Тот помолчал, подыскивая достойный ответ, и сказал:

— Передай, что меня разбили, коварно используя пленных. Что русское войско не так уж многочисленно. Впрочем, кто знает, не пристанут ли болгары?

Калокир слушал спокойно. Пил по примеру князя воду и, похоже, был весьма встревожен создавшимся положением.

— Как с тобой обращаются? Есть ли просьбы к императору? Какое войско необходимо собрать, чтоб остановить... князя Владимира?

— Жалоб нет. Войско? Думаю, пятидесяти тысяч хватит, чтоб растерзать дружину! И ещё передай, если мы... если нас казнят, пусть помогут нашим семьям! Ведь наше поражение — следствие коварного обмана!

Владимир не мешал византийцам. Спокойно сидел рядом, ел, пил, присматривался к Василию и, лишь расставаясь, сказал:

— Коварство русских? Сильно сказано. А знаешь ли ты, стратег, как погиб воевода Свенельд, возвращаясь вместе с моим отцом из победного похода? После замирения с Никифором Фокой! Нет? Расспроси Калокира, он жил в Киеве и много слышал![21]

Прошло несколько дней, и всех пленников освободили. Калокир, которого не слишком ценили в Константинополе, стал спасителем столицы. Иоанн Цимисхий, собрав войско, не смог выступить против славянской рати — вероятно, потому что доверял Василию Склиру. Если уж стратег назвал цифру — пятьдесят тысяч, то император вынужденно предпочёл осторожность и дипломатию, не решаясь применять силу. К тому же вслед за русскими на границе появились венгры, возникли новые осложнения в Сирии. Сумма откупа казалась Цимисхию скромной, и он отдал золото, заключив новый «мирный» договор с русскими. Такой виделась обстановка людям, не посвящённым в дворцовые интриги и тонкости политики.

Другой правды, скрытой от посторонних, не узнали ни князь Владимир, ни его соратники, ни жители дальних фем Византийской империи.

О беседе, состоявшейся в столице у постели ослабшего Цимисхия, знали лишь избранные. Да и те молчали, понимая, что отношения Калокира и Цимисхия опасны для свидетелей. Вообще иметь дело с больным императором опасно, он стал противоречив, горяч, вспыльчив, грозил смертью за малейшее неповиновение, опасаясь измены, как всякий больной и мнительный человек.

— Я выплатил дань, — сказал он, окидывая Калокира пытливым взглядом, — вовсе не потому, что признаю слабость империи. Надеюсь, ты понимаешь, что моё обещание отдать принцессу Анну в жёны Владимиру — всего лишь игра. Всего лишь пение сирен, услаждающих ухо варвара. Никогда не станет порфирородная женой славянина, да ещё некрещёного.

Император приложил к лицу, покрытому мелкими влажными язвочками, тряпицу, промокнул раздавленные прыщи, поморщился, глядя на розовые пятна, и продолжил:

— Я даю тебе три месяца, не более. Владимир достоин славной смерти, я хочу услышать о ней. До кончины. Ты всё понял? Смотри, приятель, моё здоровье и твоя жизнь связаны одной нитью. Клянусь, в моём завещании найдётся место и для тебя. Увы, эти два слова тебе не понравятся.

— И какие же это слова? — спросил Калокир, пытаясь не выказать страха перед переменчивым нравом императора.

— Казните изменника! — громко, так громко, как только мог, выговорил Цимисхий. — Смотри, это твой долг, а времени совсем не осталось.

Калокир поклонился, как будто сказанное нисколько не удивило посла, вознесённого сплетнями в спасители столицы. При этом его взор коснулся сапог императора, брошенных близ ложа, и пыль на изогнутых носках, в складках мягкой кожи, яснее всяких диагнозов подтвердила сказанное. Император давно не ходит своими ногами. Давно. Сапоги не обувались добрый десяток дней. Сколько же ему осталось? Сколько до зловещего завещания?

Неделя? Месяц? Или всё сорвётся через несколько часов, когда он спокойно будет катить в Киев?

— Обещаю, Владимир никогда не побеспокоит империю.

— Не беспокоят лишь мертвецы, если слухи о призраках и душах колдунов лживы. Ты ведь не веришь слухам и прочей дремучей чепухе? Кстати, что там рассказывали о чудесном спасении Владимира? Он кудесник, способный отклонять стрелы?

Слова императора звучали необычно серьёзно, он тяжело откинулся на ложе и махнул рукой, отпуская посла. Калокир опоздал с ответом и, выходя, спиной ловил недоверчивый взгляд умирающего. Что-то искал император, что-то старался выведать, проникая взором под хитон наносного спокойствия. Что? Какие вопросы мучают его рассеянное сознание? Владимир? Дань? Что он хотел услышать? О чём вопрошал взглядом? О колдунах и поверьях? О стрелах? Умении отогнать костлявую?

Гадать бесполезно. Да, верь в колдунов или не верь, а слово императора остаётся словом императора. Он может умереть ночью, но последний приказ покойного будет висеть в воздухе, как паутина давно усохшего паучка, и яд с тончайших нитей всё ещё способен умертвить жертву, нужно лишь неосторожно прикоснуться к сверкающему волоску. Муха не видит опасности в тонком волокне и гибнет. Так и он, друг императора, спаситель Византии, в один из солнечных дней внезапно коснётся яда и станет просто воспоминанием. Ничем. Телом в добротном плаще с пурпурной полосой. Всего лишь. Наёмники выполнят поручение, не зная сути, им всё равно, кого и где пронзить кинжалом, кому и где плеснуть отравы. Им нужны монеты или прощение какой-то вины перед лицом владык. А скорей, и то и другое. Им совершенно безразлично, что за человек спустится в небытие. Кому какое дело до надежд Калокира?

А ведь он в двух шагах от императорского венца. Стал популярен в столице. Установил дружеские отношения с воинами, сблизился с придворными, расточал лесть, сыпал золото, обещал... всё впустую. Всё зря. Или не зря? Русь далеко, до Киева не всякий дотянется. Ведь жил Святослав после походов к стенам Царьграда. Жил.

Да, жил. Но умер не своей смертью. Пожар в конюшне, удар подковой, гибель. Злоумышленника так и не нашли. Владимир искал, ходили слухи, что-то сумел разузнать. Но кому от этого легче? Кому нужна горькая правда? У Святослава хоть сыновья остались, а Калокир одинок. На его могилу некому принести венок, да и проку в том венке? Покойному ведь всё едино...

Глава четырнадцатая

МЕЖ ДВУХ КАМНЕЙ

Возвращение оказалось не столь простым, как думалось Владимиру. Уроки прошлого свили прочные гнёзда в закоулках разума, хотел бы забыть, да помнится. Именно на обратном пути поджидали богатую добычу степняки, именно на днепровских порогах, на переволоках, где ладьи приходилось тащить вручную, они нападали на купцов, а однажды осмелились штурмовать дружину Святослава. Знали, что войско измотали болезни, что часть дружины ушла берегом, потому и ждали русских. Караван судёнышек, посуху преодолевавших порожистые места, поневоле растянулся, и разбойники пользовались беззащитностью суден. Быстротечная схватка не принесла грабителям богатства, но воевода Свенельд погиб. Князь Святослав уцелел, хотя его лодья тоже подверглась нападению, приспели на помощь ратники, двигавшиеся сзади. Сказывали, что князь Куря вёл нападавших, манил обещаниями великой добычи, но сумел прибрать лишь малую толику груза, заплатив за то жизнью трёх десятков воинов. Русских пало много больше.

Владимир знал об опасностях переволок и готовил грабителям достойную встречу. Но пороги удалось пройти без потерь. Войско Владимира разрослось, примкнули болгарские наёмники, такое опасно трогать даже быстроногим всадникам печенегов.

Неприятности начались там, где никто не ждал. Да они и не покидали Владимира, отягощённого мыслями о Киеве, о событиях в брошенной столице. Конечно, поход удачен. Но ведь между ним и Калокиром разлад, стена непонимания. Ещё накануне возвращения, когда золото Цимисхия погрузили в крепкие сундуки, когда оплатили наёмникам участие в набеге, Калокир приехал тайно, ночью. Потребовал немедленного продвижения к столице и взятия Константинополя.