— Давай ты мне сеанс невиданной храбрости в другой раз покажешь, ладно? — дрогнувшим голосом попросил Рин. Он ухватился за протянутую руку друга, подтянулся, и вот они уже оказались вдвоём на крыше.

— Так, теперь как я. Не бойся! — Коул заранее приметил железные скобы вдоль борта вагона. Он лёг животом на покатую крышу, сполз вниз и нащупал ногой первую опору. — Вот так, теперь ты! — он спустился на несколько скоб и подождал, пока над ним не покажутся ноги Рина. Вагон покачивало, и он поневоле сжимал пальцы крепче.

Встав на нижнюю скобу, Коул потянулся, распластался по стенке — и вот уже ухватился за край открытой двери вагона. Рин уже спустился ниже: ветер трепал концы его шарфика и вздувал куртку на спине Коула. Черноволосый мальчишка подтянулся было — и вдруг из дверей вагона высунулось бородатое лицо. От неожиданности Коул чуть не разжал пальцы, но незнакомец успел поймать его за руку.

— Эй, спокойно! — выкрикнул он сквозь грохот колёс. — Давайте залезайте! — Коул мотнул головой. Рин вцепился в его свободную руку, будто надеясь вытянуть друга назад.

— Ребята, я вас, конечно, не тороплю, — светлые глаза бородача смотрели тревожно, — но взгляните-ка вперёд! — Коул скосил глаза, и сердце у него замерло. Впереди у самых путей торчало сухое дерево; борта вагонов проносились в какой-то пяди от его скрюченных ветвей. Оно сдёрнет их с вагона, как когтистая лапа!

— Коул! — в голосе Рина прозвенел страх. Выбора не было. Коул шагнул вперёд, и тотчас сильные руки незнакомца помогли ему забраться в вагон.

— Быстрей, Рин! — Коул высунулся и схватил друга за протянутую руку. Рин не удержался, нога его соскользнула в опасной близости от колёс, и он чуть не сорвался — но тут бородач схватил его за рукав вместе с Коулом. В четыре руки они вдёрнули Рина в вагон, и тотчас мимо входа чиркнули по воздуху когти-ветви, упустив добычу…

— Впервые катаетесь, отроки? — добродушно спросил незнакомец. — Любой, кто поопытней, знает, где по вагонам лазать безопасно, а где нет! — Коул насупился и загородил собой Рина.

— Спокойно, дружок! — бородач примирительно поднял загрубелые руки. — Все тут свои, не обижу, — он отступил на шаг и сел на один из тюков сена, что загромоздили пол-вагона.

Это был крепкий, пожилой человек, до самых глаз заросший густой бородой с проседью; на толстом носу сидели очки в ломаной оправе. На нём был клетчатый пиджак с дырами на локтях и залатанные брюки, башмаки перемотаны верёвками, а на голове шляпа с ярким пёрышком. У ног незнакомца громоздился драный вещмешок с привязанным к нему странным инструментом — круглый, как бубен, корпус с тонким грифом.

— Какие ещё «свои»? — недоверчиво осведомился Коул.

— Свои — ибо Джентльмены-путники, вольные сердца, — человек улыбнулся в бороду. — Доктор Баргудо, странствующий философ и менестрель!

— Что за минострел?

— Это значит, певец, музыкант, — подсказал Рин. Он смотрел на бородача с опаской: Часовой поначалу тоже казался оборванцем, как знать, что это за доктор?

— Воистину, се правильный ответ, о отрок, мудростью благословленный! — кивнул бродяга. — Скитаюсь с банджо я по городам, и тешу песнями сердца людские. Поведаете ли, с кем кров делю?

— Извините, нет, — вежливо поспешил отказаться Рин — Коула на секунду сбила с толку манера старикана говорить.

— И то верно, — согласился Баргудо. — Что имена? Лишь воздуха трясенье. Прошу в моё жилище, — он гостеприимно указал на тюки сена. Друзья уселись на ближайший, с наслаждением вытянув ноги.

— Жилище? — уточнил Коул.

— Когда ты в вечном пути, юноша, — назидательно заметил бродяга, — любое место, где есть крыша над головой и тёплое ложе — уже дом. Позволено ли будет мне узнать, куда мои попутчики стремятся, и чей очаг сияет им вдали?

— Не позволено, — отрезал на сей раз Коул. И вновь старик не обиделся:

— Верно, юный друг мой. Первый закон дороги: «Не спрашивай, куда бегу я — и не спрошу я, от кого бежишь ты». Однако, иных остановок, кроме Бомтауна, на пути нет. Могу дать совет: спрыгивать лучше в Пёсьем Яру, за водокачкой. — Бродяга подмигнул, и Коул нахмурился.

— О, простите, юноши! — понял без слов подозрительный старикан. — Я ничуть не шпик и не доносчик. Просто бродяжье житьё учит подмечать любую мелочь. Пусть в мелочах таится ядовитый змей…

— Но в них же светлый шанс порой таится! — неожиданно подхватил Рин. — И в тёмной подворотне что блестит — как знать, то блеск ножа, или монеты?

— Браво! — восхитился Баргудо. — «Алитея и Фуксин», третий акт. Смотрел эту пьесу?

— Читал, — признался Рин. Теперь он смотрел без страха.

— Ну, столь культурное соседство не грех отметить! — Баргудо достал из мешка две бутылки тёмного стекла. — Настоящее пивко с Востока, не помои с пищефабрик.

— Ну, спасибо. — Коул взял бутылку, и украдкой рассмотрел горлышко — сегодняшний день сделал его подозрительным. Нет, не раскупорена: подсыпать туда старик ничего не мог.

Баргудо одним глотком осушил пол-бутылки, и довольно отдулся. Коул отпил, и передал бутылку Рину. Внук графини ещё никогда не пробовал пива, и нашёл его отменно горьким и противным — но пригубил из вежливости.

— Вижу, вы впервые в дороге, юноши, — Баргудо вальяжно привалился спиной к тюкам. — Дам пару советов. Ездить в поездах — рискуете попасться: обходчики, сцепщики, охрана… Так что вот вам хитрость. Железная дорога в подчиненье у армии, и это не секрет: случись вторженье, иль иная свара — всех призовут, вплоть до весовщиков. Поэтому даже последний смазчик себя солдатом мнит. Так вот, если попадётесь — суньте им пару монет, и скажите: «В фонд ветеранов Болотной».

— Чего?

— Болотной Кампании, — объяснил Баргудо. — Войны с Железным Флотом. Каждый уважающий себя армеец жертвует её ветеранам. Так что это вроде как взятка, но по закону!

— И что же, работает?

— В основном. Конечно, если облава, или террористов ловят — не поможет. Но тут уж будь начеку, чтоб в птичьем щебете учуять поступь тигра. — Баргудо постоянно сбивался на какой-то высокопарный штиль. — Впрочем, их легко понять: разве сами они не бегут?

— От чего? — не понял Рин.

— Всё просто. От чего бежит любой, кидающий монету ветерану? От совести, что гложет: он, не ты, оставил ноги на полях сражений. — Баргудо приподнялся. — Кстати, советую взглянуть: грядёт интересное зрелище!

Поезд нёсся мимо одинаковых каменных опор вдоль путей: каждая высотой в три этажа, в виде буквы «Л», а на верхушке — целый блок вращающихся колёс и шкивов, малых и больших. Меж опорами было протянуто множество тросов, и все они дрожали и гудели на ветру, протягиваясь меж колёсами. И гул всё нарастал.

— Это же… — начал Коул, и в этот миг горный склон сошёл на нет, и перед ними раскинулся простор. И ветер ворвался в вагон, закружил соломинки с пола.

— Да! — Баргудо пришлось перекрикивать вой ветра. — Ревущая Долина!

Поезд мчался по краю огромной горной ложбины, наполовину укутанной вечерними тенями. И на склонах высились ряды мачт, на верхушках которых вращались громадные трёхлопастные ветряки. От мельтешения крыльев у Коула на миг зарябило в глазах.

Значительную часть Циферблата занимали горные массивы. И порой расположение гор создавало «ветродуи» — долины, в которых северные ветра находили прямую дорогу, и дули непрерывно и мощно. Именно в таких долинах строились ветростанции для получения механической энергии, питавшей города и заводы.

От каждой мачты расходились тросы, ведущие к сложным конструкциям из вращающихся колёс. Ремни, тросы и цепи опутывали всю долину невероятно сложной, точно рассчитанной паутиной, непрерывно дрожащей — и стягивающейся пучками к начальным опорам. Здесь был исток Магистрали, реки механической энергии, текущей через цепь башен по ременной передаче в Анкервилл. К подножиям белоснежных мачт лепились скопления бараков и лачуг; по эстакадам сновали юркие вагонетки.

И над всем этим разносился яростный вой ветра, пойманного в ловушку лопастей.