но какое-то чувство похожее на ненависть потянуло меня туда. Сначала я решила, что не зря. Короче, на мосту стояли ребята, грязные, босые, помладше нас, лет восьми: два мальчика и девчонка. Бродяги, видно, нищие, играли на гуслях где-то рядом (я их видела пару раз) и зарабатывали деньги в шляпу. А эта поганая четвёрка их скрутила и, видно, деньги отбирают. Климов, козёл, как всегда орёт, развлекается, подкалывает их, Косынин ржёт, Олег Милов денежки их считает и всё Вале с Костей даёт. Ну где ж это видано-то! Я ему крикнула: