Боже, не знаю, как смогу это сделать.

Разве ты не хочешь спасти его?

Конечно, но… но я…

— Ты не мог бы… — с трудом выговариваю я, но спотыкаюсь, потому что не знаю, как закончить предложение.

В отражении вижу, как он поворачивается ко мне.

— Я не могу силой заставить тебя выпить зелье, грязнокровка. — Он, как всегда, прочитал мои мысли. — Оно под заклятием. Только… только мать может принять его.

Мать.

На миг сжав губы, все же прошу:

— Ты останешься со мной?

— Нет, — поспешно отвечает он. — Не могу…

Он молниеносно оборачивается и направляется к выходу, чуть помедлив лишь на пороге.

— Вернусь через час, — бросает он и, покинув комнату, закрывает за собой дверь.

Я знаю, почему он не остался. Точно знаю. Он не желает видеть, что произойдет. Пусть ему плевать на ребенка, но ему все еще не плевать на меня.

Интересно, что он сейчас делает? Пьет бренди, пока я тут избавляюсь от его не рожденного ребенка? Или он сидит в тишине, терзаясь вопросом… надеясь…

Смотрю на стеклянный фиал, стоящий передо мной на полированной деревянной столешнице; он кажется таким безобидным и притягательным.

Наверное, стоит выпить зелье прямо сейчас, одним глотком, чтобы не оставалось времени на раздумья…

Это чтобы спасти его, разве нет? А должна ли я делать что-то, чтобы спасти его?

Но… это же его дитя. Частица него и частица меня.

Его жизнь или жизнь нашего ребенка? На этот вопрос я должна найти ответ.

Он всегда хотел полностью контролировать меня. Ну что ж, его желание исполнилось. Теперь я в полной его власти. Часть его я ношу в себе.

Это не совсем ребенок — еще слишком рано, — пока всего лишь пучок клеток…

Провожу рукой по животу. Он уже больше, чем раньше? Стал округлым?

Впиваюсь ногтями в кожу, другой рукой беру склянку, большим пальцем откупориваю плотную пробку, и та с глухим «чпок» поддается.

Подношу флакон к губам, пытаясь не думать о детях… теплых, пухлых, розовощеких младенцах…

Рука дрожит, и, не успев коснуться фиала губами, я с грохотом ставлю его на стол.

Вздыхаю до боли в легких.

Никогда не думала, что окажусь в такой ситуации. Вот Лаванда Браун или Панси Паркинсон — да. Но не я. Только не примерная всеобщая любимица и умница Гермиона Грэйнджер.

Это к лучшему. Если об этом узнают, Люциус умрет. И даже если я выживу и выберусь отсюда, он никогда не последует за мной. Его гордость не позволит ему. И мне придется всю оставшуюся жизнь быть матерью-одиночкой. Я никогда не поступлю в университет, мне никто не поможет, ведь родители мертвы. Куда бы я ни пошла, везде будут шептаться об отце ребенка — сплетничать о том, кто бы это мог быть, — и я точно не выдержу, когда среди этих шепотков прошелестит имя Люциуса…

Но все это пустое, в любом случае, потому что я никогда отсюда не выберусь, а Люциус никогда не бросит все ради меня. Я действительно была идиоткой, если надеялась на это.

С силой прикусываю нижнюю губу, чувствуя привкус крови, слезы жгут глаза: плач по тому, что могло бы быть… что должно было быть…

Господи, как так вышло?

Смотрю в зеркало: бледное, испуганное лицо в тусклом желтом свете свечи как будто принадлежит мертвецу. Ни проблеска жизни.

Как я выглядела раньше? Я уже не могу представить себя другой.

Кажется, проходит вечность, пока я разглядываю свое отражение, устало прикрываю глаза. Я так измучена. Хочу только одного — заснуть и никогда больше не просыпаться…

Вижу… вижу себя. Словно наблюдаю со стороны. Мне где-то около двенадцати лет…

Я бегу по двору Хогвартса, одетая в школьную форму, щеки горят румянцем, а глаза сверкают гневом. И я громко отчитываю Рона на бегу: «Рон, верни! Это не смешно!»

Смех в ответ, громкий, заливистый, и мне остается лишь смотреть на убегающего мальчишку. Я помню тот день: он украл мою «Историю Хогвартса», и я никак не могла его поймать.

— РОН! — окрикиваю его, и к его смеху примешивается смех Гарри: тот бежит позади меня и хохочет. Боковым зрением замечаю его темные непослушные вихры и отблески солнца на стеклах его очков…

Но вдруг картинка… идет рябью, и… я испытываю шок, внезапно понимая, что Рон больше не Рон, а какая-то девчонка, возможно, Джинни, но нет… Ей лет тринадцать-четырнадцать, и у нее такие же рыжие волосы и веснушки, как у Рона, и такой же заразительный смех. Она бежит, сжимая в руках «Историю Хогвартса».

— Верни! — И я тоже больше не я. Парнишка на пару лет старше девочки гонится за… сестрой. У него тоже ярко-рыжие волосы, россыпь веснушек и искры веселья, пляшущие в глазах…

Смеется не только девочка.

Гарри наконец догоняет их, только это уже не Гарри. Это их брат, полагаю — старший. Раньше я не замечала его, но теперь ясно вижу.

Он в отличной физической форме, как и его сестра: он словно парит в воздухе, а не бежит по земле. Догнав брата и сестру, он смеется; на его лице столько радости… на его бледном лице…

Тонкие, аристократические черты лица, фарфоровая, несмотря на летнее солнце, кожа, светлая челка падает на лоб…

Подбежав к сестре, он хватает ее, и она визжит и пинается, изо всех сил цепляясь за книгу, но он с легкостью вырывает ее у нее из рук.

— Ах ты!.. — насмешливо вопит она, и он опять заливается смехом, передавая книгу младшему брату.

— Не будь такой врединой, — произносит старший, все еще смеясь. И тут я замечаю его глаза: не холодная сталь, как я ожидала, но теплый, темный шоколад. — А теперь отставить шалости, у нас тренировка по квиддичу!

— У него нет! — поднимаясь на ноги, произносит она с обидой в голосе. Младший из двух братьев неодобрительно фыркает.

— Я лучше позанимаюсь, чем терять время с метлами…

Картинка постепенно меркнет, подростки продолжают спорить об этом, и я полностью согласна с аргументами младшего. Но помимо всего… сердце внезапно наполняют гордость и любовь…

Резко прихожу в себя, словно мне приснился кошмар.

Глядя на свое отражение в зеркале, пристально всматриваясь в глаза девушки напротив, я неожиданно понимаю, что смотрела в них всего секунду назад, только принадлежали они парнишке с бледным лицом и светлыми волосами.

Осознание подобно удару в солнечное сплетение.

Я не верю в прорицания, и никогда не верила, что люди могут заглядывать в будущее…

Но и в абсолютное зло я тогда тоже не верила. Не понимала, как можно отказаться от своих убеждений ради спасения собственной шкуры. И уж точно я и представить не могла, что полюблю Люциуса Малфоя и буду носить под сердцем его ребенка…

Могу ли я теперь поверить в предвидение?

Опускаю глаза на согревшийся в моей дрожащей руке флакончик.

Не могу… не могу, только не теперь, не после того, как я видела, в кого превратится этот пучок клеток внутри меня…

Господи, помоги мне. Помоги нам обоим. Я приняла решение, и оно будет стоить нам с Люциусом жизни.

Замахиваюсь и со всей силы бросаю флакон в стену, пустыми глазами наблюдая, как он разлетается на осколки, а жидкость стекает на пол.

Жду.

Сижу на полу, подтянув колени к подбородку, пожевывая губу, совершенно не думая о том, что я делаю, пока во рту не появляется металлический привкус крови.

Выругавшись про себя, зализываю ранку на припухшей губе.

Интересно, он размышляет над тем, как я себя чувствую сейчас? Он знает, как работает зелье?

И вправду, а как оно работает? Мы не изучали его в школе: половое воспитание как-то не входило в программу Хогвартса. Честно говоря, меня всегда это удивляло, но теперь, узнав, что магических способов контрацепции не существует, я, кажется, совсем не удивлена.

Это даже забавно: волшебники и волшебники всегда смотрели на магглов свысока. Те же самые Уизли считают их чуднЫми. Милыми. Но какими-то заторможенными и отстающими в развитии, недостойными стоять на одной ступени с магами…