Их не было полгода, и Кандор Х всерьез опасался, что Лихой в приступе "лихорадки Смерти" растерзал брата в глухой чаще. Но — хвала всем Богам! — они вернулись домой вдвоем, не сказать что целые и однозначно не невредимые, но на своих двоих и, что невероятнее всего, лучшими друзьями! Гвейн взахлеб рассказывал об их приключениях: как они попали в рабство, как сбежали из застенков Порсула, как несколько недель прятались от султанских янычаров в портовом борделе, как под видом моряков удрали от негостеприимного Востока на пиратском судне, так и не заплатив шлюхам за постой, а насчитали им так, словно они каждую минуту во всю пользовались услугами самых дорогих из них, как потом их чуть не расстреляли свои же веридорцы, как исходили вдоль и поперек Великие Горы, как перепробовали Гвейн — все сорта южных вин, а Лихой — южанок, опять же не заплатив ни медяка, как облазили все притоны Пограничья и исколесили всю Сарату. А Лихой молчал, только улыбался, впервые на памяти всех дворцовых обитателей, кроме мамы, папы и брата.

Сейчас же Лихой смотрел, как Гвейн захлебывается вином, но не роняет ни одной капли, и думал о том, что ему никогда не стать таким же. Нет, не ловкачом, бочками хлещущим вино любого разлива, а таким же светлым. Теперь то он понимал, что это не Гвейн был идиотом, а он, Лихой, вел себя, как зверёныш, и после того, как брат вытащил его из-за решетки и тем самым спас от запечатывания или заточения, поклялся стать ему настоящим другом. Они долгое время делили на двоих последнюю гнутую монету и обглоданную корку, единственную рубашку всю в заплатах и изношенную до дыр пару сапог, и Лихой сам не заметил, как принял Гвейна как брата. И стало их шестеро, его близких людей: мама, Лотти, папа, дядя, брат… и Конда.

Мысли о Кровавой принцессе заставили вздрогнуть. Когда его сердце начало схватывать от одного её прямого взгляда? После первого поцелуя? Нет, намного раньше. Да не все равно ли! Он уже давно бросил искать ответы на вопросы, что роились в голове. Почему он не решался сорвать этот цветок, хотя хотел этого больше всего в жизни, да и сама невинная дева не шарахалась от мужчины в своей постели, а напротив, в упор смотрела ему прямо в глаза и ждала, он это чувствовал, что его ласка станет смелее? Почему он так долго не мог найти сил открыться Конде, хотя в действиях себя не сдерживал, если не брать во внимание невесть каким образом прорезавшееся в его поведении целомудрие? Почему он, затаив дыхание, ловил каждый взгляд, каждое движение Конды, ответное на его слово, хотя внимать или просто принимать к сведению чьи-либо желания и мысли с юности было ему чуждо, кк навязывание чужой воли? Впервые Лихой не мог понять себя, но доискиваться причин не собирался. Он просто знал, что любит, и его даже не жгло каленым железом отсутствие ответного признания. Атаман не знал, но чувствовал, что дорог Кандиде, что она всем сердцем верит в него, что душа её мечется в смятении, в перед ее мысленным взором то и дело мелькают, сменяя друг друга, он сам, Рай и Ад. Что ж, он не будет изводить её своей жаждой ответа, пусть спокойно решает, кто ей по сердцу. Почему он так спокоен и не рвет глотки тем, кому не посчастливилось влюбиться в его избранницу? Да потому что зачастую соперники в любви выроют себе яму без посторонней помощи. Вполне возможно, что демон Эзраэль своей ревностью задушит её чувства к нему в зародыше, да и от настойчивых полунамеков проныры Синдбада зачахнет робкая симпатия…

— О ней мечтаешь? — вырвал его из размышлений Гвейн, уже вылакавший бочку настолько, что брешь уже не кровоточила вином.

— О ком? — как можно более равнодушно откликнулся разбойничий атаман.

— Да брось, Лихой, я ж не слепой. Если раньше я еще сомневался, правильно ли предположил о твоих чувствах к Конде и, как следствие, к Раю, то семь лет назад я во всем убедился окончательно.

— Что ты знаешь? — мигом насторожился Лихой.

— Рай мне рассказал, что тот кинжал, способный вытягивать магию и которым он спас отца от Дыхания Смерти, ему, оказывается, вручил я, — медленно, смакуя каждое слово, как глотки хмельного напитка, плескавшегося в кружке. — Из Изменчивых, способных до последней черточки скопировать "оригинал" я знаю только тебя.

— Да, — глухо рыкнул легендарный разбойник. — Это я подкинул Эзраэлю и кинжал, и идею, как доползти до власти, под твоей личиной. Да, я узнал у Алис, какое проклятие, подвластное магу Смерти, может отправить в царство мертвых даже высшего демона. Да, я промахнулся и случайно попал в папу. Более того, я обманом заставил Лолу помочь мне вытащить тот кинжал из королевского тайника и вручил его Конде, чтобы она, если что, могла убить даже Эзраэля. Осуждаешь?

— Нет, — по прежнему ровно и спокойно произнес лидер Черной Тридцатки, продолжая как ни в чем не бывало попивать пиратское награбленное винишко. — Те, кто осудит и еще посплетничает, всегда найдутся, не хочу пополнять их число. Я не был на твоем месте, Лихой, не мне судить тебя. Я не выдал тебя семь лет назад и позволил свершиться правосудию, потому что считал, что тогда, что сейчас, что Рай виновен. Он и без тебя дошел бы до покушения, только способ был бы попроще. А если бы отец принял решение казнить его, я бы помог ему сбежать…

— И сам угодил бы за решетку вместо него, — язвительно закончил за него атаман.

— Если на то была бы воля Богов.

— Святой ты, что ли? — досадливо поморщился Лихой.

Ответить Гвейн не успел — послышался скрип деревянных ступеней, ведущих в трюм…

— Мы спасены! — провозгласил на весь трюм зычный голос кронгерцога Веридора блистательного лорда Джанговира.

— А мы погибали? — послышалось следом ворчание лорда Дива, сопровождаемое жалостливым скрипом ступеней, немало повидавших на своем веку.

— Конечно, причем долго и мучительно, от жажды! Племяшей только за смертью посылать, но никак не за выпивкой! Я уж успел всю жизнь свою горемычную вспомнить с тех пор, как послал их за ромом!

— Послать, Ваша Светлость, вы могли разве что в Хаос. Может, Гвейн с Лихим там для вас ром разыскивают? А вот за смертью посылать впору только вас, вы же у нас некромант, так не будем отнимать у вас хлеб. Кстати, о хлебе, не хотите ли кваску, здесь и такой деликатес имеется, — первый министр громко постучал по бочке, за которой как раз устроился не замеченный в полумраке Лихой.

Гвейн хотел было подать голос, что, мол, здесь они с братом, просто забыли, что не только ради себя совершили набег на трюм, но Лихой вдруг вскинул руку ладонью вперед, останавливая его, и знаком попросил затаиться. Чернокнижник неслышно отодвинулся под прикрытие вина, на которое кронгерцог и министр не обратили ровным счетом никакого внимания, только лорд Див вскользь бросил, что благородного пойла лично ему по горло достало в Веридоре, а на бескрайних морских просторах волей — неволей душу охватывает ностальгия о пиратском прошлом.

— Какое это у вас пиратское прошлое? — ухватился за слова собеседника Джанго, отыскав для себя ром в противоположном от вина углу трюма и усаживаясь рядом с демоном, который все же решил приложиться к квасу.

— Я так понимаю, у нас второй раунд излияний откровений?

— А вы что-то имеете против? К тому же откровенные излияния хорошо заходят под винные, — не изменял старым привычкам лорд Джанговир, — всякую правду, что горькую, что сладкую, что пресную, приятно запивать добрым вином или ромом, ну, или в вашем случае, квасом. Так что, вы говорите, разбойничали вы в море?

Несколько минут лорд Див молчал, и отчего-то эта тишина показалась Гвейну зловещей, словно затишье перед бурей. Лихой же был уверен, что первый министр сейчас отговорится чем-то вроде "я неправильно выразился" или "я имел в виду нечто иное, а что именно, сам уж забыл, так что оставим". Но демон не стал юлить.

— Поверить не могу, что вы так и не признали меня. Хотя… и сам, увидав вас впервые после столь долгой разлуки, не поверил своим глазам. Но все же спутать тебя с кем-то, Ветер Смерти, просто невозможно. Такая дерзость, наглость, нечеловеческая удача и умение посылать в Хаос всех и каждого. Нет, двоих таких земля бы не выносила!