А позднее они отправились в плавание и в пути болели, многие слегли, и мёртвый корабль прибыл в порт, направляемый испуганным юношей, неведомо как пережившим друзей. Здесь тела несчастных зашили в мешки, но прежде похоронщики очистили пояса и прибрали к рукам приличное платье мёртвых. Тела сбросили в море, а болезнь принялась за новые жертвы и покатилась по землям, уничтожая тысячи, внезапно обрывая жизненный путь молодых и старых, нищих и богатых, преступников и стражей[26].

Да, Анастасия Феофания не просто увлекалась фокусами и гаданием, приворотами и заговорами. Жила в роскоши, принимая послов, с улыбкой повергала их в замешательство, поднимая трон под потолок зала, при этом статуи львов привставали и махали хвостами, искусственные птицы на золотых деревьях щебетали.

Чудо! Многие всю жизнь помнили эти приёмы и улыбку красавицы Анастасии. Но она знала, что цена показной роскоши и механических чудес невелика. Мечтая о настоящей власти, изучала египетские папирусы, мудрость жрецов, постигала тайны невидимой мощи.

Женские страсти, любовь, помешательство, вызванное влиянием женщины на несгибаемых мужей, — она желала большего. Искала. Пыталась овладеть тайнами. И многое сумела, во всяком случае, удивляют факты, рассматриваемые беспристрастно.

Первый муж Феофании умер, предположительно от отравления. Кто мог запомнить царапину подарочным стилетом? Но опасность существовала. Бог огня навсегда стал изгнанником.

Второй — Никифор Фока, был убит Цимисхием и слугой Анастасии.

Царь Болгарии Борис, побывавший в плену, умер внезапно, но весьма своевременно.

Сам Иоанн Цимисхий погиб от яда, но кто направлял злую руку отравителя, не установлено.

Монашка далёкого острова Принкипи помогала великим мира сего, ждала благодарности, надеялась вернуться в столицу. Но её использовали и забыли. Может, потому что боялись?

Сразу после воцарения Василия монастырь вымер. Как объяснить такое совпадение?

И покатилась чумная зараза по городам и странам, вскоре после смерти отшельницы Феофании, в монашестве Варвары. Чума не знает справедливости, не слушает оправданий, её движение — это мёртвые города и поселения крестьян.

Чума — наказание за грехи? Если да, то весьма странное наказание ниспослал Господь.

Во время чумы народ предавался разврату, пьянству, торопясь утопить в вине и веселии последние дни. Страх отступал перед разгулом, а после чумы резко росло число внебрачных детей, многие рожали двойню. И матери не могли назвать имена отцов своих милых близняшек. Это ли осознание греха?

Глава двадцать первая

ПОЛЫНЬЯ

Снег уже таял. Скрипучие глыбы опали, съёжились, как недопечённый остывший пирог, истончились. Днём под ногами чавкает грязь. Старая трава видится бурой, коричневой, и перезимовавшие яблоки не различить в ржавых космах, только поскользнувшись замечаешь лепёшки гнили, спеша отчистить подошву от противного месива.

Чемак прокрался к дому Рахили ночью. Потерял день, всё ждал, пока стихнет суета, пока улягутся соседи. В пустом доме никто не обитает, князь не заглядывает, товары давно вывезли, осталось лишь золото. Но кто знает, что Чемак прятал в доме жены князя? Кто мог такое удумать?

Никто. Хитро. Но теперь приходится ждать. Среди бела дня не вскроешь тайники, не погрузишь на воз тяжкие мешки с деньгами. Нажил. Жаль бросать. Знал, что пора скрыться, знал, а не мог оставить добычу.

Погрузил ночью. А как ехать? В городе давно нет иудеев. Все сбежали, разбрелись. Его приметят, остановят, начнут допытываться. Нет, ехать надо днём, в толпе легче прошмыгнуть через ворота.

Откатил до первого постоялого двора, заплатил хозяину, улёгся в конюшне, постелив сена в возок. Лошадей привязали рядом, и они шумно хрустели зерном, жалеть денег нет смысла, лошади нужны справные.

Уснул. После мытарства по тюремным клеткам даже грубый настил воза кажется периной. Спал крепко. Заботы отступили. Ведь он свободен... вырвался из лап Горбаня. Тоже удача. Никак не мог съехать из Киева раньше, получил наказ укоротить руки византийцам, достать Калокира или же прижать Владимира. Но Калокир скрывался, и никто не знал, где пропадает, слухам, что прячется в остроге, Чемак не верил, слишком опасен Горбань, с таким не дружат, такому не доверяют жизни.

А Владимира чем проймёшь? Главная удавка соскользнула, уплатил наёмникам впустую, бездари не справились с Рахилью. Не довезли. Чем припугнёшь Владимира? Чем остановишь? Оставалось надеяться, что смерть Улгара да Кандака сотрёт все следы.

Уцелеть бы. Он ещё может вымолить прощение у кагана. Потому что знает, где хранится рукопись согдийская. Не успел добыть, но знает. И охраны у Савелия никакой. Одного Куцая отвлечь — и бери что вздумается. А то, что хазар более всего беспокоит растущее влияние посланника, пускай исправляют другие, без него. Он уже отслужил, хватит. Смерть Улгара последнее предупреждение. Пора спасаться.

Позавтракал на рассвете, до того как встали другие проезжие, и принялся чинить сбрую. Для вида. Шить кожу не умел, ковырял, лишь бы дождаться хлопотной поры, когда на улицах тесно. Однако же пальцы сумел поранить. Дурное дело не хитрое.

Протянул время, откланялся, выехал со двора. Скрывался от стражи, измазюкался, как последний селянин, и удачно миновал ворота.

Путь свободен. С его деньгами всюду можно найти пристанище. Правда, есть сложность, показывать богатство первая глупость, убьют и не спросят откуда. А другого товара не нашёл, не рискнул толкаться по городу, где евреи стали прокажёнными, побоялся. Стоит теперь же купить что-то безобидное, везти горшки или кадки, спрятав деньги на самом дне. Тогда он потеряет интерес для лихих бродяг. Верно?

Снова время. Потерял полдня, пока столковался с пригородными гончарами. Гружёный, выехал уже после обеда. Погонял лошадок, покручивая кнут над крепкими спинами, чмокал бездумно, прикидывая, когда одолеет путь да как распорядится сокровищами в столице.

Глазел по сторонам, выискивая редкие хутора. Тростник или солома на крышах не так приметны, но дымок ещё вьётся над приземистыми хатками, и колодезные журавли выдают отшельников. Чаще всего одиноко живут бортники да отставные ратники, которых бесполезно грабить. Странно живут люди. Ничего не видят, кроме своих скромных дворов, кроме тощих коз с тоскливыми глазами, кроме псов да животины, никого не встречают, ни с кем не общаются. Поспорить, и то не с кем. Выпить не с кем. Что за жизнь? Пчёлы да хлопоты с утра до вечера. А к чему? Ни женщин, ни денег, ни тяги к власти, ни свойственной человеку жадности. Чем живы? Думал о жизни убогой, насмешливо и презрительно кривился, ведь его ждёт совсем другая. Посмел загадать и накаркал. Поторопился. Сглазил.

И на битой дороге, на пути к парому, попал в руки погони.

Искали беглеца именем Чемак. Отпираться? Да кто станет слушать? Проверили воз, нашли деньги. Теперь уж ясно, не откупишься. Чемак, не Чемак, а еврей с деньгами. Торговал? Отчего не покинул город по указу? Повернули обратно. И тёплая весна в душе скрылась под холодной лавиной. Всё. Теперь уж не выбраться. Если искали, значит, Владимир прознал главное. Хочет отомстить. Скорей всего — да. Будет пытать. Будет... а ответить князю нечего.

Вспомнилось детское, ледоход, весна, шумные прорывы льдин в русло. Отцы да матери ругались, но разве удержишь сорванцов? Катался на льдинах и он. На спор забежал далеко, чуть не на центр реки, а повернул обратно — поздно. Прыгнул с одной льдины на другую, да видит: полыньи становятся всё больше. Его уносит. Кинулся бегом, прыгая отчаянно, и малые обломки зашатались под его ногами, летел, едва касаясь льда, и видел: стоит поскользнуться в водяной каше, упасть, и ему конец. Провернётся льдинка, накроет глыбой кургузой, сбоку ударит вторая, и не выберешься. Слишком малы... одна надежда — добежать до тверди, до проеденного солнцем бережка, хоть и промокнуть, опуститься в холодную крошку, но уж на мели. И добежал. Странно, как не опрокинулся на куцых плотах, как не попал меж хрустящих кромок? Спешил с ужасом в глазах, и никто не смеялся над его страхом, друзья стояли разинув рты, боялись, что доведётся признаваться родителям в непослушании, когда вернутся без него, без Чемака. Потому что видели — вот-вот погибнет.