— Долго? Взяли город, ибо нашёлся перебежчик. Я его принял в дружину. Проныра, охоч до тайного. Казну Рогволда выказал. А иначе — не взять таких стен...

Крутко взглянул изумлённо, но Владимир не стал пояснять, буркнув:

— Потом расскажу. Потом... А что у вас? Всё сладилось? Обошлось?

— Как взглянуть, — ответил друг и заторопился: — Ну, нечего стоять, поехали, поехали. Обед стынет, пора.

Разместив дружину и наёмников в подворьях, распрощавшись с хазарами, соратники смогли говорить открыто.

— Знаешь, тут такое дело... я никого не трогал. Дворню, прислугу, не знаю никого. Но и веры нет. Поэтому поговорим здесь. За столом... слишком много ушей.

— Да, ты прав, — согласился Владимир. — Я думал о том же. Мы слепые и глухие, понимаешь! Нужно, чтоб был порядок, нужно, чтоб мы всё знали, а о нас никто, ничего!

— Эт верно, — горячо ударил кулаком о ладонь Крутко. — Живём в слепоте. Всё наугад, тычемся... а скажи, как Глеба убили? Болтали — ты велел. И Глеба, и Рогволда. Один Претич выскользнул, потому что в Христа бога верует.

Владимир потёр лоб, оглянулся, спешился, предложив то же другу, и, медленно шагая, рассказал:

— Глеб прыгнул со стены. Разбился. А отчего, не спрашивай. Мы подошли позднее.

И Владимир вкратце поведал другу о покорении Полоцка, о соколах, услышанных им чудесным образом, о страхе птиц и прожорливом пожарище, о поединке с Рогволдом и показательном насилии, свершённом в горячке гнева. Рассказал и о тайнике с богатствами. И о тризне по убиенным.

— Теперь не знаю, верить ли Горбаню. Свои — и то ненадёжны, что уж говорить о пришлых.

— Вот-вот, — невесело кивнул Крутко. — И ты туда же. Какие свои, Влодко? Кто свои? В том и беда, что у нас своих не осталось. Киевляне свои? Наёмники свои? Если бы... вон рвут зубами друг друга, хазары наговаривают на византийцев, те проклинают хазар, киевляне нас с тобой, ведь мы варяги! Чужаки!

— Ладно. Что-нибудь придумаем. — Владимир похлопал друга по плечу и спросил: — А сам-то как? Устал?

Крутко не стал лукавить.

— Устал. Но не труд тяжек, Владимир. Лгать устал, скрывать устал, вертеться ужом устал. Ни в чём нет порядка. Главное — деньги, все просят казны, все ждут подачки, а где взять? Столкнёшься ещё... купцы тянут в разные стороны, а тут ещё Ким заладил своё. Уеду, уеду, мол, надобно искать верных людей, о боге пора думать. Савелий с ним. Спелись. Тоже другим стал, болезнь всех кроит на свой лад. К слову, твоя прикатила, зазноба хазарская. Ждёт. Калокир как узнал, едва зубы не покрошил. Скрипел, аж больно смотреть. Ох, не завидую я тебе. Калокир тебя ждёт, хазары бегают к стене, выглядывают, да и Ярополк, слышно, двинулся к Киеву.

— Ничего, пусть. Мы в Киеве, братко! Дай время. И тайную службу учредим, это перво-наперво. Встретим Ярополка. Поглядим, что скажет. Отдавать город просто так не с руки, согласись? Много найдётся охочих до готовенького! Воевать — так нет, а принять стол — только давай. А чем не выход править сообща? В две руки? Сидел же он с Глебом в Изборске? Трудно? А ведь и я мирился с Добрыней. Ничего... если крепко желать, можно ужиться.

Переговариваясь, они вновь сели верхом и отправились к княжескому двору, подзывая воинов, державшихся поблизости. Князь киевский возвращался с победой. Хотя его и не привечали восторженными криками, Владимир знал, он теперь правитель города, он и никто другой. Дружина мало-помалу привыкла к его главенству. Хазары получили свой кусок и вынуждены держаться за князя, надеясь разбогатеть, ибо легче всего богатеют в смутные времена. А киевляне, хоть и крутят носом, вскоре поймут, другого властителя нет, а Владимира так просто не подвинешь. Да и правда за ним. Разве нет? Ярополку по душе гулянки в Константинополе. Сюда не спешил. А нынче, похоже, опоздал.

Обедали в горнице, распахнув окна, впервые весна столь крепко накалила двор, согрели брёвна стен, и в помещении стояло свежее тепло, слегка влажное, пахнущее талым снегом и прелой землёй. На дворе сочились, съёживаясь, почерневшие огрызки льда, конские копыта отпечатывались на грязной тропке, и створки ворот конюшни прочертили по мокрой земле дугообразные борозды.

— Не серчай, князь. — Крутко в присутствии посторонних обращался к другу весьма почтительно, чем удивил Владимира, однако понять причину церемонности не трудно. За столом на сей раз воины, старшины трёх десятков, расположенных в княжеском доме. — Есть вещи, которые правитель должен держать в руках. Держать, цепко. Первое — казна. Всё, что есть, собрано в твоём доме, а ведает серебром, долгами и займами — да, есть и долги, ты не знал — писец Марк. Утром явится. Выдели время, разберись. Второе — рать. Как ни крути, а нужен воевода. Кто ответит за малую дружину, кто за наёмников, а кто-то должен всех держать в кулаке! Да... а ведь нынче у тебя нет телохранителей, князь. Нет ни гонцов, ни... сам знаешь.

— А город? — Владимир спросил и оглянулся.

— Да. В городе старшины. Есть гильдии мастеров, купцов да прочих, есть лекари, есть ведуны да церковники, но ты всему судия, все ждут твоего слова. Нынче отдохни, вон вижу, Рахиль поспешает, если у неё заночуешь, возьми десяток воинов, иначе...

— Ну, это мы решим! — перебил Владимир и поднялся. — Ешьте, не вставайте. Во двор выйду, там поговорим.

Ему и тревожно, и неловко. Не хотел, чтоб люди видели их встречу. Поэтому шустро слетел по ступеням, кивнул отдыхающим дружинникам, выскочил за дверь. В грязь растоптанную у крыльца сходить не хотел, успел приметить: Рахиль не одна. Рядом Улгар, как же, земляк, прознал ведь, и ещё незнакомец.

— Влодко! — вскрикнула Рахиль и метнулась к нему, поскользнувшись на блестящей глине. Накинутый плащ распахнут, высокая шея бела, руки тянутся к нему, как прежде, только теперь им нет нужды скрываться. Сопровождающие с улыбкой наблюдали за неумелым объятием влюблённых, приотстали на шаг, ждали.

Знакомый запах, волосы скользнули по щеке, поцелуй. Но всё же Владимир ощутил помеху, он не хотел ласк в присутствии посторонних, да и Рахья заметно волновалась, как-то странно поглядела на него, отступила. Её тело обдавало жаром даже сквозь платья.

— Встречай, Владимир. Или не рад?

— Рад, рад. — Он отпустил её руку, поглядел на Улгара, нашёл глазами незнакомца. Невысок, старше сорока, похож на хазарского купца, в бровях искрами седые волоски, на висках также, но борода сбрита, и лицо кажется непривычным. Одет добротно, сапоги мягки, на пальцах перстни.

Не оглядываясь, князь уловил, что позади появились воины, по глазам пришедших понял, по словам Рахили:

— Мой родственник, Чемак. Он купец. Я хотела спросить...

— Войдём? — Владимир отступил, пропуская гостей, но Улгар с сомнением качнул головой и предложил:

— Может, отдохнёшь, князь? Рахья ждёт, славная вечеря готова.

— Да, Влодко. — Девушка стряхнула сомнения, осмелела: — Поедем? Здесь шумно, я нашла тихое место.

Он на мгновенье задумался и ответил:

— Хорошо. Я вернусь.

Поспешил в дом, упруго поднялся по ступеням, вошёл в горницу, где, конечно, все видели, шепнул другу:

— Помоги, а?

Они отошли вглубь, к дальней стене, где обычно висели добытые доспехи, но после Глеба прежний порядок нарушен, теперь здесь стояли кувшины с вином и баклаги, а также высохший бочонок, отдающий кислятиной.

— Крутко, выручай, — попросил Владимир, стыдясь своей просьбы. — Нужен подарок Рахье. Что придумать, а? Был в Полоцке... а не вспомнил.

Крутобор хмыкнул, с сомнением глянул в лицо и спросил:

— Разве дома мало? Нет, я не против... глянь кольцо, давно ношу, всё грезилось, встречу зазнобушку, пригодится.

— Какого дома? — удивился князь. Но Крутко уже развернул замшевый кошель, показал другу. Чистое серебро с первого взгляда не привлекало внимания. Колечко как колечко, ни камней, ни эмали, издали не каждый приметит. Но, присмотревшись, Владимир оценил работу. Вместо завитков спаянной проволоки здесь виднелись стянутые неведомым мастером мельчайшие ожерелья, шарик к шарику, полоска к полоске, и между ними крохотные отверстия, столь мелкие, что, казалось, и волос не пройдёт. Линия отверстий, спаянных ювелиром, мастером из мастеров, очерчивала маленький цветок, но разглядеть его можно, лишь поднеся перстенёк к глазам, близко, так близко, как подносят ладонь, загнав занозу.