Тетя Неля Гошу особо не ругала. Сказала только: «И где ж ты ее, подлюку, от меня запрятал, не пойму?» Даже похвалила, что в квартире вроде бы чище стало. В тонкости, как Гоше удалось вынести мусорное ведро, будучи запертым, она не вникала.

Проснулся Гоша опять ранним-ранним утром, в обычном своем состоянии.

«Все-таки виденица, — горько подумалось ему. — Подлая. Когда ж я помру, кто скажет? Кочерыжка эта куда запропала, сколько можно человека взаперти держать?»

Однако вид вздыбленного одеяла на кровати и тонкий с высвистом храп тети Нели заставили Гошу заколебаться.

«А ну как правда было? Попробовать ли…»

Стаканчик возник, водочка, милая, плескалась, аки Господня слеза. Гоша принял стаканчик недрогнувшей рукой. Самообладание у Гоши было таким отчетливым, что он отпил лишь половину, а с оставшимися граммчиками, молодо поднявшись, скрылся в кухне.

Гоша сидел на единственном табурете с перевязанной ломаной ножкой, слушал уютный чайник. Пятьдесят недопитых граммчиков поместились в центре стола. Гоша не торопился.

Поклониться всем святым угодникам ему надо, что случилось так, как случилось. Что один он был, тетя Неля целых два дня отсутствовала, и он дуростей своих при ней не наделал. Конечно, от такого у кого угодно крыша набекрень съедет, он себя не винит. Себя винить надо будет, ежели он теперь, поумнев, такого же наворотит…Ай ты, тетя Неля, спасибо тебе за приют! Ай, чего тебе надобно, все тебе — на. Это тебе на, то тебе на, и птичьего молока сверху тебе на!.. А она, подъездинформбюро колченогая, и рада раззвонить. И был бы Гоше каюк.

«Затаиться надо, спрятаться, — думал Гоша. — Потихоньку, полегоньку, отсюда подальше… А там я поднимусь. Главное — без шума. Не те времена, чтобы выставляться. Понимать надо».

Гоша зауважал себя за прекрасные умные мысли. Степенно выпил граммчики, заставил пустой стаканчик исчезнуть с ладони. Туда же его, на свалку.

Он вам не алкаш. С алкаша — какой спрос? А он просто оступился. Не опускался он никогда, он — прежний, тот, что и был. Споткнулся просто. Может человек споткнуться? Времена-то какие, а? Не те времена, чтоб…

Тут он вспомнил, что о временах только что было. Снял закипевший чайник с плиты.

— Гошка, — донесся голос тети Нели из комнаты. — Опять с утра маешься? А не напивайся до беспамятства. Где водку прятал? Вот встану…

«Чтоб тебя черви съели», — без злобы подумал Гоша.

До него дошло, что теперь он в любую минуту может от тети Нели избавиться. На свалку ее вместе с вечными попреками. В утиль.

«Любого смогу. Захочу — всех на Северный полюс ушлю, лед пилить, к воде пробиваться. Скажите спасибо, что добрый я сегодня. А захочу, так сам в Америку. Или в эту, в Австралию… О! В Америку. Это мысль».

Гоша отодвинул кружку с пустым кипятком. Захотеть и доставить себе хотя бы обыкновенного грузинского чаю № 300, который Гоша предпочитал перед всевозможными другими в красивых коробках, он не успел, потому что задумался. А для дум хорошо бы…

Граммчики явились, прошли мелкой пташечкой. По привычке он начал безмолвный разговор с кем-то знакомым. Тема Америки и вообще перспектив увлекла Гошу. Он хорошо изложил свои аргументы, и его внимательно выслушали. Потом дали массу дельных советов и накидали новых идей.

В отличие от большинства людей пожилых тетя Неля поднималась не рано, и Гоша с собеседником чувствовали себя вполне свободно.

Продолжительность дискуссии потребовала еще разок «два раза по пятьдесят», а затем сразу бутылку бренди, которое знакомый обозвал гадостью, и Гоше пришлось действовать одному.

Падая на тюфячок, Гоша четко помнил, что тару знакомый забрал с собой, а ему велел непременно подходить к ларькам, на то же место. Чтоб обязательно был.

Нет, все получилось совсем не так, как в тот раз. И вместе с тем — так же. Лучше.

Вновь исчезли стены, дом, воздух, солнце, и все, близкое и далекое. Остались: ей — судорожный, непередаваемый восторг, ему — секунды блаженного освобождения от тела, которое собралось в одну точку и взорвалось, и возвращение в сведенные мышцы, тоже наслаждение, и вновь что-то еще.

Но это было потом. А сначала они просто вошли.

— Солидно живешь, — сказал Михаил, оглядываясь. -

Прочно. Мне всегда не хватало такого духа поколений, проживших на одном месте.

— А мы и прожили на одном месте. Дедушкина еще квартира.

Елена Евгеньевна положила сумочку у зеркала, посмотрелась. В ней еще жило ощущение поцелуя, вкус губ, головокружение.

— Это он? — спросил Михаил из гостиной. Он стоял перед парадной фотографией деда в орденах и генерал-полковничьих погонах. — А это?

— А это папа, — сказала Елена Евгеньевна, привычно соскальзывая в Елену-первую, хозяйку дома. — Кофе? Выпить что-нибудь?

«Боже, что я? Это же Михаил, Миша, мой человек-зверь, неизвестный и такой желанный… У которого, между прочим, только что устроили погром в квартире, — напомнила себе она, — а он, не предприняв ничего, что в таких случаях полагается, моментально утащил меня, оставил этого своего чудовищного искалеченного приятеля… Может, то — вовсе не Михаила, а его квартира? Он, похоже, был только рад, все время смеялся одними глазами… Я-то как сюда привезти согласилась? Где были твои мозги, голуба моя? За такси платил, как провинциальный купчик. Или налетчик. Сдачи не надо… Так нормальные люди не поступают».

Похоже, настало время возмущенных недоумений.

— А это кто? Муж? Или тот самый, с которым мы всех победим? — Пропустив ее слова мимо ушей, Михаил продолжал осмотр семейных портретов.

«В ее квартире ни о чем говорить нельзя, — решил он, еще когда они сидели в машине и потом на улице спрашивал про светофор. — Елена. И у меня, кажется, ни с кем не было, как с тобой, но ведь это не имеет никакого значения. В любом случае это не имело бы самого главного значения, но есть срок этому моему счастью, не зависимый от того, когда там возвращается ее муж.

А кроме того, есть еще ребята из синих «Жигулей». Если они с налету подложили «жучка» нам в «Чероки», почему бы им не сделать то же самое в твоей фамильной квартире. Еще раньше, когда меня не было, а была только ты. Поэтому ничего я здесь говорить не буду».

— Вот это как раз муж. Можешь полюбоваться. Так что будешь пить, незнакомец?

Елена Евгеньевна рассердилась. На себя, на Михаила, вообще на все. Почему бы ему не поцеловать ее самому, например?

Его руки обхватили сильно и ласково, провели по телу от бедер до плеч и шеи, нос уткнулся в волосы на затылке. У Елены Евгеньевны задрожали колени.

Михаил целовал ее шею. Она слышала, как протяжно, долго втягивает он в себя ее запах и мимолетно порадовалась, что надушена сегодня, чем надо и где надо.

Утром, собираясь к нему, она надела самое лучшее белье, слегка насыпав пудры в чашечки бюстгалтера и невесомые трусики, и выбрила еще раз под мышками, и прошлась депилятором по голеням, и выдернула несколько черных волосков вокруг соска, и подровняла брови, и покрасилась — чуть-чуть, намеком, как всегда.

Ей надоело молчание телефона. Она больше не могла ждать. Михаил должен был оказаться на месте, и он там оказался.

Теперь она хотела показать ему себя, какая она.

— Подожди, — прошептала она, поворачиваясь к нему лицом. — Подожди, слышишь.

Каким-то чудом, мигом она разделась, закинула руки за голову. Михаил, сбрасывая с себя вещи, восхищенно оглядывал ее всю, ее тело, которое она так готовила для него, а сейчас отдаст. Он поймет, какой она может быть.

Слегка приподнимаясь при каждом шаге на мысках, она повела его в спальню. Встала у кровати, изогнувшись, приподняв грудь. Поочередно он взял ртом ее твердые темные соски. Она провела по его животу, гладкому и твердому, стиснула член, готовый для любви. Крепко обняв за шею, заложила одну ногу ему за поясницу и выгнулась, чтобы он мог войти в нее… и упала навзничь, обвив его ногами, а он сжал ей бедра.