Владимир наскоро ознакомился с острогом, осмотрел хранилище, которое соорудил верный слуга. Серебро, золото, украшения и богатое оружие — чего здесь только нет.

В одной коробке, старики с такой ходят по малину, собраны серьги. Серьги воинов, не женщин. По традиции единственный сын или последний уцелевший наследник носил серьгу, вот они-то и собраны в малой коробке, схожей с лукошком. Сколько же родов пресеклось здесь? В руках палача?

Владимир покачал головой и открылся Тёмке:

— Казнить и миловать, пытать и выведывать скрытое, вот талант Горбаня. Служил Рогволду, изменил. Служил Претичу, кинулся ко мне. А я и доверился... когда ушли из Киева, Горбань помогал чужакам устранить смуту, выискивал измену, выжигал зачатки непокорности. Не один, ясно, не один. Делил добытое добро с хазарами. Кто ратился в далёкой Булгарин, кто наживался в Киеве.

Гляди, как сложилось. Мы изгнали хазар, и снова Горбань опорой, жестоко карает наёмников. Вчера вместе громили смуту в городе, а нынче казнит соратников. И даже тени сомнений нет, верно? Следом смели Бочкаря. Снова Горбань крепнет, прибирает к рукам власть. Ещё чуток — и моя череда... чудо, что удалось опередить.

Тёмка не успел ответить. Привели Горбаня. Развязали, бросив верёвки на пол, но следили за пленником.

— Не боишься? Говорить при них-то? — спросил он и кивнул в сторону телохранителей. — Или думаешь отныне жить без тайн? А? Глупости, князь. Дознание всегда нужно, всегда есть злой умысел, и потребны слуги, что не боятся грязных дел. Убрал меня, а кем заменишь? На кого обопрёшься?

Горбань сел на пол, протянув замёрзшие руки к огню, подмигнул телохранителям, что не спускали с него глаз.

— Страшно? Нынче меня карает, завтра — ваш черёд! Моя вина лишь в одном: служил верно, знаю много! Что? Не правда? Кто спас его месяц назад, как не я? Кто?! Вот великий князь и отплатил мне за добро! За верность!

— Лжёшь, — стараясь оставаться спокойным, сказал князь. — Спасли люди. Порушили твой замысел. Вспомни, что обещал Бочкарю!» Думал сковырнуть одним ударом и его, и меня? Хитро, да не сложилось. Мальчонка помешал! Филин помешал! Погиб, а меня спас. Вот как! Бочкаря ты убрал, ловко смахнул, но не один Бочкарь знал об уговоре! То-то ты лютовал, вылавливая приспешников! Какое — служил? Нет, ты следы заметал! Признаю, моя вина, много власти тебе доверил!

Горбань прищурился, глядя на огонь, и ответил, подавив зевок, словно более всего хотел сейчас уснуть:

— Власти много не бывает. Сам знаешь. Потому ты и стянул Русь под Киев! Да и здесь не остановишься. Хлипковат чуток, но удачлив. Скоро поведёшь рать на Византию. Или на Хазарию. Найдёшь, кого потеснить! Жаль, не успел тебя удавить. Поверь, уж я-то сумел бы развернуться! В страхе — сила! В страхе! А то ёрзаешь, как ссыкушка, и греха хочется, и боязно подол замарать сукровицей, мамка заругает! Что ты мучаешься? Вера, народ, добрая воля... Я любого бога выжгу напрочь. Мне что Перун, что Христос — всё едино. И налоги подниму, лишь бы войско крепло! А ты... — Он запнулся, сплюнул в огонь. Видимо, реальность всё же слишком болезненна для заключённого, мечты о владычестве теперь лишь игра ума, а правда — вот она, рядом. До смерти рукой подать.

— Зачем Калокира пленил?

— Византийца? Да он сам пришёл. Ему здесь глянулось, — рассмеялся Горбань и добавил: — Долго сказывать. Не поймёшь.

— Ты что, умереть спешишь? Говори.

— Вот ты, взял в жёны хазарку и думал — люба! Глупой слепец! Наследника собирался растить себе на погибель. Ибо за спиной Рахили хазаре. Так и я.

Неспроста поднялся, помогали мне делом и золотом. Только не на того напали! Хотел знать, кто меня в слугах числит! Кто длинные руки тянет. Жаль, не успел. Уж я вернул бы господину сторицей.

— А Калокир тут к чему?

— К тому... знаю, всё заварилось в Константинополе. Не пойму, кем! Ответил бы! Отравить василевса проще, чем войска снаряжать! Как они к нам, так и мы!

— Да уж, языком все горазды. — Князь махнул рукой, мол, пустое дело. Задумался.

— Казнить будешь? Чтоб народ потешился? — Горбань повернулся к князю, желая угадать решение. — Что? Думаешь пытать? Не стоит, сам всё скажу! Золото здесь... лучшего хранилища не сыскать! Приспешников не имел, ибо доносчики — бестолочь, ума — два гумна, да баня без верху, что с них возьмёшь! Обидно, но без глупцов не подняться. А я хотел власти! Да и ты таков же! Что молчишь?

Вдруг заговорил Тёмный. Всё жался по углам, с омерзением глядя на пыточные инструменты, а тут выступил вперёд и задержал князя, готового уйти.

— Они знались. Вспомнил. Мой учитель, кузнец, и Горбань. Я видел мельком, встречались. Мне любопытно было, следил за кузнецом. Видел Горбаня издали, в темноте... только сейчас узнал.

— Верно? — спросил князь и повернулся к Горбаню.

Тот по-прежнему деланно улыбался:

— Знал ли ромея? Знал. А смерти твоей не хотел. Рано. Спешил в силу войти. Но кто стоял за ним, не ведаю. Оттого и воздать некому... А ты? Хочешь знать, кто жену увёз? Или всюду я в злодеях? Давай столкуемся. Ты мне три года жизни, а я тебе имя. Может, ещё жива еврейка. И ребёнок. Хочешь? Дай слово...

Владимир задумался. Слишком много нового узнал за день. Многое перевернулось. Мысль о смерти Рахили, с которой уже свыкся, снова взбудоражила душу. Ведь он сам виноват. Скверная жена или нет, а всё же жена. Недоглядел, не отвадил врагов. Не защитил.

— Даю слово, — поклялся князь.

— Верю, — отозвался Горбань. — И скажи тюремщикам, чтоб кормили по-людски. Хочу последние годы пожировать, или собачьей работой не заслужил? Ладно — имя Чемак тебе известно? Вчера сидел тут, да твои приспешнички выпустили. А зря. Он знает, где Рахиль. Он увёз. Спроси как следует, расскажет.

Владимир встал, прошёл мимо Горбаня и приказал телохранителям:

— Держать в тепле. Следить, чтоб не сбежал да не сдох. Поглядим, что он скажет через год!

— Что скажу? Князь! Или ты умом убогий? Хочешь с овцами Византию сокрушить?! Против ромеев идёшь, на сопляков опираясь?! Не понимаешь — сильному нужна добыча! Всем нужна кровь, власть, золото! Сколько ни дай, вырвут больше! Я такой, не скрываю! Бочкарь такой же! Мы соль земли, а не ты. Слюнтяй! Казнить и то не решился!

Воины увели Горбаня, а Владимир ещё долго ждал их, гадая, кому доверить тайную канцелярию? Ведь в одном Горбань прав: без своевременных вестей, вслепую не много свершишь, не долго усидишь на княжеском дворе!

Глава двадцатая

ЭПИТАФИЯ

Она сразу поняла, что Калокир лжёт. Но верить хотелось, вера — единственное, что спасало её в долгие годы одиночества. Вера и надежда на возвращение. И теперь, прислушиваясь к себе, к необъяснимому чутью, которым она обладала, Анастасия убедилась: посланник обманул. Он не спасёт её, не потратит и стёртого сестерция на освобождение старухи. А ведь она прочла в его глазах жалость и презрение, прочла в первые же мгновения встречи. Зачем просила помощи? Зачем унижалась перед слепцом, не способным почуять силу?

Нет, лавровый венок не украсит эту надменную рожу, никогда ветка оливы не взметнётся в его честь, и гвардейцы не выстроятся вдоль дорожки к императорскому трону. Потому что он слеп. Потому что лжив и совершенно не способен властвовать. Власть ловит силу в любом обличье, она должна иметь хищное чутьё, иначе властитель станет кормом для мух, не успев зачать наследника.

Здесь, на острове, нет власти. Единственный надсмотрщик — мать-настоятельница, и та с первого дня уяснила: Анастасия не беззащитная курица, не матрона с ощипанными пёрышками, а львица. Уяснила — и никогда не вступала в споры с отшельницей. Они живут в разных мирах, хотя по монашеским хитонам и тёмным накидкам кажутся сёстрами. Они никогда не говорили откровенно, хотя их руки одинаково уродливы, испачканы землёй и стёрты до мозолей корзинами, мотыгами, искалечены крестьянским трудом. Они обе ждут свершения своих надежд: настоятельница верит в блаженство после смерти, а бывшая императрица всё ещё ждёт случая вернуться в город, в Константинополь. Ведь у неё есть право, право силы, право владычествовать над мелкими людишками. Иначе зачем вся её жизнь, все страдания и потери, зачем? Она до сих пор не может простить себе, самоуверенной и ветреной гордячке, потерю единственного любимого человека. А ведь сама отослала его, бога войны, бога оружия и железа, заклинателя стали и стрел. Дура. Тогда ей казалось, что мужчин много и все будут ползать перед ней на коленях. Что потери? Подумаешь, какой-то мастер огня, кузнец и воин. Старый дом, сад и шелест листьев. Крепкие руки и жажда ласк. Любовный пыл и замыслы первых шагов к вершине власти.