— Конечно, берите. — Рин дал ей лепёшку, а потом, поддавшись неожиданному порыву — ещё и кольцо колбасы.

— О, mun'ia du hu! Спасибо! — хлопнула в ладоши кочевница. Лепёшку она сунула за пазуху, колбасу надела на запястье — а потом вдруг поймала Рина за руку. — Хочешь, за твою щедрость судьбу тебе расскажу? Честью рода клянусь, не совру!

— Да нет, не стоит!.. — Оробевший Рин попытался выдернуть руку.

— Тогда хочешь, один твой секрет угадаю? Слышал небось, что мы, пэйви, все колдуны? Мы любую тайну… — Девушка провела пальцами по ладони мальчишки, и вдруг осеклась. А потом тихо засмеялась, не разжимая губ.

Рина спас от неловкости бакалейщик.

— А ну, отстань от мальчонки, блудня! — рявкнул он. — Жуков те в глотку! Кто вас только из поннеров выпускает?!

— Бродяга — не блудница, gasal, — спокойно ответила девушка, но руку Рина выпустила, и тот отпрянул в смятении. — До встречи, lashool. Daalyon mun'ia! — она сотворила пальцами странный знак крест-накрест.

Рин чуть ли не выбежал из-под крыши рынка — ему казалось, что все пялятся вслед. Щёки жгло смущением, и всё чудился насмешливый взгляд бродяжки. Как стыдно-то… Да ещё и эти её слова про тайну! Неужели?.. От этой мысли тревожно ёкнуло сердце. Нет, всё ерунда! Обычная болтовня, небось, пэйви постоянно так дурят людей.

Ещё и свисток какой-то всучила. Рин осмотрел свистульку, дунул в неё — звук вышел нежный, скорее воркование, чем свист. А девица, небось, рада-радёшенька — всучила цацку дурачку! Он преодолел желание сорвать побрякушку с шеи и швырнуть в воды реки.

Щёку Рина клюнула мокрая капля, потом ещё одна. Начинался дождь.

К воротам особняка он подошёл уже под моросящим дождём.

— Дитя! — сразу с порога резанул его по ушам пронзительный окрик. Старуха в своём кресле восседала на верхней площадке лестницы. — Опять позволяешь себе прогуливать время ужина?! Ты определённо заслуживаешь наказания!

— Прошу простить, тётушка, — устало промолвил Рин. Он уже привык, что графиня забывает все свои обещания наказать его; и не стал говорить, что без него ужина просто не будет. — Сей же час велю подать вам ужин…

В кухне — просторной, но кажущейся тесной из-за огромного количества развешанной по стенам и расставленной по полкам посуды — Рин долго хлопотал у плиты. Пока варился бульон, он крошил лук, рубил шпинат и припускал его в сковороде, протирал склизкую зелёную массу через решето и нарезал кубиками хлеб. Наконец он налил шпинатный суп в миску, посыпал подсушенными в печи сухариками и украсил увядшим пёрышком укропа, и отнёс поднос в спальню.

— Наконец-то! — Графиня в ночной рубашке уже восседала в кровати под балдахином, среди громадных подушек. — Ты совершенно не умеешь распоряжаться временем, дитя. Такие, как ты, недостойны наследовать состояния — всё спустите до минутки! — Она обличительно ткнула в Рина сухой рукой с бархатным напульсником на костлявом запястье. Старуха никому не доверяла, и все свои огромные сбережения хранила на личных Часах.

— Разумеется, вы правы, графиня, — покорно согласился Рин. Служанка Марта взяла с подноса миску с ложкой и зачерпнула супа. Графиня жеманно пригубила из ложечки.

— Пересолено, — заявила она. — Соль для меня вредна, дитя: желаешь, чтобы я страдала почечными камнями? — Рин благоразумно промолчал. Будь суп недосолен, графиня корила бы его за пресный вкус.

— Не говоря уже о том, что правила этикета не велят подавать к супу ложку для рагу! — Графиня немного помолчала, и сурово добавила: — Так что передайте главному повару, что я недовольна вами, юноша. Что-то не помню, чтобы я вас нанимала!

— Виноват, ваша всеточность, — поклонился Рин. Марта сочувственно закатила глаза.

По дороге в свою комнату, Рин задержался у помутневшего зеркала в тёмном коридоре, и взглянул на своё отражение.

— Старший повар Рин! — сурово проговорил он. — Её всеточность недовольна работой поварёнка Рина. Передайте мажордому Рину, чтобы его примерно наказали! — Он невесело улыбнулся. У Коула вышло бы смешнее…

Спальня Рина располагалась в недрах северного крыла. Это была тёмная комната с высокими сводами, с развешанными по стенам картинами — наверное, последними сохранившимися в доме, но такими потемневшими, что на них нельзя было ничего толком разглядеть. Ветви старого клёна здесь нависали над крышей, и световые оконца в потолке давно затянуло сгнившей палой листвой.

Рин укрылся одеялом по самое горло. Свеча на ночном столике лишь слегка разгоняла тьму трепещущим огоньком. Он полежал немного, глядя вверх. Высокие потолочные своды терялись в полумраке. На кровати когда-то был балдахин, но теперь остались лишь резные столбики по углам. В детстве, когда Рину страшно было засыпать в огромном, пустом доме, он воображал, что это — четыре стража, что охраняют его от чудовищ: и спокойно засыпал. Тогда темнота и запустение пугали, казалось, что на потемневших картинах проступают чьи-то глаза, а в каждом углу безмолвно затаилось привидение…

«…Жутики. Тут же таких нет?»

«Нет, конечно…»

— Здравствуйте, — негромко сказал он. — Это снова я.

В ответ — тишина.

— Сегодня столько всего произошло, — продолжил Рин. — Я нашёл работу. Первый день был не очень-то, если честно… Пострадал мой друг. Не из-за меня, но всё равно, я себя так скверно чувствую!

За минувшие годы Рин привык каждый раз перед сном делиться с темнотой мыслями и переживаниями. Его это успокаивало, вне зависимости от того, отвечали ему или нет.

— Ему сейчас ещё хуже, я знаю. Он ведь такой гордый. И в этом он прав, наверное: он заслуживает лучшего! Он столько всего знает и умеет. И вообще-то, если честно… — Рин немного понизил голос. — Только по секрету: я сказал, что иду работать из-за тётушки. Но на самом деле я, наверное, хочу быть хоть чем-то похожим на него.

Темнота молчала.

— Сегодня я дал обещание. Только, боюсь, мне придётся его нарушить. Вы меня учили, что врать нехорошо — но можно и нужно, если речь идет о главном… Мне придётся, ради Коула. Он мой лучший друг, и всегда мне помогал — а теперь кто-то должен помочь ему. Вы сами одобрили, когда я с ним познакомился — помните?.. Сказали, что на него можно положиться. И я хочу, чтобы он мог так же положиться на меня.

Рин помолчал. Потом приподнялся на локте, взял с ночного столика небольшое зеркальце и несколько секунд разглядывал в нём своё лицо. Короткие светлые пряди, чуть вздёрнутый нос, голубые с серыми крапинками глаза.

— Меня зовут Ринель Куртуа дель Больд, — прошептал он, и задул свечу.

* * *

Погода испортилась. Ветер нагнал с востока тяжёлые тучи, и они ползли над долиной, цепляя брюхом за вершины гор. У заводских ворот двое охранников ёжились на ветру и хмуро поглядывали в темнеющее небо.

— Эх, и ливанёт сейчас!..

— Да ну. Может, стороной пройдёт.

— Куда там. Сейчас бы по домам, эх! — Охранник с неприязнью взглянул в сторону углового корпуса: крайнее окно светилось жёлтым. По уставу, им полагалось закрыть ворота и сдать пост, как только территорию покинет последний сотрудник — но сегодня их задерживали.

— Чего он только там делает? — понял без слов второй.

— Пьёт, поди! Так оскандалиться… Кого он там избил?

— Да парнишку одного, уборщика.

— Вот же сукин пёс! У меня сын такой же… — Охранник пошарил по карманам и добыл пачку сигарет с мятым профилем Вечного. — Огоньку дашь?

Второй щёлкнул зажигалкой, и прикрыл огонёк ладонью от ветра. Оба склонились, прикуривая… и не увидели, как над их головами со сторожки на крышу шлифовальной стремительно перескочила чёрная тень.

В своём кабинете Геруд сгорбился за столом и яростно царапал ручкой по бумаге. Вокруг стола пол уже был усеян скомканными листами.

«ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ», написал Геруд. Сделал помарку, скрипнул зубами и смял лист, схватил ещё один. Он всё объяснит, должен объяснить!

Управитель не сомневался: Хилл не оставит этого дела просто так. Инспектор уже заявлялся на завод с час назад. Геруд надеялся замять — но Хилл отказался и от предложения поговорить в кабинете, и даже от лучшего коньяка. Его интересовали только сведения об этом гадёныше Тринадцатом — и о втором мальчишке, которого сегодня взяли на работу, как же его звали… Значит, конец.