— Выручил, брат. — Владимир понимал, что словами не высказать всего, поэтому лишь повторил: — Прости меня. Завтра вернусь, поговорим. Думаю, троих ратников хватит?

По дороге к дому Владимир слушал щебет Рахьи, довольной его возвращением, редкие фразы Чемака, объяснения Улгара. Воины держались позади, привычно оглядывая встречных, даже в родном городе они ждут опасности. Но добрались быстро. Дом, который Рахья назвала тихим местечком, стоял среди купеческих, имел обширный двор, конюшню, пристройку для скота, для хранения товара. И Владимир даже подумал, что девушка ошиблась, плохо зная город, свернула не к тому месту. Нет, не ошиблась.

Вошли в дом. Служанка, согласно хазарским обычаям, молча приветствовала гостей, отступая внутрь, кланялась, указывая помещение, где накрыт стол.

Владимир оглядел трапезу, усмехнулся. Да здесь пировать можно, не только провести вечер. Откуда столько всего? Зачем?

— Красиво? — спросила Рахья, стараясь уловить в его глазах радость. — Садись...

Вошли и гости. Улгар, его телохранитель да молчаливый Чемак. Рахья сняла тёплый плащ и через некоторое время вернулась в платье, достойном знатной госпожи.

— Позови дружинников, — улыбнулся Владимир. — Коль уж есть возможность славно повечерять, пусть воины подкрепятся.

— Кого? — не поняла Рахья. — Твоих слуг? Ратников? Зачем, Владимир? Это наш праздник, я так ждала тебя... зачем чужие?

— Мы уходим, князь, — почему-то принялся оправдываться Улгар. — Твой дом, твоя семья, рад, что нравится. Мы только пожелаем вам счастья, в новом доме всегда должно быть новое счастье, нет?

Владимир не понял, почему дом называют его домом, он даже пытался вспомнить имя хозяина, ведь здесь селились только зажиточные люди, но разговор отвлёк его, имя вылетело из головы.

— Садитесь. Садитесь! — пригласил он хазар, и повторил, обращаясь к Рахили: — Позови моих друзей! Воины — не слуги, понимаешь? Я им жизнь доверяю.

Она отступила, почему-то опустила голову, скрывая взгляд, и тихо вышла из комнаты.

Вечеря не складывалась.

Выпили немного, но вино не вносило оживления, не помогало собравшимся, поэтому вскоре за столом наступила тишина. Ели мясо, пробовали сладости, привезённые из Атиля, хвалили изюм, говорили о дороге, которую преодолела Рахиль, о морозах, дикой природе, измученных лошадях. Улгар старался придать беседе мирную теплоту, неторопливость, благодушие, но Рахиль не скрывала огорчения, обиженно помалкивала, а дружинники и вовсе рта не раскрывали. Князь им пока не знаком, хазаре подавно, вот и не ладилась беседа. Вскоре гости откланялись, служанка поспешно привела в порядок стол, и хозяева остались одни.

— Ты сердишься, любимый? — спросила Рахиль, присев подле князя, и заглянула ему в глаза.

— Сержусь? С чего? — удивился он.

— Не знаю. Тебе не нравится дом? — Она всё ещё боялась прикоснуться к Владимиру, ловила его взгляд, как преданная собачонка. — В твоём дворе не место наложнице. Там гости, купцы, посланники, там дружина. Крутобор не хотел, чтоб я жила в твоём доме. Не знала, где ждать. Чемак помог. Сказал, что можно выкупить дом, совсем близко. Правда ведь, очень удобно. И он сможет хранить товары, здесь, в помещениях, в кладовых. Рядом будут ночевать воины. Там много места. Всем хватит.

— Выкупить? — переспросил Владимир. Он вспомнил слова Крутка и начал что-то понимать. — Как? Чемак выкупил дом?

— Нет, Владимир. Мы думали, ты купишь... здесь совсем недалеко, я мечтала быть рядом. Разве это плохо?

Владимир промолчал, не зная, как объяснить наивной душе свои мысли. Его отец — князь, строил дом несколько лет; купцы, ловкие торгаши, годами собирают серебро на постройку родового гнезда.

А она приехала и купила дом, от его имени, с такой лёгкостью, словно это вязанка дров. Конечно, он может отказать. Может! Но не посмеет. Проще всего вывезти её из купеческого дома и стать посмешищем на несколько лет, а то и на всю жизнь. Известно, как весельчаки умеют давать прозвища купцам, князьям. Стоит лишь пьяному сказануть друзьям: «Наш-то дом не осилил, выгнал зазнобу в будку. Будочник, точно?»

И прилипнет дурацкое слово, как смола к сухой коже, пойдёт следом за ним через годы, позванивая колокольцем. Будочник. Будочник...

Услужил Улгар, услужил. Хотя при чём тут Улгар? Чемак, её родственник, нашёл дом, его и благодари!

— Обними меня, князь мой. — Она опустилась перед ним на колени, покорная и гибкая, всколыхнув воспоминания о самых сладких мгновениях, пережитых с женщиной. Сверху её тело выглядит всё так же маняще, талия, которую можно оплести пальцами рук, бёдра, привлекающие округлой нежностью, бледность шеи, контрастно подчёркнутая тёмными волосами, чей аромат он помнит до сих пор.

— Раздевайся, — сказал он и поднял её за плечи, стараясь забыть неприятные мысли. — Соскучилась? Сюда никто не войдёт?

Он так и не стал хозяином дома. Она да, прожитые дни сказались, вела себя свободно и вскоре забылась в его объятьях, хрипло постанывая от страсти на новом ложе просторного дома... Желание переполняло её, и Рахья не замечала или не хотела замечать его скованность. Но князю чудилось присутствие посторонних, пустые комнаты, скрытые мраком, холодили голую спину, и непонятная тяжесть мешала окунуться в страсть с прежней вольностью.

Всё стало иным. И тело Рахили, прежде вызывавшее горячку и слепоту, виделось словно чужими глазами. Руки ласкали его, оглаживали опустившуюся грудь с тёмными сосками, скользили по бёдрам, торопясь к сладкому всплеску, страсть искала выхода. Но в то же время взгляд ловил не примеченное ранее: тонкие жилки под белой плотью, синие как у погибших, память ещё полна видений Полоцка, раскалённую докрасна мочку уха, жадное подстёгивание ненасытных пальцев, без стеснения впившихся в его ягодицы. Соромное дело приносило утеху, утоляло голод, но мысли уже свободны, и Владимир трезво присматривался к Рахили, впервые позволив себе сомнение: так ли нужна именно эта женщина? Это ли настоящая любовь? Или снова прав Ким? Выгода... всюду поиск выгоды? Он краем глаза увидел в зеркале Рахили отражение сплетённых тел и незнакомое лицо, своё и в то же время чуждое. Нет, всё в этом доме не так, всё непривычно.

Хорош подарок, усмехнулся Владимир. И деваться некуда.

Чемак провёл дружинников в отдельную комнатку, пристроенную к конюшне, войти можно и со двора, и с конюшни, где оставалось много места, десяток лошадей разместить проще простого. Но сейчас в дальнем углу скопилось сено, остатки, не израсходованные за зиму, а на стене висели ненужные хомуты, шлеи и требующая починки упряжь.

— Чем не горенка? — спросил он. Оглядел помещение, похлопал ладонью по лавке, протянувшейся вдоль стены, кивнул в сторону оконца, закрытого ставней. — Похолодает — прикройте. А по-разумному, надо печь строить. Часто здесь ночевать доведётся. Дело-то молодое.

Он усмехнулся, поглядел на воинов, не желавших обсуждать молодость и нравы князя, и добавил:

— В доме места полно. Но кто ж пустит друга, когда жёнка ластится?

Дружинники не принимали хазарина как равного, отделывались неопределённым хмыканьем, ждали, что уйдёт. Тот понял, развернулся и с порога сообщил:

— Так я тоже здесь обитаю. Вон дверь, в каморе приютился. Будет нужда, стучите. А печь, погодите, сделаем. До зимы обещаю... доживём до зимы, хоробры?

Ушёл.

Воины обошли помещение, привычно обживая место под крышей, поделили лавки, уступая право сторожевать старшому, легли, не решаясь раздеться.

— Добро, — обронил старший. — Покараулю. Спите. Повечеряли, можно и отдохнуть.

Помолчали, обдумывая скопившиеся впечатления.

— Молод, — сказал один из воинов, разглядывая свод, скрытый темнотой. — Девка чужая. Что ему, своих мало?

— Да-а...

— Девки умеют замутить.

— Что там девка! — подал голос старший, только что открывавший дверь, чтоб оглядеть двор. — Хазары, вот что худо. А и судить негоже. Отдали хазарам! Глеб отдал, как вора! Не диво, что привёл рать. Молод, да не прост! Киева хочет, власти хочет.