— Погоди, погоди, как это? — не верит Макар. Ведь он, вернувшись, указал совсем иное направление. — Ты не путаешь?

— Хватит, Макар! — уже серьёзно сердится Владимир. — Пора ехать.

Но как может успокоиться самый настырный из друзей? Если его выставляют глупым обманщиком? Нет, полез на дерево, сперва сам Макар, после и Тимка. Чтоб рассудить, нужен третий, верно?

— Да никто его не винит, — поясняет князь Крутку. — Как сложилось, так сложилось. Ушёл обоз, и славно! Самое время возвращаться!

Вскоре спустились верхолазы, притихший Макар долго бормотал проклятья и старался ехать позади. Видно, не мог понять, как его угораздило спутать стороны. И уже в Киеве, вечером, приближаясь к крепостной стене, догнал Владимира и признался:

— Клянусь, Володко, чем хочешь поклянусь, не там была река, не там! И всё иначе виделось! Хоть сейчас какая разница, да?

Владимир промолчал, утешения не помогут, и подумал, что миновавшая ночь многого стоит. Он и у ворот городских не верит, что всё завершилось. Кажется, метнёт ветер растёртую пыль в глаза, мигнёшь невольно и, открыв очи, снова увидишь бездорожье, вольную равнину у проклятого холма с высокой елью. Случись такое, он бы не удивился. Подумал так и сплюнул через левое плечо, ощутив холодок мурашек, проскользнувших по спине. Надо же, вот потешился леший от души, до сих пор страх холодит, пробирает до нутра, аж космы на голове шевелиться начинают. «Сгинь, нечистая! Дай покой!»

Глава вторая

ПЕЧЕНЕГИ

Тимофею казалось, что князь недобр к Владимиру. Со стороны-то неприметно, но, когда он стал вхож в палаты, когда из гридня дорос до воина, подружился с молодым княжичем, уловил излишнюю строгость, проявляемую Святославом к сыну. Скуп князь на похвалы, скуп, а ударить словом иль пятерней приласкать — эт запросто. Перво Тимка боялся князя: ну как же, все ведают, нрав у князя пылкий, гнев страшный. Но однажды, ещё до Новгородского княжения, Святослав его же упрекнул, остановив в закутке, у лестницы, прихватил плечо и спросил:

— Ты почему своего князя не боронишь? А? Вчера я ему рёбра вправлял, а ты смотрел? Это как? Или забыл, клятва умному страшна, а глупому смешна? Ты Владимиру в верности клялся!

— Так ведь... князь батюшка... — лепетал Тимофей, не решаясь скинуть цепкую руку. — Куда ж против князя?

— Князя? — удивился Святослав. — Тебе сын князь, а не я! Мало ли старому придёт в голову? Будешь стоять тихой тенью? Эдак забьют дитя спьяну, и не стать ему владыкой. Думаешь, тебя опосля пожалеют? Сказано, доброго чти, а злого не жалей!

Стоял Тимофей и не знал, что молвить. В распахнутой рубахе, близко, видел стареющую кожу князя, загорелую клином на груди, собравшуюся в махонькие старческие складочки, примечал редкие седые волосы и даже на серебряной цепочке разглядел тёмный налёт, ибо и цепь с оберегом ветха, и думал, что стар уже владыка, сам не ведает, чего требует. Но с другой стороны, прав он, прав, случись что с Владимиром, всем дружкам головы не сносить.

От набега Владимира отговорить не сумели, да он разве кого послушает, вот и получили, вернувшись, вместо ласки и благодарности выволочку от князя. Грозился отдать тупоголовых в городскую стражу, ворота караулить да коровьи лепёшки сгребать, мол, на большее не способны.

— Вы что, совсем не мыслите?! — кричал князь, затворив крепкие двери в горнице, и зыркал из-под косматых бровей на горе соратников.

— Угнали десяток лошадей, а мне с хазарами свариться? Или сына выдать на посмешище, на покарание? Не для того я звал тебя с Новгорода, неужто не понимаешь!

В горнице пахло тушёной капустой на свиных рёбрышках да свежим квасом, но вместо хлебосольства и похвалы герои выслушивали попрёки. Дворовая девка сдуру сунулась стол протирать, спешила кормить юных ратников, но Святослав шикнул, и она исчезла, прищемив подол тяжкой дверью. Её участливый взгляд подтолкнул Владимира к неуместному упрямству: вздумал спорить с князем, эх, не ко времени!

— То не просто лошади! Сам знаешь! Без таких коней не будет войска. Вот я и решил...

— Ты решил?! А с кем посоветовался? Или эти надоумили?

— У меня своя голова на плечах! — вспыхнул Владимир.

— Одна на плечах, да и та на ниточке! Как мне теперь с хазарами мириться? А? Они тех коней трижды сочтут, понимаешь?! Трижды!

Князь вскинул было руку, но, приметив Тимофея, дернувшего плечом в намерении перехватить, лишь махнул огорчённо и отвернулся.

— Ступайте с глаз! Герои!

Не поднимая голов, они прошли к дверям. В глаза бросились пятна пролитого жирного варева да кошачий волос, прилипший к щелям.

— Герои иль нет, а мне платить хазарам соромно! — огрызнулся Владимир. — Для того и нужны кони, чтоб не платить дань, а брать!

Когда шли через двор, князь, стоя у окна, окликнул их:

— Вот что, гоните лошадей к лесному урочищу. Там, где зимой медведя поднимали! Холите скакунов, сидите в глуши месяц, другой. Может, что придумаю!

Как ни старался Владимир крепиться, было видно, что упрёки Святослава болезненно задели его гордость. Хотел свершить славное, а оказался в дураках, и неведомо как отзовётся ночное геройство. Может, вместо княжения на близких землях ещё на год задержат в Киеве, как малолетнего шалопая. А ведь, оставляя Новгород, надеялся на иное.

Пришлось малой ватаге скакать в лесной угол, который не каждый воин без провожатого найдёт. Лошадей скрывать и самим скрываться. Понятно, на дальний выпас в лесах отправились не впятером, а полным десятком, прихватив оружие, шлемы да брони. Вышли малым обозом, заночевали в степи и на другой день добрались.

Тимка никогда не мнил себя умником, вырос в деревеньке, где пашней кормились да пасли скот.

Шкуры бычков продавали кожемякам в город, хлеб и мёд также покупали приезжие торгаши, так и шла степенная скучная жизнь. Осенью, под новый год, свадьбы, пиво, недолгие гулянья, зимой рыбалка да охота, а с оттепели начинался длинный монотонный труд. Земля, поля, огороды, выпасы, животина... Мало кому удавалось порвать этот круг, уехать в город, пристав к торговцам или к воинским старшинам. Тимка — приглянулся, тем и рад. О науке ратной и говорить не стоит, тяжко было, не только умения недоставало, навыка, но твёрдости духа и злости воинской. Потому и говорят в народе о воинах, хоробры. Не ратники, не пешие-конные, а просто — хоробры. Теперь-то и он стал воином. Служить молодому князю почётно, да и выгодно — а чего скрывать, или то великая тайна, что каждый ратник лелеет мечту стать десятником, сотником, иметь свой дом, жить в городе на сытных хлебах. Они даются кровью, да не всем, можно и голову положить, но то уж судьба. Разве крестьяне не мрут, не гибнут от рук разбойников чужинцев? Разве девок не крадут скорые на расправу кочевники, те же торки, печенеги?

Вспомнил Марфу, соседку, с которой рос да переглядывался, повзрослев, когда уж без портов ходить стало непристойно. Всем хороша была девка, и на работу скорая, и весёлая, и плавала как русалка зеленоглазая... да, зеленоглазая. Лица уже не описать словами, давеча рассказывал друзьям про то, как с Марфой миловались, а лицо обрисовать не сумел. Что забылось, что смывает река времени, а глаза помнятся. Целовала Марфуша жарко, прижималась крепкими, как яблоки, грудками, и стала б женой... когда б не печенеги. Потому и решился Тимка легко и бесповоротно податься в ратники, с проезжими воинами посидел у стола, поглядел на ловкость и сноровку и пожелал стать таким же. Думалось — сумеет отплатить налётчикам, отольются им, степным коршунам, крестьянские слёзы.

— Друзья мои! — весело кричит Владимир, входя в тесную избу, где собрались дружинники. Так-то здесь живёт охотник Миловид с двумя работниками, но нынче все гости сошлись, трапезничали разом, потому блохе негде приткнуться. Он обмылся, и на бровях, ресницах капли воды. — А пойдём-ка по рыбу? Чего киснуть на хуторе? А? За конями есть кому приглядеть!