— Поразительно, — наконец выговорил Рин. — Мне-то думалось, такое только в столице бывает!
Коул и сам так думал. Казалось бы, город на самой окраине Империи!.. Но потом он вспомнил, что Бомтаун — место слияния трёх железных дорог. Здесь сходились интересы железнодорожного и промышленного бизнеса сразу двух провинций — немудрено, что город разросся и расцвёл на рубеже гор и болот.
А большие деньги всегда притягивают больших людей. Коул уже приметил на улицах и в самом пассаже немало знакомых эмблем, которые в Анкервилле украшали крыши Бумажных Доков. Вот куда стянулся весь серьёзный бизнес.
— Куда пойдём?
— Вон, там «Верхняя одежда».
По направлению указателя оказалась целая улица павильонов за стеклянными витринами, предлагавших куртки, плащи, брюки, костюмы и шляпы на любой вкус и достаток. Было даже ателье быстрого пошива, где с клиента снимали мерки, взвешивали, выбирали материал, и тут же раскраивали и шили. Вывеска обещала «Превосходный костюм меньше, чем за час — или скидка 50 %!». За ширмами ателье стрекотал и жужжал целый полк швейных машинок.
Витрины украшали движущиеся манекены, демонстрируя удобство одежды. «Спортсмен» в полосатом наряде медленно помахивал битой для крикета, «дама» и «кавалер» прогуливались под ручку на месте — по ободу вращающегося колеса, «танцовщица» кружилась на платформе и сгибала ножку. Рин глядел вокруг с восхищением; Коул тоже, но во взгляде его кроме восторга было и изумление. Всё это были лишь игрушки для пустого любования. Сколько же энергии бездумно расходовалось каждые сутки на эти кичливые представления?
Потом он вспомнил улицы Бомтауна. Множество световых вывесок — а ведь для работы искровых ламп нужны были пружина, ветряк или водяное колесо, что крутили ротор и вырабатывали свет. Такой же триумф яркого бахвальства над экономией… Да пассаж и сам походил на город в миниатюре. По его улицам-коридорам можно было бродить целыми днями.
— Чего надо? — встретила их вопросом в первом павильоне для «бесцветных» рослая тётка-продавщица с тугим узлом волос. — Плащи? Есть у нас! — Она живо обмерила мальчишек мерной лентой — а потом началось то, чего ни Коул, ни Рин никогда не испытывали. Примерка.
— Гляди! Как тебе вот этот, чёрный?
— Да не знаю.
— Давай, тебе пойдёт!
— Послушай друга, парень. Хорошая вещь, самый шик!
— Я не… Ого.
Коул никогда не знал хорошей одежды: в «тёмном» городе с выбором было туго. На Рина шил приглашённый портной, а когда графиня вовсе сбрендила от жадности, её внуку пришлось закупаться на распродажах старья. И оба они не ожидали такого выбора! Не успеешь покрутиться перед зеркалом в одном плаще, а тебе уже протягивают два новых.
— Эй, Рин! А вот этот?
— О-о! Как ты там говоришь… балдёж!
— Ха-ха!
Вот с пелериной, вот с бахромой, как у восточного кавалериста. А вот глянцево-чёрный — свет масляно струится бликами по складкам и изгибам.
— Хороший выбор, малой. А вот ещё: фасон «Мотылёк», самый модный в сезон!
— Да мне мода эта…
— И карманы в подкладке!
Рин закрывал лицо поло́й, как Мститель-в-Капюшоне из романов; Коул делал грозное лицо и выхватывал из-под плаща сложенные пистолетами пальцы, словно степной бандит. И оба хохотали друг над другом.
Немного успокоившись, мальчишки начали прицениваться. В результате Рин взял себе простой, небогатый плащ песочного цвета. Коул же не удержался, и выбрал матово-чёрный, с заклёпками на рукавах и стальными накладками-«змейками» на лацканах. Когда расплатились, он чуть не присвистнул — на двоих выложили четыре с лишним месяца! Раньше на такой плащик пришлось бы откладывать с пяти-шести получек минимум.
— Удивительно, — заметил Рин, когда они вышли. — Тут столько готовой одежды!
— А что такого-то?
— Ну, обычно люди ходят по портным. Каждому ведь хочется, чтобы было пошито именно на него. Мануфактурная одежда — она больше для… ой! — Внук графини виновато покосился на друга.
— Для бедноты, — без обиды закончил Коул. — Вроде меня. Да ладно, всё так и есть. А тут в мануфактурщине все ходят, так?
— Ага.
— Так ты взгляни, как они тут живут! Всё на бегу, всё по часам. У них куранты не только начало-конец смены бьют, как у нас: тут по ним, видать, разве что по нужде не ходят. Не то, что по портным бегать некогда — я вообще удивляюсь, когда они спят. Другой, этот…
— Ритм жизни?
— Во, да! Он самый.
Теперь, когда они приоделись, можно было и подумать об ужине и ночлеге. Увы, хотя пассаж был велик, и временами среди павильонов встречались закусочные — но у всех на вывесках были цветные метки (наверное очередное дурацкое бомтаунское правило). Были совсем мелкие ларьки, но в каждом продавали что-то одно: где жарили в масле пончики, где подавали яблоки в карамели, а где разливали соки и цветную шипучку в лёгкие, разовые стаканчики из плетёной лозы.
— До чего неудобно, — высказался Рин, когда они взяли по пончику, а за стаканом питья пришлось идти до следующего «перекрёстка». От съеденных вмиг пончиков на губах остался вкус масла, а от выпитой шипучки с вишнёвым сиропом — неприятный синтетический привкус во рту. И всё равно, это была не настоящая еда.
Коул же про себя решил, что для хозяев пассажа как раз очень удобно. Купил в одном ларьке пончик, съел, а чтобы запить — идёшь к другому прилавку, а по пути заглядываешься на витрины и чем-то да соблазнишься.
Здесь были лавки моды, для бунтарской молодёжи: в витринах были выставлены размалёванные гитары и лютни, а стены были увешаны куртками-«шкурами» с бахромой и заклёпками. На прилавках блестели россыпи стальных цепочек, подвесок и перстней — металла в Бомтауне явно не жалели, кичась своей близостью к северным шахтам. Был даже книжный магазин, и около него Рин внезапно остановился, а потом потянул Коула внутрь:
— Пошли! Есть мысль.
Внутри магазин был почти пуст. Лишь чопорная дама с двумя скромно одетыми девушками перебирала книги в разделе «Философия и мораль», да ещё толстячок средних лет в полосатом костюме листал пухлый альбом под вывеской «Только для взрослых», маслено улыбаясь и блестя глазками. Коул взглянул в сторону полки с затаённым интересом — но Рин повёл его к секции «Справочная литература».
— Вот, — снял он с полки том «Имперского Толкового Словаря» с буквами «К-О» на корешке. Пока Рин листал книгу, Коул разглядывал магазин. Столько книг он последний раз видел в библиотеке особняка, где они просиживали часами над чтением или играми: в Анкервилле на весь «тёмный» город была лишь пара книжных лавок, и там всё было вперемешку, а тут… Вот его сердце радостно ёкнуло при виде раздела «Техническая литература», и он устремился туда, забыв про друга.
Но радость быстро угасла. Раздел состоял всего из одной полки с жалкой дюжиной книг. Коул быстро просмотрел их, и с огорчением понял, что дельных руководств по практической механике здесь всего пара, и оба он уже читал — одно в библиотеке, второе одолжил Гай. Ещё была книга об истории мобилестроения с гравюрами, от самого первого «Фаэтона-Гиро», четырёхколёсной уродины с горбом двигательного отсека, до современных моделей. Несколько кратких справочников, пестревших ссылками на другие книги, которых тут не было… А пролистав последнюю, Коул чуть не выругался — это оказалась детская сказка, «Приключения Пружинки и Шпунтика на Луне».
Лишь теперь он заметил, что некоторые полки почти голые. Не только «Техника», но и разделы «Наука» и «История» пустовали». «Религия» и «Культура» были чуть побогаче, но не было на их полках ни остроумных «Сонетов Тихой Реки», ни занимательных «Откровений» Бессмертных, записанных ими же самими, ни богатой энциклопедии существующих и исчезнувших имперских верований — ничего из того, что они с Рином просматривали в библиотеке. Книги, доступные знати, были запретны для простолюдинов.
Зато разделы «Приключения» и «Любовные романы» были огромны, и забиты книгами в бумажных обложках, картонных и тканевых переплётах. Любовная литература — корешки всех оттенков розового, с пошлыми тиснёными цветочками и сердечками, и в каждом четвёртом названии встречалось слово «страсть». Приключенческие романы с гравюрами на обложках: сплошь сыщики и заговорщики в плащах и шляпах (неотличимые друг от друга), пираты и бандиты, перевёрнутые мобили и горящие дирижабли, взрывы и пистолеты. Коул перебрал несколько книг, и понял, что, хотя по отдельности он с интересом прочёл бы любую, но когда их было много — вдруг стало очевидно, до чего все они одинаковые.
