— Колдовства не бывает. Есть лишь…

— А-а-а, черти морские! — завопил вдруг водитель. В лицо ему полыхнули фары — прямо на них вырвался встречный мобиль, обгоняя движение. Таксист крутанул руль, и удачно разминулся с лихачом. Но таксомотор проехал прочти впритирку к тротуару… и наехал колесом на разбитую бутылку, застрявшую в решётке водостока.

Дутая шина лопнула. Друд инстинктивно пригнулся, приняв хлопок за взрыв — а миг спустя его мотнуло всторону и приложило раненым ухом о дверь: машину повело. Водитель с проклятиями выкручивал руль. Таксомотор протащило несколько метров юзом, он зацепил оголившимся колесом о мостовую, высекая брызги-искры — и влетел капотом в пожарный гидрант на тротуаре. Вверх на добрые два этажа весело ударил фонтан воды.

Хилл с трудом оторвал лоб от подголовника переднего сиденья, и охнул. Перед глазами всё плыло, в голове саднило. Рядом завозился Друд:

— Эй! Хилл, вы живой?

— Кажется…

— Отлично. — Друд распахнул дверь, вылез наружу и вытащил за собой Хилла. Часовой морщился и шипел сквозь зубы: на бинтах опять проступила кровь. Таксист уже вылез, и со скорбным видом обходил пострадавший экипаж. И над всем этим сверху лил искрящийся дождь из струи гидранта. Поодаль (чтобы не попасть под брызги) собралась небольшая толпа, и тревожно переговаривалась.

— Лодка течь дала, приплыли! — печально сообщил таксист Хиллу, и с досады пнул колесо мобиля. Но быстро взял себя в руки, и улыбнулся. — Что ж, значит, так сошлись пути. Возблагодарим же судьбу, что живы и целы! — И добавил что-то на непонятном языке — наверное, одну из мантр, которые так любят южане. Хилл диковато взглянул на него. Он слышал, что народы Солнечного Берега исповедуют свою веру, которая учит смиренно принимать как радости, так и беды — и всё же, это было странно.

Друд с отвращением ругнулся. А потом сошёл с тротуара на проезжую часть — и встал на пути у машин, раскинув руки, в сиянии фар и блеске падающих капель. Точь-в-точь Пророк Последнего Дня из пьесы про Конец Времён.

Машины взорвались гудками. Два мобиля вильнули в стороны и объехали безумца: третий взвизнул шинами, и затормозил перед Часовым. Это был дорогой, модный «хоро-ла́ндо» c откидным верхом и серебряной радиаторной решёткой в виде языков пламени.

— Эй, приятель! — негодующе заорал водитель: румяный, упитанный господин с ухоженными усами и прилизанным пробором. — Ты что, слепой? Пошёл вон с дороги!

— Что он себе позволяет? — визгливо вопросила его спутница, густо накрашенная девица в шапочке с перьями, с полосатым боа́ из меха островного лемура на шее. — Выйди и задай ему трёпку, ну же!

Друд подошёл вплотную к машине.

— Я не знаю, крипса ты нажрался, или ещё что, — продолжал возмущаться водитель, — но я тебя…! — Тут Часовой откинул полу пальто, и значок-паучок сверкнул красной звездой. Водитель запнулся, булькнул горлом и выпучил глаза.

— Мне нужна твоя машина, — вполголоса сказал Друд. — Отвезёшь нас куда велено, и никому ни слова. Ясно?

— С-слушаюс', - прозаикался усач.

— Что такое? — взвизгнула дива, ничего не разглядевшая и не понявшая. — Чего ты сидишь, живо, сделай что-нибудь!

— Выходи, — страшным голосом выдавил усатый. — Пошла вон! — рявкнул он уже громко: и, распахнув дверцу, силой вытолкнул опешившую и ничего не понимающую красотку на мостовую. Хилл влез на заднее сиденье, Друд плюхнулся на переднее. Захлопнув дверцу, он прищемил девице кончик боа — и, когда машина тронулась с места, оно сорвалось с её плеч, и победно затрепыхалось за мобилем, будто знамя.

Дива осталась стоять на проезжей части — ошеломлённая, с голыми плечами, под льющей с неба водой — потерянно глядя вслед.

* * *

Чёрная карета, запряжённая четвёркой белых лошадей, свернула на обсаженную красными каштанами улицу и остановилась у одного из домов. Молодая парочка, завидев экипаж, поспешила перейти на другую сторону улицы. Постовой полиц хотел было указать вознице, что здесь нельзя парковать кареты, но пригляделся и поспешно отвернулся.

Дверца отворилась, и Эрцлав Батори сошёл на тротуар. Закутанные в тряпьё фигуры упырей выскользнули следом; один уселся у ног хозяина, второй на четвереньках подбежал к двери дома и поводил головой, будто принюхиваясь.

— Ну? — вполголоса спросил Эрцлав. Упырь глухо взрыкнул несколько раз. Хотя Эрцлав заставил добрую половину своих слуг выучить человеческую речь, родной урчаще-мяукающий язык был упырям куда ближе. К тому же, идеально годился, когда разговор был не для чужих ушей. И сейчас наместник прекрасно понял:

«Да. Тот же запах, что был в лагере».

Эрцлав нахмурился, и сам издал гортанный рык. «Ты уверен?». Упырь кивнул забинтованной головой. Наместник вздохнул про себя: до чего же не хотелось в это верить.

— Ладно. Молодец, Корхар. Возвращайтесь в карету, и ждите меня.

Упыри послушно убрались в экипаж: карета стронулась с места, проехала по улице и свернула за угол.

Дом был самый обыкновенный, двухэтажный, как большинство в этом респектабельном районе «дневной» части столицы. На верхний этаж — нарядно облицованный светлым камнем, с утопающими в герани окнами — вела наружная лестница. Нижний этаж был выстроен из простого красного кирпича, и цветов на окнах здесь не было. Зато поражало обрамление входной двери — в виде двух громадных бронзовых скелетов с шарнирными суставами. Прислонившись к косякам с боков, они трогательно переплетали руки над входом, будто влюблённые. Верхний этаж украшала вывеска с красным врачебным крестом: нижний — с таким же крестом, но в шестерне.

Табличка на двери гласила:

«ЧАСЫ ПРИЁМА с 8:00 до 16:00.

По особым вопросам после 16:00».

«Особые вопросы» означали Эрцлава: это время было отведено только для него. Наместник взглянул на Часы — оставалось ещё семь минут.

По улице скользнула стремительная тень — над городом прошёл махолёт. Наместник мельком взглянул в небо, сощурился и надвинул шляпу на глаза. «Рыцарь, не сумевший одолеть лишь само Солнце…». Эти вечные шуточки Жанны! С рождения слабый и болезненный, Эрцлав смог перемениться благодаря безжалостным тренировкам: но, как все альбиносы, не переносил солнечного света, и легко обгорал докрасна.

Даже столичное солнце было для него чересчур ярким — пускай над Гномонией оно светило будто сквозь лёгкую дымку в выцветшем голубом небе. В столице встречались времена суток, и полнеба на севере было окрашено в ночную темень, а с востока и запада меж синью и тьмой врезались розоватые и золотые отблески заката и рассвета. Прогуливаясь по городу, можно было любоваться, как небосвод поочерёдно заливает то тьмой, то красками зари. И всё равно, в «ночных» районах вместо настоящей ночи царили синие сумерки, а день будто был омрачён набежавшими на солнце тучками.

Вот часы на башне ратуши пробили шестнадцать раз. И с последним ударом Эрцлав вошёл в двери.

— Здравствуйте, доктор Грэм, — негромко поздоровался он, не спеша снимать шляпу и по-прежнему пряча лицо в воротник.

— О, это вы, мастер! — радостно обернулся к нему пожилой человек в рабочем комбинезоне и фартуке. Доктор Грэм всегда напоминал Эрцлаву скорее вышедшего на покой разбойника — небритый, с крючковатым носом и торчащими вокруг плеши рыжими с проседью волосами. В глазу его блестел сложный монокль со сменными линзами. — Одну секунду, сейчас закончу! — С пинцетом в руке он обернулся к сидящему за столом у окна клиенту. — Вот так, и… готово, мастер Руди! Зайдете ко мне через пару дней, и не забывайте смазывать.

Клиент кивнул, и встал со стула. Проходя мимо Эрцлава, он улыбнулся… судя по глазам: потому что вместо нижней челюсти у него был протез из полированной кости и бронзовых пластин. Наместник молча кивнул, пряча лицо в воротник.

— Прошу, мастер Эрцлав, заходите!

Кабинет напоминал иллюстрацию к бульварной книжке ужасов. Пещеру людоеда, или лабораторию безумца-расчленителя. Потому что, куда ни глянь, повсюду здесь были человеческие конечности. Свисали в рядок руки: ноги были выставлены у стены на подставке, как сапоги. На особом стенде, как пауки, растопырились кисти. Суставы, ступни ног и нижние челюсти были расставлены на полках, а на самом верху шкафа стояла целая грудная клетка из пластин и дуг, стянутых винтами: внутри прыгал и чирикал попугайчик.