Знаю, я должна сказать. Он должен знать. Только он может защитить меня. Больше никто.

Глубоко вздыхаю, уже готовая было выложить правду, но он меня опережает.

— Тебе надо больше есть, — говорит он, и на прикроватном столике появляется поднос с едой: большая чашка мясного бульона, кусок хлеба, яблоко и плитка шоколада.

Он пристально смотрит на меня.

— Ты недостаточно ела в последнее время. — Он тяжело вздыхает. — Я не очень… хорошо о тебе заботился. Если твое недомогание из-за меня, то поверь, я не хотел этого.

Еще несколько секунд мы молча смотрим друг на друга.

— Тебе лучше вернуться вниз, — смотрю ему прямо в глаза. — Не стоит находиться здесь дольше необходимого, это вызовет еще больше подозрений.

У него дергается щека.

— Сначала я должен убедиться, что с тобой все будет хорошо.

Слезы жгут глаза. Сжимаю губы. Он снова рискует всем ради меня.

О, почему мы должны быть заперты здесь? Почему не можем быть свободны, оба? Это то, чего я хочу, и чего хочет он… в глубине души.

Скажи ему.

— Я правда стою этого? — шепчу я. — Я же просто грязнокровка, Люциус. Ты никогда не устаешь твердить мне это. Как я действительно могу стоить таких неприятностей?

Глубоко вздыхая, он сжимает губы в тонкую линию.

— Это просто ужин, — бормочет он. — Подождет.

Всего несколько слов, но они сказали мне всё, что я хотела знать.

Губы кривятся в горькой усмешке.

— Ну а твоя репутация? Тоже подождет, Люциус? — мой голос пронизан страхом. — А долг, убеждения… отодвинешь это на второй план из-за меня?

Он сильно хмурится.

— К чему ты клонишь? — очень-очень тихо спрашивает он.

Прикусываю губу.

Надо сказать ему. Я должна. Только это может меня спасти. Он и так сильно рисковал этим вечером… на какой риск он пойдет, чтобы спасти меня, когда узнает?

Но как сказать ему? С чего начать?

Неплохо будет для начала открыть рот и произнести пару слов.

Он убьет меня.

Ты все равно умрешь — от его рук или от чьих-то еще, — когда они узнают обо всем. Тебе нечего терять, но в случае выигрыша ты получишь ВСЁ.

Скажи ему.

— Я… я…

Он хмурится еще сильнее, и застывшим взглядом смотрит на меня. На какой-то миг мне кажется, что я вижу ужас в его глазах.

— Что, грязнокровка? — я едва слышу его шепот.

Скажи ему.

У меня перехватывает дыхание, и я всем сердцем молюсь Богу, в которого перестала верить уже давно.

— Я беременна.

* — вольный перевод старой ирландской песенки Cockles & Mussels

Есть город на свете,

Где много прелестниц,

Но Молли Мэллоун на весь Дублин одна.

И в утренней неге

Толкает телегу,

В ней мидии, устрицы

Свежи совсем!

Тут свежие устрицы, мидии тоже.

Скорей покупайте,

Вкусней не найдешь!

На ярмарке рыбой

Торгует, но видно,

Такая судьба уготована ей.

Мать Молли когда-то

По улочкам града

Бродила с лотком,

Полным устриц живых.

Бедняжка простыла,

От жара в могилу

Слегла, но никто не заметил, увы.

И темною ночью,

Едва сомкнешь очи,

Как слышишь: телега скрипит по двору.

Глядя на меня широко раскрытыми глазами, он убирает руку из моей ладони.

Внутри все переворачивается от страха.

Ни один мускул на его лице не дрогнул, словно я ничего и не говорила. Но стоит заглянуть ему в глаза…

В них… бездна ужаса. Бесконечный, примитивный, всеобъемлющий ужас.

Господи, что он собирается делать?

По всей видимости, ничего. Будет и дальше просто сидеть и смотреть на меня.

Становится неуютно, но я упрямо сжимаю губы. Надо что-то сказать, но что? Что в такой ситуации вообще можно добавить?

Он продолжает смотреть на меня не мигая, и в его взгляде почти… отчаяние; словно он изо всех сил пытается убедить себя, что я лгу…

Но он должен понять, что я не лгу, ведь он слишком хорошо меня знает.

Нервно вздыхаю.

— Пожалуйста, можешь… просто… — в голосе проскальзывают нотки паники, и я стискиваю зубы в нехорошем предчувствии. — Бога ради, моргни хотя бы или… скажи что-нибудь!

У него дергается щека, в глазах застыл страх, и я понимаю, что впервые вижу его таким испуганным. Даже когда Драко о нас узнал, даже когда мы убили Долохова… такого первобытного ужаса в его глазах не было.

— Ты… — он прочищает горло. — Я правильно тебя расслышал?

Ну почему он это делает? Почему?

— Сам знаешь, что да, — отвечаю с несчастным видом.

Он открывает было рот, но тут же стискивает челюсти — так, что ходят желваки, — но в конце концов находит в себе силы говорить.

— Ты уверена? — шепчет он.

Я могу рассказать ему все. Могу сказать, что абсолютно уверена, потому что меня тошнит по несколько раз в день уже недели две; постоянно кружится и болит голова; а еще эти жуткие спазмы, словно у меня должны начаться критические дни, но сколько бы я ни проверяла, их нет — и не будет еще очень долго. Возможно, несколько месяцев.

Но этого я не говорю.

— Конечно, уверена. Иначе ничего не сказала бы.

Внезапно он вскакивает с кровати, глядя так, будто у меня выросла вторая голова. Словно я самое омерзительное, отвратительное и ненавистное существо, что он когда-либо видел…

Он отворачивается.

Я, конечно, допускала такую реакцию, но все же надеялась…

Даже не знаю, на что. Может, в глубине души я лелеяла мысль о том, как он скажет, что все будет хорошо, он позаботится обо мне, оставит Нарциссу, и мы уедем, и будем вместе воспитывать нашего ребенка; и уже неважно, полукровка он или нет, потому что я научила Люциуса главному: кровь не имеет значения. И он бы сказал, что любит меня…

Но когда он поворачивается ко мне с выражением абсолютной ненависти и отвращения, я понимаю, что ничего из этого не будет для Гермионы Грэйнджер.

— Боже, что я наделал? — шепчет он.

Во мне закипает злость. Он вновь смотрит на меня с ненавистью, а ведь еще минуту назад он держал меня за руку и говорил, что хочет заботиться обо мне. Будь он проклят! Это он во всем виноват! Он должен был быть осторожным.

Поднимаюсь с кровати.

Он отступает, словно моя кровь заразна, и выглядит так, будто увидел призрака.

Моя чаша терпения переполнена.

— Не смей шарахаться от меня! — выкрикиваю я истерически. — Не моя вина, что мы оказались в этом дерьме!

Ужас на его лице сменяется злостью.

— Ах, то есть это я виноват, да? — угрожающе цедит он сквозь зубы. — Ну конечно, я ведь так этого хотел, да? Какого-то полукр…

Он умолкает на полуслове, не в состоянии даже произнести это. Не может признать вслух последствия собственных деяний…

— Ты должен был позаботиться об этом, — тихо произношу я, чувствуя, как лицо заливает краска стыда. — Сделать что-то, чтобы предотвратить…

— Сделать что-то? — огрызается он, а затем качает головой, горько усмехаясь. — Порой я забываю, как ты невинна, грязнокровка. Противозачаточных чар не существует. Никогда не существовало, и маловероятно, что таковые появятся в будущем.

— Почему? — смотрю на него с недоумением.

Он прищуривается.

— А зачем они нужны? — срывается он. — Болезни лечатся магией, а от беременности можно избавиться…

Он замирает и тут же с каким-то облегчением выдыхает, словно его осенило.

У меня внутри все обрывается.

— Да, — шепчет он. — Точно.

Обернувшись, он направляется к двери.