Один Михаил ни о чем не думал. Он был далеко.

Проехав по проспекту, где, к разочарованию тезки-Мишки, на светофорах останавливались, как все, они свернули в улицы района, где жил Михаил. Прижались к бровке, чуть не доехав до самого дома.

— К подъезду уж мы не будем, — вновь чуть виновато сказал Жук, подойдя к ним от синих «Жигулей».

— Вот хорошо-то! — завелся Павел. — А то вечно: набегут! цветы, понимаешь! Пресса! Надоело.

— Михаил Александрович, если что не так, извините. Мы старались. Всего доброго.

— Постойте, — сказал Михаил, видя, что Жук собирается садиться в машину. — Вы говорили, меня будут ждать. Кто, где? Что мне делать дальше, брать в расчет ваше существование или прожили-забыли? — Он решил схитрить. — Если мне еще понадобится ваша помощь?

Если ко мне вопросы все же возникнут, на кого мне ссылаться, как найти вас?

— Нас не надо искать, Михаил Александрович, да и мы вас искать не станем. Просто, наверное, в нужный момент окажемся рядом. Если у нас будут соответствующие инструкции. — Жук нешироко развел руками и слегка, по-своему, улыбнулся. — Сами понимаете.

— Нам, Миша, самое время сдаваться идти, — сказал Павел, кладя ему руку на плечо. — Не горячись, все разрешится в свое время.

Жук благодарно кивнул ухмыляющейся бороде Павла.

— Вот именно, в свое время. Может быть, даже раньше, чем вы думаете. Нам пора. Всего хорошего.

С явным облегчением нырнул на сиденье рядом с блондином, и «Ауди» сорвалась с места.

— Дипломат, мать его…

— Скользкий, — подтвердил тезка-Мишка.

— Ты-то чего остался? Сказал бы, они тебя до дома подкинули.

— Так они ради меня и расстарались.

— Ну, я сказал бы.

Тезка-Мишка неопределенно повел бровями.

— А. — Михаил понял. — Ну, сейчас, только дождемся, пока домработница ключи подвезет. Мои-то в озере. Вместе с яхтой.

— Яхта непотопляемая, — сказал Павел. — Забыл? У нее под бортами поплавки в корпусе.

Они прошли вдоль дома к парадному Михаила. Едва не столкнулись с мужчиной в серых брюках и дырчатой тенниске возле самых дверей. Тот стоял столбом, с изумлением, как показалось Михаилу, уставясь на дымящийся у ног окурок.

— Тушить сигаретки надо! — громко сообщил ему на ухо тезка-Мишка, развеселившийся в предчувствии денег. — В урну бросать, не сорить на улице! — Пошел! — прошипел Михаил, пропихивая тезку-Мишку перед собой. — Извините, — сказал он мужчине.

Лифт стоял на первом этаже. Из-за Бати им втроем было в нем тесно.

— А ведь у меня кот в квартире третий день голодный. И домработнице не сказал. Ты чего, Паша, такой?

— Домработница, — молвил Павел в пространство. — Квартирный кот. На лифте покататься. Асфальт потрогать, консерву попробовать. Я папуас, Братка. Я приехал со своих Соломоновых островов.

— Тьфу ты, я серьезно…

Мужчина, которого чуть не задел у парадного Михаил, был Зиновий Самуэлевич.

Сегодня он опять приехал к этому дому, когда закончил торговать газетами.

Неодолимое чувство, что влекло сюда, заставило Зиновия Самуэлевича дважды пройтись вдоль дома, всех пяти его подъездов. Чтобы не слишком привлекать к себе внимание, он принял вид человека просто прогуливающегося. Или поджидающего кого-то.

Ужасно хотелось поджечь что-нибудь. Маленькую бумажку, клочок. Ведь никто же не узнает. Он может встать совсем в сторонке, подальше. Так как Зиновий Самуэлевич никогда не тренировал свой дар, он мог быть уверенным лишь метров за шесть-семь — как в том случае с конкурентом в метро. Дома-то он зажигал плиту вообще с одного метра и ближе.

Желание становилось нестерпимым.

Как назло, ни клочка мусора. При этом доме, наверное, дворником работал старательный человек. В другое время Зиновий Самуэлевич не преминул бы одобрить такой факт, но сейчас он предпочел, чтобы дворник оказался понерадивей.

Наконец ему встретился случайный окурок. Как раз возле того парадного, рядом с которым он испытывал наиболее сильный позыв действовать. Вновь он охватил Зиновия Самуэлевича — мучительный, острый, путающий мысли, заставляющий забыть о приличиях поведения и здравом рассудке.

Затаив дыхание и не видя ничего вокруг, он уставился на длинный бычок.

«Вот ты лежишь тут. Кто тебя бросил? Какой… а, он в помаде, значит — какая. Какая ты, а! Мокрохвостая, небось молоко на губах не обсохло, а мало что куришь, так еще и мусоришь. Что он тут валяется? Чего ему тут делать?

Да чтоб он сгорел!»

Наверное, Зиновий Самуэлевич недостаточно рассердил себя, потому что окурок, вместо того чтобы вспыхнуть разом, потянул от кончика тоненькую струйку дыма, принимая вид только что брошенного.

Это принесло хоть малое, но облегчение, и Зиновий Самуэлевич начал замечать кое-что из окружающего.

Например, сумел в последний момент посторониться с дороги троих, которые входили в подъезд. Они говорили о чем-то своем. Бросились в глаза борода и шрамы огромного, массивного. Другой, очень светловолосый, извинился за молодого в каскетке, прооравшего на ухо Зиновию Самуэлевичу какую-то бестактность. Отчего молодежь всегда норовит схамить? Он в молодости таким не был.

Окурок превратился в палочку пепла. Влекущее чувство быть здесь и испытывать свой дар исчезло. По крайней мере, притупилось. Можно было ехать домой к маме Эсфири Иосифовне и супруге Жене, которые его заждались.

Но Зиновий Самуэлевич знал, что завтра снова придет сюда.

— Папаша, — его похлопали по спине. Как-то по-хозяйски похлопали, неприятно.

Позади стоял молодой человек, очень большой. Рядом еще один, тоже очень большой. У них были большие гладкие лица.

«Хари», — почему-то сразу подумал Зиновий Самуэлевич и укорил себя за грубую мысль.

— Папаша, — сказал первый молодой человек, — вы случайно не знакомы с тем гражданином, который у вас извинения попросил?

— Сейчас? — поднял брови Зиновий Самуэлевич.

— Вот этот высокий блондинистый. — Молодой человек указал в темноту парадного.

— Ага, — подтвердил второй и улыбнулся. У него было много золотых зубов.

— Я, собственно, молодые люди…

— А то вот дружок наш не совсем уверен — тот или не тот, к кому он приехал?

У подъезда встала машина небесно-голубого цвета. Машина была иностранной марки, в них Зиновий Самуэлевич не разбирался. Рядом с водителем, которого он не разглядел, сидел еще один молодой человек.

— Видите ли, я бы с радостью помог вам, но…

— Давай! — вдруг сдавленно сказал первый молодой человек, и Зиновия Самуэлевича подхватили под руки. Большая дверь машины очень быстро открылась, и туда запрыгнул второй, не выпуская руки Зиновия Самуэлевича.

— Вы не поняли! Я нездешний, и…

Его дернули, толкнули, и он оказался на одном сиденье с обоими молодыми людьми. Их большие жаркие тела стиснули его.

— Что вы себе позволяете! Вы… Кто вы? По какому праву?

Но машина уже выехала со двора и, визжа покрышками, понеслась по улице.

— Да знаем мы, папаша, знаем. — Первый молодой человек, гадко осклабившись, вдруг взял его потной пятерней за лицо. — Какой же ты нездешний, если я тебя тут всю неделю вижу?

— Не смейте меня трогать! Сейчас же остановите машину!

— Тихо, папаша, — сказал второй молодой человек. — Сидеть тихо, не дергаться, а то со здоровьем плохо будет.

Зиновий Самуэлевич, не в силах выразить свое негодование и возмущение, потерял дар речи. В бок упиралось твердое. Обмирая, он рассмотрел небольшой черный пистолет в руке второго.

Он все же сделал еще одну попытку.

— Сиди тихо, сука! — прикрикнул на него первый, а второй вдруг сделал ему так нестерпимо больно, что у Зиновия Самуэлевича перехватило дыхание и из глаз брызнули слезы. Ему показалось, что он лишился ног.