Юлиан Викторович Любовицкий, видя возвращение назад своих гренадеров, попытался было возбудить их опять своим примером.
— Барабанщик! За мной! — закричал он и кинулся с насыпи малого редута прямо под пули.
Следом за командиром, не отставая от него, кинулся барабанщик Рындин.
— Бить атаку! — загремел полковник.
Но увы! Барабан молчал...
Рындин, убитый наповал, растянулся у ног своего командира... Любовицкий остался один под свинцовым градом... Но присутствие духа не изменило герою. Он схватил барабан Рындина, накинул ремень на плечо, поднял палочки, чтобы самому ударить сигнал атаки. Но и у него барабан не издал ни звука. Турецкая пуля пробила плечо храбреца, и руки его беспомощно повисли. Забывая страшную боль, Любовицкий подошёл неспешным шагом ко рву ставшего русским редута и приказал ударить атаку одному из барабанщиков, лежавших там за прикрытием... Теперь барабан загремел, и, заслышав его, из рвов, ложементов, из-за насыпей посыпались на проклятое место гренадеры. Только тогда Любовицкий, изнемогавший от потери крови, приказал отнести себя на перевязочный пункт.
«Ура!» между тем гремело со всех сторон Горнего Дубняка. Штурмующие колонны подбирались всё ближе и ближе. Живая митральеза на холме лила на них убийственный град. Напрасно кидались под него удальцы. Финляндцев, павловцев, москвичей, стрелков постигла участь гренадеров. Когда они двинулись на штурм, казалось, ожил и заговорил весь холм. По скатам его всюду, кроме ровиков для стрелков, понаделаны были соломенные заслоны. Невидимые наступающим стрелки били отсюда прицельно. Офицеры падали один за другим. Из свиты начальника 2-й дивизии графа П. А. Шувалова к концу боя остались только двое. Оба бригадира той же 2-й дивизии генерал Зедделер и Розенбах были тяжело ранены. Командир Финляндского полка генерал-майор Лавров[60] был ранен смертельно. Жертв всё прибавлялось, и в то же время этот ад всё более разгорался. Со стороны Плевны нёсся сплошной, не смолкавший ни на мгновение рёв орудий — там Скобелев кинулся на турок, чтобы не допустить их выйти на помощь Горнему Дубняку. Выстрелы гремели и под Дольним Дубняком, и под Телишем, в особенности со стороны последнего, где разгорячившиеся егеря полезли на штурм, забывая, что их только один полк против превосходнейших сил неприятеля. Гурко потребовал из резерва измайловцев и пустил их в бой.
— Помните ваших дедов — героев Бородина! — кричал он им, когда они проходили мимо него.
Измайловцы только крестились на ходу.
Скоро их дружное «ура!» уже гремело под Дубняком. Полки у страшного редута все перемешались. Наконец свершилось невозможное: генерал Гурко получил известие, что штурмующие колонны одолели «стену» из пуль, прошли через огонь и добрались ко рву, опоясавшему турецкий редут...
Наступил решающий момент боя; оставалось только перейти ров. Но перейдён он не был, ибо каждая попытка сделать сей последний шаг кончалась сотнями смертей.
Живая, нахлынувшая было волна разбилась о турецкую твердыню и отхлынула от неё прочь...
Семь часов подряд шёл безостановочно кровавый бой. Семь долгих часов носилась смерть над холмом, вырывая каждую минуту всё новые и новые жизни. День, как на грех, вышел вовсе не осенний. Солнце опаляло сражавшихся бойцов, наводя на них усталость. Командующий приказал остановить бой. На отдых даны были всего 20 минут. Всё стихло вокруг. Замолчал даже Горний Дубняк. Пороховой дым начал рассеиваться. Неприступная твердыня, стоившая России целого моря крови её сынов, стояла молчаливая, грозная, готовая каждый момент послать к неприятелю тысячи смертей...
В три часа начался артиллерийский бой.
Во рву под Горним Дубняком разыгрывалась драма. При тщетных попытках перейти его туда попало порядочное число солдат. В первое время эти несчастные сидели во рву, не шевелясь. Турки были у них над головами, но очень скоро оказалось, что ров был самым безопасным местом под Горним Дубняком. Турки не могли стрелять в него ни из пушек, ни из ружей... Для этого им следовало бы выйти из укреплений. Опасность для гвардейцев, попавших в ров, теперь грозила со стороны своих. В ров попадали русские гранаты. Ими, не говоря уже о солдатах, смертельно ранены были во рву полковник Рунов[61] и штабс-капитан Ширман. Попавшим в эту западню приходилось сидеть сложа руки и дрожать каждый раз, как с противным визгом прилетал русский снаряд. Большинство засевших во рву были павловцы. Вдруг среди них появились лейб-гренадеры. Словно с неба свалились эти герои. Велик русский солдат! Велик не только храбростью, но и остроумнейшей смекалкой... В стороне малого, занятого гренадерами редута по непростительной для себя и своего дела рассеянности турки оставили не снесёнными караулку, несколько шалашей и стог сена. Гренадеры, и солдаты, и офицеры, залёгшие в канаве у шоссе, сами, без всякого на то указания, начали в то время, когда русские орудия громили Дубняк, перебегать поодиночке из канав за караулку, оттуда — за стог сена. Много их тут легло. Пали тут от турецких пуль перебегавшие от канавы к караулке капитан Гаммер и штабс-капитан Сероцинский, но всё-таки в конце концов за ничтожными прикрытиями накопилось столько людей, что поместиться все они там уже не могли и оказались под турецкими выстрелами. Гибель их была неотвратима. Между тем изо рва кто-то крикнул:
— Бегите, братцы, сюда! Тут нашего брата никакая пуля не берёт!
Этот оклик сразу дал толчок солдатской сообразительности. Поодиночке, по двое и по трое побежали отчаянные удальцы через пространство между стогом, караулкой и редутом. Кто бежал согнувшись в три погибели, кто полз, кто прямо катился по земле. Турки не могли помешать этому движению — каждый их стрелок, высовывавшийся из-за насыпи, падал под меткой русской пулей из глубины рва — да и не знали тогда, вообразить даже себе не могли защитники Горнего Дубняка, что выйдет очень скоро из этого движения, которым русские герои, как представлялось со стороны, сами себя заперли в ловушку...
Между тем артиллерийский бой так и кипел. Ближайшая к Дубняку русская батарея была всего в трёхстах саженях. Турецкие орудия замолкали одно за другим. Из Горнего Дубняка сыпался град пуль на курган, где был генерал Гурко со свитой. Только по счастливой случайности никто не был там ранен. Ровно в пять часов дня подан был сигнал снова начать штурм. Все люди, пролежавшие два часа в канавах, кустах, в отбитых у турок ровиках, измученные постоянным ожиданием смерти, поднялись на ноги, соединились в части, растянулись в цепи и опять кинулись на неприступный холм.
Радостное, торжествующее «ура!» загремело вокруг кургана, где был со своим штабом Гурко. Над Горним Дубняком был выброшен белый флаг. Твердыня сдавалась, турецкий комендант Ахмет-Хивзи-паша понял, что его сопротивление ведёт лишь к бесполезному кровопролитию.
Но радость, восторг, чувство облегчения и торжества мгновенно исчезли...
Белый флаг развевался над Горним Дубняком, а бой не только не останавливался, но даже разгорался ещё сильнее... Прошли ещё несколько минут. Флаг пропал, и Горний Дубняк опять обратился в смерть, в адскую машину.
Что же случилось?
Когда был дан сигнал к штурму, лейб-гренадеры, в строй которых вернулся их герой, командир Любовицкий, немедленно пошли на страшный редут. Эти герои шли на смерть, как на смотр: музыканты были впереди, развёрнутые знамёна колыхались над полком... Картина была величественная и грозная...
О появлении белого флага над редутом никто не предупредил гренадеров. Сами они со своей стороны не могли его увидеть. Не зная, что Дубняк сдаётся, удальцы кинулись на штурм... Турки, всегда злоупотреблявшие белым флагом, вообразили, что и русские таковы же, как и они. Ими овладело остервенение, и бой снова вошёл в силу...
Уже темнело. По-осеннему быстро надвигался вечер. В Горнем Дубняке начался пожар. Горели шалаши и палатки. Яркое зарево поднялось над страшным редутом. Русские опять добрались только до рокового для них рва...
