— Мы видимся уже в пятый раз, — бесцветным тоном произносит она, — но так до сих пор и не были официально представлены.

Открыв рот, тут же захлопываю его, не находя слов.

Она поджимает губы, и это может быть как выражением презрения, так и проявлением крайнего раздражения.

— Не нужно бояться меня, — ее голос смягчается. — Да, я не питаю теплых чувств к таким, как ты, но я все же не Пожиратель Смерти.

Она и не подозревает, что каждое сказанное ею слово обволакивает меня, словно вонючая слизь. И не важно, что она говорит в общем-то безобидные вещи. После того, что я сделала, как я смею смотреть ей в глаза?

— Я… я…

Заикаюсь, и спина покрывается липким потом от страха, а Нарцисса подобна Снежной Королеве — спокойная и выдержанная — и только чуть выгибает бровь, глядя на меня.

— Полагаю, нужно начать с имени.

Киваю, сглатывая ком в горле. Я должна взять себя в руки, просто обязана. От этого зависит моя жизнь. От этого зависит жизнь Люциуса.

— Меня зовут Гермиона Грэйнджер, — изо всех сил пытаюсь говорить непринужденно.

Выражение ее лица не меняется.

— А меня — Нарцисса Малфой, — мягко говорит она. — Я жена твоего похитителя и тюремщика.

Сердце бьется так быстро, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Жена, жена твоего похитителя… Господи Всемогущий, она знает?

— Обмениваться рукопожатиями я считаю будет излишне, так что прошу прощения, — продолжает она. — Кроме того, это несколько неуместно в нашем случае.

Холодок ползет по спине. От страха? Она так сказала, потому что я грязнокровка, или потому что… потому что…

На всякий случай утвердительно киваю головой.

Она долго смотрит на меня, чуть склонив голову на бок.

— Слышала, у тебя настали не лучшие времена, — спокойным тоном произносит она.

Я крайне удивлена: неужели она проявляет ко мне сочувствие? Почему?

— Можно и так сказать, — отвечаю я и тут же прикусываю язык, проклиная себя за несдержанность. Ну почему я никогда не могу вовремя заткнуться? Она непременно заставит меня пожалеть о моей несдержанности.

Но она лишь кивает, и ее взгляд на мгновение смягчается.

— Я знаю о твоих родителях, — кажется, ее голос потеплел. — Прими мои искренние соболезнования.

Она на мгновение умолкает, расправляя складки на платье, ее пальцы с идеальным маникюром лихо пробегаются по шелку.

— Очень тяжело терять родителей, — не глядя на меня, шепчет она, рассматривая свое платье. — Особенно в таком юном возрасте.

Судорожно вздыхаю, удивленная этим актом доброты и сочувствия. Почему? Из всех людей… Она должна ненавидеть меня больше всего на свете, и не за то, кто я, а за то, что я сделала.

Это невероятно, но, кажется, она понимает меня. Даже больше — словно она точно знает, что именно я чувствую.

— Я… — пытаюсь подобрать нужные слова, — я слышала, что ваши родители тоже умерли. Мне жаль.

Она смотрит на меня с удивлением и кивает.

— Было нелегко быть единственной, кто оплакивал их, — с грустью говорит она. — От Андромеды уже почти десять лет ничего не слышно, она не была к ним сильно привязана. Что касается Беллы…

Она не спешит продолжать и внимательно наблюдает за мной.

— Я очень люблю Беллу, но ей незнакомы человеческие проявления чувств, да ты и сама об этом знаешь.

Я в замешательстве, не знаю, смеяться или нет. Чего она от меня ждет? Она выказывает мне доверие или пытается заманить в ловушку?

Похожа ли она на свою сестру и мужа?

Прихожу к выводу, что лучше хранить молчание, и, закусив губу, подавляю желание ответить.

— Знаешь, Белла ненавидит тебя, — бросает она.

И это настолько очевидно, что я бы рассмеялась, не будь ситуация столь рискованной. К тому же ее ненависть весьма специфичной природы, и я не могу позволить кому-нибудь узнать правду. Никогда.

— Я догадывалась, — капля сарказма таки прозвучала в голосе. Становится трудно себя контролировать, стоит следить за словами и держать язык за зубами…

Последнее мне никогда не удавалось. Отчасти поэтому я была не слишком популярна в школе.

Выражение ее лица не меняется.

Нужно срочно исправлять ситуацию.

Выдавливаю из себя натянутую улыбку.

Но Нарцисса не отвечает мне тем же.

— Интересно, почему она так сильно тебя ненавидит? — ее голос по-прежнему лишен эмоций.

Богом клянусь, мое сердце на секунду перестало биться. Судорожно соображаю, что сказать, но мысли путаются. Господи Боже, я не могу ответить, не солгав в том или ином смысле.

Но зато я могу честно сказать то, что было правдой, когда меня только похитили. Это ведь не будет считаться ложью, да?

— Потому что я г-грязнок…

— Теперь не только поэтому, не так ли? — ледяным тоном прерывает меня Нарцисса. Боже, дай мне умереть прямо сейчас.

Я просто таращусь на нее, глупо открывая и закрывая рот, будто рыба — в попытке поймать муху, — тогда как она смотрит на меня абсолютно бесстрастно.

Она знает, должна знать, иначе почему… зачем бы ей спрашивать об этом?

Она кидает на меня оценивающий взгляд.

— Сколько тебе лет, грязнокровка?

Преодолев вину и унижение, тихо отвечаю:

— Восемнадцать.

Да, я маленькая глупая девочка, с головой окунувшаяся в омут отношений с человеком намного старше, который пугает меня до полусмерти. Да, я — та, кто спит с вашим мужем, я одержима им и, возможно даже…

Уголки ее губ чуть дергаются вверх, и на секунду мне кажется, что взгляд ее потеплел.

— Когда мне было восемнадцать, я готовилась к ЖАБА, — с ностальгией и грустью в голосе произносит она.

Я не знаю, что сказать. Она тоже. Тишина такая, что я едва дышу, но все равно кажется: мое дыхание слишком громкое.

Она не может сочувствовать мне. Никогда не поверю в это. Жизнь научила меня не доверять никому, — кроме разве что Рона, — в тот самый момент, когда Гарри не сумел спасти моих родителей.

— Здесь не место для молодой девушки. Я много раз говорила Люциусу, что это лишено смысла. Пусть ты и грязнокровка, но я не понимаю, как твое заключение сможет помочь хоть в чем-то?

Мне нечего сказать, и поэтому я молчу.

— Он не может отпустить тебя, я это понимаю, — она пристально смотрит на меня. — Тебе прекрасно известно, что будет с ним, если он это сделает.

Боже, если ты милосерден, обрушь на меня небо и погреби под останками мира.

Как-то я сказала Люциусу, что если бы он действительно заботился обо мне, он бы отпустил меня. Но тогда он поклялся, что я стану свободной только через его труп. Но не думаю, что Нарцисса подразумевает то же самое.

— Я полагаю, он обращается с тобой настолько хорошо, насколько это возможно в подобной ситуации, — продолжает она едва слышным шепотом. — Белла постоянно твердит мне о том, как он не позволяет никому навредить тебе, никому и ничем.

Она умолкает, а у меня внутри все леденеет, покрывается тонким слоем инея, и кровь замедляет свой бег по артериям и венам. Вдох. Выдох.

Она знает она знает она ЗНАЕТ!

Ее голубые кристально-ясные глаза встречаются с моими — карими, унылыми и скучными.

— Цени покровительство, что он проявляет в отношении тебя, грязнокровка, — она говорит так тихо, что мне кажется, я прочла это по ее губам, а не уловила их на слух. — Возможно, это единственное, что может спасти тебя…

Дверь резко распахивается, и в комнату входит Люциус — Боже, только его тут не хватало! — как всегда, элегантный, холодный и неприступный.

Однако на короткий миг, — на какую-то сотую долю секунды, но я все равно успеваю это заметить, — спокойствие и хладнокровие покидают его. Он замирает, и глаза его чуть расширяются, когда он видит, что его жена разговаривает с его… с его…

Кто я для него?

— Добрый вечер, Люциус, — вежливо произносит Нарцисса. — Ты рано сегодня.

Надо отдать ему должное, он быстро взял себя в руки. Теперь на его лице прежняя непроницаемая маска.

Он много лет скрывал ото всех свои настоящие эмоции, и за прошедшие годы овладел этим мастерством в совершенстве, мне ли не знать.