Сильнее там, где Андрей Львович по праву считал себя первым.

Он не хотел делать такого допущения. Он гнал от себя даже саму эту мысль.

«Лену я вам не отдам, — подумал он. — «Антарес» — это мое, попробуйте тронуть, попробуйте отнять».

В работе Андрея Львовича никогда не прельщали материальные выгоды — он довольствовался необходимым — или вопросы возможной славы. Он понимал, что никогда не выйдет за пределы «узкого круга», он был приучен к этому.

Но прикосновение к тайне. К неведомому. Вот что заставляло учащенно биться сердце. Безусловно, фамильная черта.

Еще бы! «Аномал» — термин из лаборатории деда — такого уровня! Явление такого масштаба! Никому раньше не попадался, ни в каких закрытых, спецхранных, оккультно-эзотерических источниках даже упоминания о таком нет.

И вышел на него он, Андрей, внук Андрея, не случайно наткнулся, а — подготовленным, во всеоружии информации и самых изощренных методов исследования… Андрей Львович, наверное, все же мечтал о славе. Лет этак через сто. Тогда его имя могло всплыть, открыться хотя бы такому же, как он сейчас, безвестному и со всех сторон закрытому всевозможными грифами собрату.

Обращаться к тетради деда в сложных случаях, когда требовалось новое решение, стало у него хорошей привычкой. Деды мудры, надо только уметь пользоваться их мудростью. Но поглаживая папку с тетрадью на столе перед собой, Андрей Львович отчего-то не мог отделаться от воспоминания о ее последнем листке, где дед сделал запись за день до смерти.

На чистой странице крупным и твердым почерком была оставлена единственная строка:

«Че в суете мятемся?» — Андрей Критский, ок. 660 г. до Р.Х.»

Равновесие внутри каждого Мира требуется не только одному этому Миру. В равной степени в нем заинтересованы и все другие Миры. Смертоносная буря в океане тоже начинается с волнения малой капли, таков закон сущего.

Поддерживать равновесие своего Мира — задача не из простых. Пожалуй, нет в каждом Мире более сложной и трудной задачи, более необходимой.

И более неблагодарной.

Само устройство Миров, их законы тяготеют к спокойствию и равновесию. Но у любого закона должен быть исполнитель. Того, кому выпадет эта доля, неизбежно коснется тень иных Миров, тех, которые ему назначено не допускать сюда.

Он станет охранять Мир, в котором родился, но уже никогда не сможет чувствовать себя в нем совершенно своим.

И рано или поздно Мир отринет его.

вспышка — цветы — дорога — зеленый газон — вспышка

…еще его пришлось ждать, пока он покупал себе черные очки и купил огромные, закрывшие пол-лица. Шрамы все равно остались видны, но меньше, конечно.

«Мне надо быстрее домой, как вы не понимаете?» — умолял его я.

Мы ехали на такси, большой расход, но я ему был благодарен, хотя перед этим ему опять понадобилось куда-то звонить, а я опять ждал. Он не знал, где можно купить жетоны, называл их «пятнашками».

«В кассе метро», — сказал я.

«Спросите, когда я там был последний раз», — сказал он.

Я ничего не сказал. Эти люди имеют средства не ездить в метро, ну так пусть их. Мне надо было срочно домой, а он глазел по сторонам и всему удивлялся.

Я не знал, поступаю ли правильно, поддавшись на уговоры. Наверное, следовало все-таки заявить, куда положено. Но мне почему-то казалось, что он, тот, который меня уговорил, следит за мной и сейчас. Я видел его глаза. От них веяло какой-то необъяснимой мертвечинной жутью. Они были неотступны, они преследовали меня.

…А возле дома, куда мы по настоянию этого моего конвоира — я ни минуты не сомневался — не подъехали, а подошли пешком из соседнего двора, ко мне подбежала Маргарита Николаевна, бухгалтер-экономист из семнадцатой, и закричала еще издали: «Они только угорели! Только угорели!..» — но я уже уви…

Три черных окна без рам, обожженный балкон.

Копотные языки до пятого этажа.

Следы тяжелых колес, поломанная яблоня в палисадничке.

Натеки на стене, лужи на асфальте. Кучка женщин у парадного.

Сердце остановилось.

вспышка — цветы — дорога — зеленый газон — вспышка

Михаил пошарил рядом с собой в поисках мохнатого теплого Мурзика, а под рукой очутилось холодное и липкое. Оно дернулось и сказало:

— Ой. Где это я?

Сделав усилие, Михаил поднялся. Тело ныло — он лежал неудобно, свалился замертво, без движения.

— Гоша, — сказал он серьезно, — слушай сюда. Сперва давай нам с тобой по «граммчикам», а потом выкладывай, откуда ты такой взялся. «Граммчики» — по одной порции, говорить — как на духу.

— А ты кто такой?.. — заерепенился Гоша, но Михаил, которому уже осточертело уговаривать и увещевать, просто легонько дал ему в зубы так, что голова треснулась о близкую стену.

— Понял?

— Ну. — Гоша держался за рот и мигал. — Я всегда с первого раза понимаю. А «Граммчики» — это мы моментом.

Игореша дождался только к пяти часам. Перед тем как мужик, похожий на киноактера, вышел, к подъезду прикатил бородатый жлоб на мотоцикле. Жлоба Игореша отмечал и раньше, он выходил с тем ботаником в половине второго. А тачка хороша. У Игореши даже руки зачесались. Жлоб — придурок, кто ж такие вещи на улице бросает.

Они вышли вдвоем, спрятали лица под шлемами, тачка рявкнула, свинтила. Игореша растерялся сперва, а потом подумал, что и к лучшему. Он сейчас сообщит, а дальше с него и взятки гладки: рокеров догонять — что ветер ловить, их даже менты без надобности не трогают. За колесо ты его ухватишь?

Голубой «Ниссан», выскочивший из-за угла, притормозил рядом. Дверца распахнулась. Игореша инстинктивно попятился.

— Прыгай.

— Мне недалеко.

Качок с полным ртом рыжухи подвинулся внутрь, постучал по сиденью рядом с собой.

— Залазь, дурак, нам в одну сторону — за этими. — Дернул подбородком, указывая, куда скрылся мотоцикл с седоками.

За первым качком виднелся второй, впереди, рядом с водилой, сидел еще мужик, вроде центровой. Игореша все сомневался, хотя на подсад было непохоже. Они бы так не действовали.

Сидевший впереди повернулся:

— Не сцы, Игорек, мы теперь вместе у Хозяина Бори. Он нас за тобой прислал, двигаем на хату. — Назвал адрес. — Ну, долго ждать?

Игореша — будь что будет — полез в машину.

— Мы их все равно не догоним, — сказал он.

— А нам их и догонять незачем. Они сейчас как рыбки, куда надо приплывут.

На этой открытой станции Михаилу не приходилось бывать уже года два или три. Она была конечной для одной из линий в Юго-Восточном округе города, а он жил на Западе.

Корпуса Института управления, хоть и переименованного теперь в Академию, имели тот же вид и тот же зеленоватый цвет стен из искусственного камня. Электронные часы на ближнем высвечивали цифры не полностью, часть лампочек не горела. Как в старые добрые времена…

Михаил облокотился на ограждение спиной к поездам, смотрел вниз. Платформа с этой стороны станции находилась на уровне второго этажа. Толпа пассажиров из вновь прибывшего поезда устремилась к двум лестницам на противоположных сторонах, которые вели вниз, в пешеходные тоннели.

Алик и те, что приведут его, должны ждать где-то здесь.

Михаил был против участия Бати. Он даже пошел на запрещенный прием: напомнил, что Павел и сам считает Алика уже мертвым, а письмо — ловушкой, попыткой выманить.

«Выманивать тебя, — презрительно протянул Павел. — Тоже, енот в норе».

У них проблем и без того хватает, сказал тогда Михаил, а у него, Павла, особенно. Он, Павел, что, не вник, что ему говорилось? Ему, Павлу, что, непонятно, по какому краю он ходит? Зачем усугублять? Не разумнее ли свести риск до минимума?

Он, наверное, немного переборщил.

«А ты, Братка, можешь вообще не ходить, — сказал Павел с уже заметной прохладцей. — Тебе — и верно рисковать ни в коем разе нельзя. Паренек твой знал, на что шел. Ты ведь ему деньги платил? Так что ничем не обязан. А я рискну. Подумаешь, пару лишних дырок заработаю. А ты не рискуй, не надо, здоровье береги, оно тебе пригодится на должности твоей важной».