— Изменил? Шёл к цели. Ты слишком крепок... опасен. Проще сговориться с продажным. На время... а там, кто кого опередит... да, сдохну теперь. Всё впустую... Добей. Умру от клинка! Добей... подари честь...

Он хотел сказать ещё, но кровь хлынула на грудь, кашель сдавил тело, и князь отступил от посланника Византии. Глядеть на смерть не радость. Даже на смерть изменника.

Воины обступили князя, и в глазах малой дружины, приведённой Августом, приведённой самовольно, светилось торжество, они не зря проделали длинный путь, не зря. Князь жив! А измена покарана.

Горбаня нашли неподалёку. Но уже бездыханного. Спросить, как и что, некого. Наёмники мало знают, им теперь важно одно: оставят жить или казнят сразу. Что спросишь, то и подтвердят, перекладывая вину на поводырей.

— Ладно, этих отдайте хану, старику пригодятся наёмники. Пусть сам решает, как с ними... а нам надо дождаться Боняка с Тугаром.

— Князь, — вспомнил важное Август, — а ведь нас Савелий отправил. Провидцем стал. О Торбане догадался. Наказал передать — тебя ждут непростые дела. Ярополк жив. Его намеревались возвести Калокир да Горбань. Куцай не дал, собрал несколько сотен, все тебя ищут. А Византия шлёт письма, криком кричат, помоги. Ждут дружину, золотом платят. Мятеж у них, сумятица.

— Гля-ка! — удивился Владимир. — Дружину им? С каких пор в друзьях числят? И не боятся, что сковырнём Василия. Посадим Калокира.

— Так они тебе невесту отдают, принцессу Анну. — Август улыбнулся, словно не одобрял подобных предложений, но вынужден доложить, дело державное, не праздная болтовня.

— Анну? — повторил Владимир. — Великая цаца.

И тоже улыбнулся, как будто предложение императора Византии выглядит неразумным.

— А что? — встрял Тёмный. — Ты сам говорил, можно взять власть миром, без войны и крови. Отчего не принять византийку?

— Эх, Тёмка. Кому ты веришь? Или не понял ещё, что такое византийцы? Да я лучше возьму в жёны половецкую девку, что саблю держит не хуже черпака! Кипчаки нас не продали, хотя могли! Верно?

Он взмахнул рукой, словно отбрасывая прочь нелепые мысли о Византии, и направил коня к табору.

— Пора отблагодарить старика, Тёмка! Вот о чём подумай. Август, тут Горбань кричал о печенегах, ты бы выслал дозор, нам глупые сумятицы ни к чему. Да и дружину надо догнать, мы-то десять дней плутаем, а где наши, не ведаем...

Глава двадцать шестая

— Влодко! — горячится весёлый наездник, на ходу слетая с коня. Как ребёнок с горки, соскользнул с тёплой спины, узду отпустил и по притоптанной траве — к гостю.

— Тугар! — улыбается князь и замечает, как ревниво хмурится Тёмный, которому не по нраву новые друзья. Он всё ещё воспринимает незнакомцев как ворогов. Все степняки для горожанина лихие люди, от всех русичи терпят бедствия. А эти, ловкие наездники, и того опасней, потому что улыбчивы и беспечны. Не верит Тёмный в добросердечность чужаков. Непонятно, с чего им радоваться. Что им князь? Лишние хлопоты. А гляди-ка набежали. С дальней стоянки приехали.

Пока князь и молодой хан привыкают друг к другу, рассказывая о пережитом со дня расставания, Тёмный приглядывается к сверстникам, к пастухам табора, к босоногим девицам, занятым подготовкой к празднику. Стол готовят, пир готовят, не зря хана ждали с наследником Тугаром, теперь-то уж точно перепьются. Жарят баранину, охотники притащили птицы, ездили рано утром к ближним заводям, собак брали, а его не удостоили. Или плохо поняли, когда он выскочил утром на шум и предложил присоединиться? Птица крупная, это тебе не утки, что-то вроде цапель, но не цапли, а спросить некого. Толмач всё время при Владимире. Занят.

Август стоит в стороне, поглядывает для вида на снующих мальчишек, на девиц с оцарапанными коленками, те замечают его интерес, пересмеиваются. Щёки рдеют, глазки сверкают, если бы не старики, давно бы прилипли к Августу с вопросами, сами привечают, не противятся, не жеманничают, как киевлянки.

— Что, Тёмный, хороши девки? — улыбнулся Август и подмигнул смешливой.

— Не знаю, — отвечает Тёмный, опасаясь подковырки.

— А ты спроси у какой, где нож наточить? Или как попону подлатать? — советует Август, приглашая девиц к себе, словно согласие Тёмного уже получено.

— Да какой нож? — пугается тот. — Ты о чём?

— Не важно какой. Слукавь. Или не хочешь с девкой познакомиться?

А они уж подбежали, стоят рядышком, весело сверкают зубками, корчат рожицы старикам, что выговаривают им в спину. Должно, порицают за приветливость. Старики везде одинаковы.

Август принялся что-то толковать красавицам, изображая руками, да так ловко, что и слепой смекнёт, о чём речь. Потник надо подшить. Тёмному помочь. Девицы залопотали на своём, ухватили Тёмного за руку, чтоб куда-то вести, едва отказался. Долго не мог придумать, как показать им, что его место при князе, что он помощник и оруженосец. Август выручил, кивнул на солнце, на казаны, что устанавливают над огнём, мол, позднее. После обеда. Как солнце склонится. Убежали смешливые. На ходу озираясь, запоминая Тёмного, словно его можно с кем-то спутать. Здесь ведь подростков нет, все настоящие воины, все статные ратники, один он худой да мосластый.

— С чего это ты стал такой добрый? — спросил Тёмный, когда девицы отошли к старикам, внушительно хмурящим брови.

— Я добрый? — косится Август.

— А то. Сидел в Киеве, ни о чём голова не болела, а ты всё бросил, приехал выручать. А говорили, раньше служил Глебу. Владимир тебе чужой...

Он и сам не знал, зачем говорит Августу неприятное. Может, накопилось. Всю дорогу, когда бежали от людей Горбаня, злость искала выхода, да не нашла. Предательство всегда задевает за живое. А уж молодых в первую очередь. Только при чём тут мастер тайного наряда? Или как теперь говорят в городе, мастер сыскного дела.

— Голова не болела? Это ты загнул. А сказать как есть? Я много прожил, служил и купцам, и Глебу, видел правое и подлое. Того же Владимира едва не убил, так ведь и ты собирался? Но одно понял: хоть как живи, а смерть найдёт в своё время, её не минуешь. И счастье подлостью не добудешь. Денег — да, и то на время, а они скоро тают, как свеча в ветреную ночь. Так к чему держаться кривды? По совести проще. Понимаешь?

Тёмный не успел отозваться, как толмач их позвал, мол, хан просит, пора закусить, стол накрыт.

Стол так стол. Под трепещущим на ветерке навесом присели к скатёрке, здесь ведь без столешниц, без лавок обходятся. Но выбрать кусок послаще всегда можно, готовили женщины, старались. Тут тебе и гуси непонятные, тут и рыба, и баранина с пахучим чесночным соусом, и суп в горшках, тёмных от дыма, и лепёшки слоёные, и питьё, и изюм.

— Что, Тем, не исхудаем? — спрашивает князь и улыбается.

— Зачем худеть? — переводит толмач слова Тугара. — Мужчине сила нужна. Воину особо.

— Да не помешает, — соглашается князь. И добавляет, обращаясь к старому Боняку, что с улыбкой слушает разговор сына и Владимира: — О силе хочу говорить с вами. Вы скоро доберётесь до наших земель. Днепр — река великая. Торговая. Так вот... я много думал. Мы можем воевать за степь. Мы можем стать врагами, лютыми, вечными, которые делят землю, делят воду, спорят за каждый орех в лощине. А можем поладить. Вам нужно продавать баранов, овец, шкуры, в городах всё не лишнее. Возьмёте у нас металл, горшки, упряжь, крепкие возы и колёса, всё, чем горазды наши мастера. И зачем война? Не проще ли жить мирно? Породниться? Вот вам и сила. Два народа в мире — это сила. Ведь так?

— Что, Владимир, у тебя много врагов? — Спросил Боняк, осторожно обгладывая крепкое рёбрышко, видно, даже нежные хрящи ему уже не по зубам, оставляет собакам, виновато поглядывая на хозяина.