Он рассказал Сергею, что товарищи были поражены непостижимой смелостью, с какой шёл юноша в самое жаркое место боя. Удивлялись более всего тому, что этот всегда «субтильный», как называли солдаты Рождественцева, вольноопределяющийся явился для них примером того, как должно держаться воину в бою. Глядя на него, — признавались они сами, — они воодушевлялись и, увлечённые живым примером, забывали об опасности, а помнили только о том, что все они или должны удержать за собой место, занятое ими, или всем лечь на нём. Когда и роту были присланы знаки отличия военного ордена, солдатики единогласно присудили Рождественцеву один из них.

Сергей боялся спросить о своих товарищах по отделению. Но Фирсов, умница, предупредил его.

— Я вот да Мягков ранены, — рассказывал он. — Вас, Серёжа, — Фирсов теперь так уже называл товарища, — турок сзади оглушил. Может быть, через это вы и спаслись... Василий Андреевич без царапин остались, а так как Панов ранен, то они во взводе теперь за него... Епифанову и Юрьевскому — Царство Небесное, со святыми упокой! Оба преставились. Епифанова на берегу шальная пуля уложила, как только он с понтона соскочил, а Юрьевского турок штыком пробил, и не крякнул бедняжечка. Их высокоблагородие господин наш капитан Солонин тоже убиты. Много душ христианских освободилось, а всё-таки победа...

Голос Фирсова звучал довольством и торжеством. Солдатик, видимо, гордился тем, что как-никак, а «наша взяла всё-таки». Такое же настроение было и у других их соседей. Даже тяжелораненые умирали с некоторым довольством — дело было сделано, победа осенила первый шаг русских в Болгарии.

Говорили всюду и о других скромных, не замеченных сперва героях. Государь Император собственноручно возложил на грудь умиравшего от девяти штыковых ран капитана 12-й роты Волынского полка Брянова Георгиевский крест. Удивлялись матерому Семёну Лопатину, с перебитыми руками спасшемуся от турок при ночной переправе. Государь дважды посетил Лопатина, и главнокомандующий сам навесил ему Георгия. Восторгались пластунским урядником Сухоносом, перебившим в первый момент переправы пятерых турок и этим давшим возможность выскочить на берег 1-й стрелковой роте. Вспоминали, как на понтоне, где была батарея поручика Лихачёва, упала и забилась раненная осколком гранаты лошадь, грозя перепугать других лошадей и потопить всех. Солдаты навалились, задушили лошадь и тем спасли понтон и все орудия. Словом, всюду были герои, скромные, молчаливые, не трубившие о своих подвигах, но возбуждавшие ими всеобщий восторг.

В госпитале навестил Рождественцева Коралов. Он был невредим. Все его мечты рассеялись. Георгия у него не было, и ему даже не удалось во время переправы совершить ничего такого, что возвысило бы его по крайней мере в его же собственном мнении.

— Попрощаться пришёл! — объявил он приятелю, поздравил его с Георгием. — Ухожу...

— Как так? Куда?.. — удивился Рождественцев.

— Говорил, что 14-я армия для меня несчастливая... Перехожу в криденеровский корпус.

— Да разве это возможно?

— При желании, милый друг, всё возможно. Похлопотал, попросил, предлог нашёлся, счастливая минута вышла, а что нельзя, то, конечно, нельзя... Прощай! Выздоравливай.

Рождественцев только головой покачал.

— Да! — вспомнил Коралов. — Тебе Петко наш кланяется... Их ополчение перешло через Дунай, пойдёт на Тырново, а оттуда — на Балканы... Вот где покажут себя братушки. Кстати. Наша Самара поднесла им дружинное знамя. На Плоэштах большое торжество было, когда знамя передавали. Петко радуется. Ждёт не дождётся, когда в родной город попадёт. А меня прости и порадуйся, что этот перевод мне так удался. Позавидуешь. Передовой отряд всё дело сделает и войну кончит. Вашей дивизии разве только до Тырново придётся дойти да постоять там, а криденеровский корпус всё-таки будет штурмовать Никополь. Может быть, мне там придётся отличиться.

Коралов ушёл.

Невольно его слова возбудили зависть в Сергее. В самом деле, ему более не придётся побывать в сражениях, не придётся увидеть величественно дикой картины боя... Не могло быть сомнений в том, что отряд Гурко пройдёт Балканы, а там, когда спустится с гор, недалеко и до Адрианополя[46]. В Адрианополе же мир.

Такие мысли приходили не к одному Рождественцеву, а ко многим — почти ко всем в русской армии, в России...

Турки явно избегали решительных сражений и постепенно отводили войска из Болгарии.

Русские части Передового отряда шли всё вперёд и вперёд.

XV

ЗА БАЛКАНЫ

еребрящейся на солнце синей лентой прихотливо извивается среди берегов, утопающих в зелени лугов и кустарников, одна из красивейших рек Придунайской Болгарии — Янтра. Недалеко от мрачного горного ущелья, в которое врывается она в своём стремлении к Дунаю, стоит древнее Тырново[47] — мать городов болгарских — «болгарский Царьград». Природа не поскупилась на украшение этого прелестного местечка. Всюду зелень садов, покрывающих сплошь холмистые берега Янтры. На одном из холмов левого берега, спускаясь почти до самой воды, лепились десятки чистеньких беленьких домиков, среди которых виднелись и построенные по-европейски дома. Это христианский квартал Тырново. Выше его по берегу раскинулся мусульманский квартал, весь обрамленный зеленью бесчисленных фруктовых садов. Под низкими, однообразного типа и архитектуры домами турок — белыми, синими, жёлтыми — гордо высятся, словно опрокинутые полушария, купола мечетей, тянутся к высокому южному небу, словно гигантские иглы, минареты, с которых перед каждым наступавшим вечером пронзительно визгливым голосом призывают муллы правоверных турок к битве с «москалями».

Но напрасны эти призывы... Русские идут и идут. Подошли они и к Тырново.

Драгуны, гусары и, главное, метким своим огнём 16-я конная батарея отогнали турок от Тырново. Низамы и редифы, стоявшие в городе, после перестрелки, ленивой и вялой, отошли к Осман-Базару. Это было 25 июня. Турецкий губернатор Саиб-паша ушёл из столицы Болгарии пешком. В 4 часа пополудни урядник Кубанского полка князь Церетелев, только с началом войны вышедший из состава русского посольства в Константинополе, ворвался с сотней казаков в Тырново, промчался по всем его улицам, а вскоре за ним вступили и остальные русские кавалеристы. «Ура!» и «Живио царю Александру» встретили входивших в болгарскую столицу русских. Сияющие от радости болгары, болгарки, старики, взрослые, юноши, дети густой толпой бежали за рядами солдат, шедших к площади тырновского собора. Впереди русских войск шли с крестом и святой водой болгарские священники. В соборе было совершено благодарственное Господу Богу молебствие. Горячо молились недавние ещё жалкие рабы турок за своих освободителей, горячо молились и освободители — за ниспосланную им победу.

Не один из русских людей сильно призадумывался, поглядывая на черневшую к югу от Тырново горную громаду. Это был Великий Балкан, снизу на скатах весь покрытый цветущей зеленью и совершенно голый по мере того, как тянулись всё выше и выше его угрюмые холодные громады. Перелетать бы нужно через них вольной птицей, но вот переходить их придётся... да ещё как переходить! С конями, пушками, с обозом. Везде там в этих горах засели проклятые турки. Подойди только русский отряд, сразу оживут эти молчащие мёртвые твердыни. Как нежданно упавшие с далёких небес облака, окутают их клубы порохового дыма. Заговорят громовым голосом турецкие пушки, затрещит несметное число турецких превосходных «мартини-пибоди», и ударит вдруг по подходящим свинцовый дождь, несущий смерть. И невольный вздох вырывается из русской груди. И это вздох не страха за жизнь, не боязни смерти, нет! Вряд ли во время Освободительной войны думал кто-либо об этом среди русских воинов. Вздох этот был проявлением боязни за неуспех дела. Дунай-то перешли, а вот удастся ли теперь через Балканы перебраться?