— Что там? Что видно? — беспокоится Владимир. Прихвати их в эту пору вороги, как отбежишь? Как своего покинешь? Глупо сидеть и дожидаться врага, но и ходить наугад негоже.

— Погоди-и... — несётся сверху. Видно — скользит вниз дозорный. Нагляделся уже, значит, будет польза. Макар от своего не отступит, упрямый, хоть ростом мал и собой неприметен. Зато вёрткий, острый на язык. Без него и вечерницы скучны, и свадьба, и кулачные поединки.

Спустился, отряхивает иголки с льняной сорочки, смахивает с лица паутину, поясняет:

— Там река изгибается, петлёй поперёк пути лежит. Надо снова против тени править, а уж версты через три, а то и пять, уж как решите, повертать на левую руку.

— Ты стороны не спутал? — переспросил Владимир. Макар кисло скривился, покачал головой, улыбнулся:

— Всяк норовит малого обидеть! А ещё князь! Лезь сам, проверь, а?

— Нечо шутковать. Поехали!

И снова погнали по степи, проклиная собственную оплошность, ведь по мокрой траве так быстро не пробежишь, грязь налипает на копыта, скользят кони, выдыхаются. Может, первое время прохлада кажется спасением, но вскоре солнце взошло; пар над землёй плотный, хоть черпай пригоршней, и каждая верста стала мукой. Пот заливает глаза, дышать трудно, лошади жадно срывают губами росные стебли, но не находят утоления. И мелькают стебли перед взором, стелются мокрые травы, светлыми пятнами опадает трава, и кажется, нет конца этой беспрестанной дороге, словно кто вертит перед глазами пёструю ленту, дёргая её то скорее, то медленнее, доводя до головокружения даже самых выносливых, самых неутомимых всадников. А уж тем, кто впервые принуждён не слезать с седла, подобная дорога — испытание, подобное зубной боли. Не так страшна сама боль, как её неизбежность, наплывы, длительное постоянство, которому не видно конца.

Близилось время полуденное, когда вспомнили о еде, да Владимир откладывал, хотел отбежать, нагоняя потерянное. Приметили холм, весьма схожий с тем, что был на рассвете: тоже деревья стоят, пара валунов, словно зубы, торчит, разрывая землю.

— Добежим? — предложил вожак, догоняя Савелия. — Там и передохнем, до города, поди, недалече!

Ускорив ход, поспешали к месту отдыха, тянулись с радостью, думая лишь о глотке водицы да подсоленной лепёшке с запечёнными ломтиками сала. Известно, проголодались! Но как ни сладка трапеза, а всё ж, приспев к холму, остановились в растерянности и умолкли. Радость развеяло, и глаза испуганно созерцали знакомый холм, улавливали то одну деталь, то другую, отказываясь верить очевидному.

— Не может быть того! — процедил Савелий. — Не может!

— Да что ж это... что ж это, братья?!

— Нет, нет, погодите, гляньте с другого бока! — кричит Макар.

Отряд вернулся к тому самому холму с елью! К тому самому возвышению, вновь свершив круг по степи! Поняли ошибку, разглядев на траве свои же следы. Слов не было, наспех привязав коней, упали на землю. Падали в траву, сминая васильки, сбивая жёлтую пыльцу мелких соцветий чистотела, негодуя и проклиная всё на свете.

Не только бессилье опустошило, не только усталость спеленала всадников, но и необъяснимая игра неведомых сил, заставившая вновь бежать по кругу! Макар даже к дереву поднялся, чтоб отыскать обломанные ветки, и со стоном сполз в траву. Та самая ель, тот самый холм!

Время уже за полдень. А дорога вся впереди! И сил всё меньше, и прежней дерзости нет в помине. Набеги сейчас хазары, пропали б воины вместе с князем. Потому что больше всего страшит необъяснимое, неведомое.

— Не знаю, боги ли нас карают, или леший водит, а только верю: всё же выйдем к городу, всё к лучшему! — соврал Владимир, надеясь упрямством одолеть неведомое проклятье. Что их держит и водит кругами нечистая сила, понятно каждому, но как знать, может, к лучшему? Ведь преследователи до сих пор не видны.

— Эх, шутил бы чёрт с бесом, а домовой с лешим. — Приподнялся Крутко, сбросил наземь торбу с едой и предложил: — Давайте поснедаем, братья!

Развернул дорожное, отрезал краюху хлеба и, приняв спокойный вид, стал рассказывать бывальщину, запивая пищу водой из оплетённой баклаги. Остальные, переглянувшись, последовали его примеру. И вправду, пора подкрепиться, совсем из сил выбились. Да и коням не повредит урвать сочной травушки.

— Слыхали, как Олег брал Царьград? Давно было, а мне дед сказывал, что дружина вышла к городу на лодьях, да не по воде, а посуху! По воде ходить — смерть искать, есть у василевса греческий огонь, который водой не залить. В море все лодьи вмиг спалят, есть у них катапульты, и кидают глиняные бочки с огнём на сто сажен!

— Да сказки это! — едва успевая прожевать, спешил возразить горячий Макар. — Как это, огонь водой не залить? Чародеи твои греки, что ли?

— Зря насмехаешься, Макар, — возразил Савелий. Он отломил кусок лепёшки, сочно поблескивающей свиным жиром, и, растирая жир пальцами, указал другу: — Видал, как жир горит, когда попадёт на солому? А как смола пучится и кипит в огне? Есть у греков зелье, что в воде не гаснет, есть.

— Вот я и говорю, вышли дружиной со степи, да на парусах, каждая лодья как повозка-мажара, на колёсах! Так было! Но не то главное, братья. Как Олег дань брал, все знают, славное время, и дружина отважная. А вот скажите мне, кто помогал князю Олегу лодьи посуху двигать? А? Или скажете, сами катились?

Трапезники задумались, Макар покосился на Владимира, возмущаясь его молчанием, здесь плетут побасёнки завиральные, а головной и ухом не ведёт. Может, так оно и нужно, чем бы дети ни тешились, абы не плакали? Крутко заботится, чтоб забыли о западне, в которой они вертятся столько времени, вот и болтает глупости.

— Ну и кто же помогал? — спросил Владимир. Он, как и другие, не мог понять, к чему всё сказанное, как оно относится к ним, беспутным?

— Хотите верьте, хотите нет, а помогал бог! Только не Даждьбог, не Хорст, не Перун с молниями. Нет... был у Олега свой бог... вроде друга близкого! Он мог лодьи поднять, чтоб колёса поставить! Мог ветер нагнать в паруса и двигать всё войско к городу! Мог много чудесного свершить, так-то!

— Да? И где же он ныне? — усмехается Макар. — Нам тоже не помешает, особо сейчас, лодью на колёсах да ветер в паруса. Чтоб подкатить к Киеву, как норманны, да не Днепром, а сушей! Хотел бы я на то поглядеть...

— Да, — кивнул Крутко, — мало богам молиться, петухов резать, костры жечь, жертвы приносить. Всё это не шибко помогает. Однако ж случается дивное, ведовство али ещё что, а случается. Есть волхвы или богом отмеченные ведуны, такое творят, что и сказывать страшно. Вы как хотите, а я деду верю!

Посидели молча, слушая лишь степь, спокойную и живую, в обычный летний день. Казалось, нет силы, что сдвинет их с места, настолько усталость велика. Но Владимир всё ж поднялся и пошёл к высокой ели. Сам решил взобраться наверх, поглядеть, что и где. Приладился, перебираясь с ветки на ветку, благо их хватает, поднялся к верхушке. Присмотрелся к обломкам, чтоб не рисковать понапрасну, опираясь на те ветви, что Макара выдержали, прижался к стволу, чувствуя, как липнут ладони к смолистому дереву, огляделся. Теперь и он мог видеть дальние горизонты, петляющую реку, степь, темнеющие перелески. И обоз. Да, да, тот самый обоз, который они лишили десятка знатных лошадей. Купцы уже прошли мимо, сместились на юг, приближаясь к реке, знать, скоро погрузятся на лодки. Им ведь только за пороги пройти, а дальше Днепр понесёт. И товары погрузят, и стража, упустившая ночных воров, с караваном отправится. Значит, вправду не хотел худого леший, водил по кругу, да не зря. Теперь дорога на Киев свободна, купцы уже далече, и верные охоронцы с ними. Вздохнул, ещё раз пригляделся к приметам, прикидывая, куда двигаться отряду, и медленно, выбирая надёжные сучья, стал спускаться.

— Ну, что видать? Где петля? А? — кричит Макар, не дождавшись, пока головной спустится вниз. Верные друзья с надеждой глядят на молодого атамана, будущего князя и повелителя.

— Видать добре! Петля там! — кратко пояснил Владимир и указал нужные стороны. — А обоз уже прошёл, сам видел, так что дорога открыта!