Странно, стрелы должны были поразить врага. Но конь! Животное показало собравшимся на стенах самый загадочный танец, и эти движения отвели угрозу. Стрелы скользнули по плащу князя, на глазах у всех, словно были шуткой друзей. Мелочью, о которой не стоит беспокоиться.

Василий видел не осознавая, не умея объяснить происходящее, стрелы не смогли пробить мягкую, трепещущую рубаху. Так повернулся конь, так легли складки плаща, так пошутил ветер, или здесь проявилось колдовство? А Владимир припал к шее боевого коня и прошептал ему что-то ласковое, и в простоватом жесте виделась нежность, понятная каждому всаднику. Ведь боевой конь — верный друг, и только заносчивые столичные бездельники не ведают, как много зависит от понимания, сочувствия, любви меж всадником и его верным помощником. Враги? Да, русские враги, но сейчас на стенах ему готовы пожать руку многие! Пожать как побратиму, как близкому. Ведь по тому, как ты относишься к жене, детям, старикам, можно судить, кто ты, верно? А уж по отношению к лошади, собственному щенку прекрасно видно душу хозяина. Воины признали эту душу... и невольно возникшее уважение никак не радовало Склира.

Говорили разное, но никто не знал правды. Однако все видели — неведомая сила спасает врага, хранит его, возвеличивая как святого.

— Мой бог хранит меня! — крикнул князь, разворачиваясь. Он ловко свесился с седла, на миг показался мускулистый торс, никакой кольчуги снизу не было, поднял стрелу и, вскинув её в руке, поскакал прочь. — Стреляйте, стреляйте в спину, малодушные. Недолго осталось...

Владимир не мог признаться даже близким в собственной глупости. А как иначе назвать мальчишескую выходку у ворот? Он знал, что в сражениях не место благородству, о том же твердил Калокир. И всё же отказался надеть кольчугу.

А у ворот отпустил повод и дал коню волю, стараясь вжиться в его душу, услышать нутром, как мог лишь он один, как научился в детстве, пристально наблюдая за каждым движением любимца. Важно ли, что он шепнул коню? Говорят, кони не понимают слов. Команды — да, но откровений — нет.

— Выручай, — шепнул Владимир. И чутко внимал другу. Пытался уловить его страхи, его волнения, его неосмысленные ответы окружающему миру. И уловил. Ещё до свиста стрелы он понял, что конь отпрыгнет. Дрогнули тёмные ноздри, чуть напряглись уши, дрожь, способная согнать овода, прокатилась по коже, и конь подсел. Ещё не отделилась от стены быстрая тень, а его друг напрягся в ожидании беды. Да, конь узнал, предвидел знакомый боевой звук. Владимир мельком успел подумать, что сейчас решится его судьба: либо стрелы поразят глупца, либо чудесное избавление от гибели станет славной страницей его жизни. И вселит неуверенность и страх в противника. Ведь мистический страх перед врагом всегда легко раскидывает паутины в тёмных уголках души.

Так и случилось.

Василий Склир, повинуясь порыву, нарушая собственные планы, приказал строить войска и готовиться к бою. Ему казалось, что если он не сломает противника сейчас, то к вечеру болгары разбегутся, а его воины потеряют веру в саму возможность противодействия русским. Он помнил слова старого циркача, канатоходца, с которым когда-то познакомился на пирушке. Тот утверждал, что упавший с каната гимнаст должен тут же подняться и выполнить свой трюк. Ловкач обязан сломать ростки страха. Иначе ему не пройти по натянутой, подобно струне, верёвке. Страх не даст. Сейчас Клир ломал ростки страха в своих когортах.

Выходя из ворот, полки Склира строились, растягивая фронт, позволяя последующим воинам присоединяться к наступающей армии, укрепляя её глубину и придавая обычный воинский порядок. Василий велел строиться в отряды по восемь шеренг и, прикрываясь копьями, таранить неприятеля. Первые три шеренги — это основа фаланги, это щетина дикобраза. Её задача — остановить противника и обратить его в бегство. Для защиты флангов когорты строились трапецией, её узкая сторона обращена к неприятелю, что позволяло боевым подразделениям избегать охвата со стороны. Если же враг пробивался в щели между фалангами, его встречали легковооружённые пехотинцы, спекуляторы. Не оставались в стороне пращники и лучники, а также плагиофаги. Если первые три ряда можно назвать щетиной, то остальные пять — это раскалённый жар внутренностей, они догоняли и истребляли врага, опрокинутого ударом фаланги.

Но основа византийского войска — это снаряженная конница, прикрытая нагрудниками, чехлами, тяжёлыми доспехами, применявшая копья, укреплённые ремнями, что позволяло всаднику вкладывать в удар всю энергию разгона, всю прыть и массу коня. Случалось, что копьё пробивало два тела кряду.

Рать Владимира не могла знать, какой фланг подвергнется атаке катафрактов. Неудивительно, что оба края славянского войска прикрывали всадники, более лёгкие, более подвижные, осыпающие противника градом стрел. Пехота же несла огромные щиты чечевичной формы либо заострённые внизу. Именно они вонзались в землю, укреплялись и составляли нижний ярус стены, которым пехотинцы прикрывались от атак всадников. Так случилось и подле Переяславца. Первая атака тяжёлой конницы, искавшей пути к разгрому киевлян, отбита, щиты и длинные копья давно освоены славянами. Пока конница совершала перемещение, выходя на исходные позиции для повторной атаки, пешие порядки сошлись для боя. И это столкновение решило исход сражения. Склир не мог уяснить происходящего, наблюдая, как его уверенные, плотные фаланги сблизились с врагом и замерли, остановились, словно растеряв всю силу. Они топтались на месте, а враг расстреливал неподвижные отряды, выбивая копьеносцев, расклёвывая по зёрнышку драгоценные фаланги. Они пропускали в щели на стыках непонятную толпу, даже не пытаясь уничтожать сочащуюся массу. Василий и его штаб пытались разглядеть, чем вооружены пёстрые ратники, но щитов у них не было. Неудивительно, что странное ополчение не удержало строй, сгрудилось на флангах. Но отчего же их пускают в тыл?

— Пленные! Они согнали пленных! — догадался кто-то.

— Верно! Наши! Но откуда столько?!

Фаланги, потеряв мощь, выгнулись навстречу врагу, надвигающемуся вслед за несколькими тысячами пленных, и медленно рассыпались. В проломы, меж блоков византийского войска, вслед за пленными, вонзились русские пехотинцы. Щели, открытые для своих, были размыты. Вломившиеся следом ратники с секирами, булавами ломали строй, выбивали копьеносцев с флангов. Сплошной водоворот тел, бегство ни в чём не повинных пленников породило страх, особенно в соседних когортах, где не понимали смысла происходящего, но видели многочисленных беглецов, безоружных, оборванных, окровавленных. Возникла паника. Отступление превратилось в разгром, чему немало способствовали всадники Владимира, спешно закрепляющие удачу. На плечах отступающих они ворвались в город, а брошенные на поле боя фалангисты с незащищёнными спинами и тяжёлые всадники вскоре были разоружены. О том, что болгары сдавались, не обнажив оружия, не стоило и говорить. Они же устремились в город, возвещая, что Владимир не тронет ни воинов, ни горожан, если сопротивление будет прекращено!

К полудню город пал. Византийцы сдались. Разоружив их, Владимир отпустил пехотинцев, позволил и раненым покинуть захваченный город, на что не пожалел обозных телег, но задержал воевод. Старшие офицеры штаба и Василий Склир стали заложниками. Их судьба решалась императором Иоанном Цимисхием.

Вечером прошёл слух, что к Владимиру приехал посол императора — Калокир. Война может завершиться, если величавый Константинополь формально признает поражение. Трудно поверить в уступчивость Цимисхия, но если слухи о болезни Иоанна верны, то мирный договор спасает столицу.

Утром Калокир завтракал вместе с Владимиром и Василием Склиром. Стол весьма скромен, и магистр подумал, что Владимир не доверяет поварам, опасаясь отравления, иначе трудно объяснить отсутствие вина, рыбы, которой богаты устья рек, и многочисленных сладостей на мёду.

— Что я могу передать императору? — спросил Калокир пленённого стратига.