— А кто ж не хочет...

— Точно! Претич жаловался, разорят молодые город, всё разорят.

— Ну, вы языки придержите. Полоцк взял? Взял. А Претич? Смог бы також? Ждал бы лета, разговоры говорил...

Так, переговариваясь, они успокоились, а вскоре и задремали. Лишь старший отгонял усталость, встряхивался, выходил во двор, приглядывался к темноте, слыша то ночной ветер, то далёкий скрип ставен, то возгласы девки, сумевшей привлечь князя, явившейся в Киев, понятно не зря. Не зря. Знает кошка...

Утром, до завтрака, Рахиль попросила Владимира, прижимаясь к нагой груди жаркими губами, пунцовыми, как перезревшая вишня:

— Владимир, помоги Чемаку. Он так добр ко мне, помоги ему.

— Помочь? Чем? — Он приподнялся и заглянул в её лицо. Рахиль ответила, безмятежно глядя ему в глаза:

— Не знаю. Он говорил, что есть такие листы, вместо папируса и пергамента, хочет торговать. Сам покажет. Это дорогой товар. На нём хранят все счета, пишут послания правителям. Помоги ему, Владимир, он добрый человек.

— Ну, поглядим, поглядим. Кормить будешь, хозяйка? Сейчас кликну воинов.

Вернувшись на княжеский двор, Владимир познакомился с казначеем Марком, писцом, которого подобрал Глеб, и тот долго рассказывал князю про дань, мито, возможные доходы, быстро складывая числа, чем приводил правителя в замешательство. Савелий поддакивал, уже вник в дела.

— Погоди. Куда спешишь? — остановил писца Владимир. — Я не поспеваю за тобой, говори толком, сколько серебра есть? Сколько можно тратить?

— На что? — спросил писец, чем-то похожий на унылого грача, присевшего на голой ветке. В его глазах виднелось крепко укоренившееся чувство тоски, привык к постоянной нехватке средств и подозрениям.

— Вот, дом присмотрели, слыхал?

— Да, да, — кивнул грач. — Недорого просили.

И назвал цену.

Владимир переспросил, оглянувшись на Крутка.

— Сколько? Да ты не спутал?

— Если б... — пожал плечами Марк. — Уже и задаток уплачен, хазаре сказывали, великий князь всё покроет.

Владимир расстался с нахохлившимся писцом и поманил друга:

— Бери. Не пригодился.

На ладони лежал серебряный перстенёк для зазнобы, всё ещё не встреченной Крутобором.

— Лучше своей подаришь.

Тот принял подарок и молча спрятал, понимая, каково сейчас другу.

— Знаешь, я этому ловкачу ещё должен помочь! Он добрый человек! — невесело рассмеялся князь, повторяя слова Рахили.

— Добры они, как же, — скривился Крутко. — Смотри, князь, как бы их доброта нас не пустила по миру. Нехорошие глаза у этого Чемака. Он как бы присматривается, ищет слабое место. Нехорошие...

Но заняться спешными делами, как собирались, друзья не смогли. В княжеские покои вошёл Претич, расталкивая дружинников, вяло придерживающих воеводу.

— С поклоном к тебе, князь! — озорно улыбаясь, сказал Претич, но заметно, что весёлость деланная. — Прими горемыку, выслушай, будь добр.

— Говори, — спокойно ответил Владимир, не найдя другого решения. Он и сам собирался встретиться с воеводой, но позднее.

— Нет, не бойся, князь. Серебра просить не стану. Мне богатство ни к чему! Хотя и служил твоему отцу, да и земле нашей честно! Не стану и обиды считать, вы молоды, потому могу простить с лёгкой душой. Не стану и учить тебя миру да лагоде, хотя с городом свариться не дело. Думаешь, привёл хазар и покорил Киев? На-кося! — Он вскинул руку с кукишем.

— Отчего же, — вклинился Владимир. — Подскажи уж нам, глупым, как помирить овец с волками? Как угодить Византии и Атилю? Как поладить с воеводами, вот вроде Бруса, и киевлянами? Как?

Претич на мгновенье сбился с загодя подготовленной речи. Он не боек на язык, потому и теряется.

— Зря смеёшься, Владимир. Зря. Без мира с цехами, с нашими мастеровыми, с купцами, не усидишь. А мира не будет, покуда ты сам не припадёшь к ногам истинного бога, к ногам спасителя Христа! Кто в бога верует, легко примирится с ворогами, легко поймёт ближнего. Ибо на всё есть мудрость бога. Не человеков, погрязших в суете, корысти!

Владимир подошёл ближе к воеводе, пытаясь понять, трезв ли? Что за словами?

— Так это и есть твоя просьба? — недоверчиво спросил он.

— Да, — твёрдо ответил Претич. — Прими бога истинного! Владимир! Город станет тебе родной вотчиной! А если веру в Христа, спасителя нашего, по всей земле пронесёшь, на веки возвеличишься, выше любого правителя!

— Да будет, Претич, будет кряхтеть! — отмахнулся Крутко. — Князю всё едино, кому ты бьёшь поклоны. Аминем-то квашню не замесишь!

— Потому и тычетесь как слепые, что бога от идола отличить не способны.

— Нет, не потому, — ответил Владимир серьёзно. — Вера вопрос не простой. Не скрою, иная вера сподручней людям, но не буду навязывать того силой! Каждый волен верить в своего бога.

— Волен?! — вскричал Претич. Он стоял, распираемый гневом, едва сдерживая чувства, повторяя отрывисто, невнятно: — Волен! Никогда не быть единству! Без веры! Никогда не быть! Глупцы! Никогда вам...

— Ну, хватит, воевода! — оборвал пришельца Владимир. — Не дети! Разберёмся.

Но воевода не мог остановиться, он оттолкнул Крутобора, протянул широкую пятерню и схватил Владимира за грудки, стискивая рубаху в могучем кулаке.

— Сопляк! Что ты знаешь о боге?!

Владимир выждал, усмехнулся и, возмущённый таким обращением, ответил насмешливо:

— Что твоему богу нужны рабы! Глянь на себя...

Претич отшвырнул князя и торопливо двинулся к дверям, выкрикивая ругательства.

— Бог видит... и воздаст каждому по делам. Не поклонишься Христу, сядет Ярополк! Попомни! — крикнул он из дверей и вышел торопливо, опасаясь собственной несдержанности.

Стража во все глаза смотрела на Владимира, ухватившегося за край стола и лишь потому не упавшего на пол. Ждали слова, окрика, сигнала. Но Владимир лишь рукой махнул, негромко воскликнув вслед:

— Сдурел воевода. Точно сдурел. Вот вам и вера, вот вам добродетельные христиане! Ладно. Ещё раз пустите, головой ответите, ясно?

— Жаль, — сказал Крутко, присев на лавку, возле князя. — Без него трудно придётся. Уважают, и мастеровые, и купцы. Жаль.

— Лучше меня пожалей, — пошутил Владимир, приподняв край рубахи и потирая ушиб. — Мог и в окно выбросить, с него станется. И по всему, он прав — без веры нам не объединить народ, братка, не стянуть в кулак! А ещё Ярополк...

Глава вторая

КОЛЕСНИЦА

Неотложные дела, самые важные, первостепенные, заняли не один день. И даже не месяц. Владимир не успел оглянуться, как хлопоты поглотили его с головой. Как ни стремился примирить горожан и наёмников, придержать купечество, возмущённое происками соперников, не успевал. Одному не заткнуть все щели.

Поддержки нет. Пришлось привлечь новых сподвижников, учредить тайную службу, искать пронырливых молодцев вроде Горбаня, которым по плечу любые приключения. К тому времени нашёлся Куцай, телохранитель отца, скрывшийся от наказания. Но кто мог отравить Святослава, так и не выяснили. Что-то странное было в рассказе о последнем дне князя, но уловить эту странность не удавалось. Спор с Претичем о вере, визит к ромейскому купцу, приезд Глеба, а имя убийцы так и не добыли. Кто мыслил злое? Кто учинил пожар и ударил?

Одно Владимир знал теперь твёрдо: отец сумел отстоять его в споре с хазарами, а Глеб отдал на расправу. Дядя избавился от наследника. И Претич, зная всю подноготную, смолчал, не вступился. Ему одно важно — бог! Вот тебе и бог, вот тебе и заповеди, не убий, не лжесвидетельствуй! Предательство дяди дело прошлое. Дяди нет, и высказать упрёки некому. Но Претич здесь и настроен решительно. Печально. Если ближние ненадёжны, что говорить о горожанах?