И начинаются расспросы о деревне, о семье...

Солдат выходит из коляски, боготворя молодого генерала. Рассказ его передаётся по всему полку, и когда этот полк впоследствии попадает в руки Скобелева, солдаты уже не только знают его, но и любят его...

Раз в Журже Скобелев идёт по улице и видит — солдат плачет.

— Ты это что? Чего ревёшь-то? Срам!

Солдат вытягивается в струнку, молчит.

— Ну чего ты? Что случилось такое?

Тот всё мнётся.

— Говори, не бойся...

Оказывается, получил солдат письмо из дома. Нужда в семье, корова пала, недоимки одолели, неурожай, голод.

— Так бы и говорил, а то плачет! Ты грамотный?

— Так точно, ваше превосходительство, грамотный.

— И писать можешь?

— Так точно-с, могу.

— Вот тебе пятьдесят рублей. Пошли сегодня же домой, слышишь? Тебе скажут, как это сделать... Да квитанцию мне принеси.

Как он умел говорить с солдатами, знают те, кто видел его с ними. Они понимали его с полуслова. Скобелев не пропускал ни одного случая, чтобы дать солдатам урок. Однажды пришли около ста новобранцев, и Михаил Дмитриевич увидел их и сейчас же решил дать им урок атаки на батарею.

— Ну, братцы, как вы пушку станете брать?

— А на уру, ваше превосходительство!

— Ура — урой... А вы умом раскиньте... Знаете ли, что такое картечь? Ну, вот бросились вы, уру закричали — неприятель выпалил из орудия, два десятка из вас полегли... Сколько вас теперь осталось? Восемьдесят! Отойдите, двадцать человек!.. Это вот убитые, слышите ли? Их уже нет... Ну, что вы будете делать, половчее чтобы вышло?

— А мы, ваше превосходительство, покуль он опять заряд, значит, положит, тут на него и навалимся... Штыком его...

— Ну, теперь молодцы-ребята! Значит, поняли меня... Идём кашу есть!

И генерал взял деревянную ложку у первого попавшегося солдата и засел за общий котёл.

— Ён, брат, и ест-то по-нашему, — говорили потом солдаты...

Когда пришло приказание ставить минные заграждения через Дунай, Скобелев весь ушёл в дело. Заграждения предположено было ставить у Парапана, деревушки верстах в пятнадцати за Журжей и тоже по Дунаю. Минный катер «Шутка», которым командовал молодой лейтенант Скрыдлов, должен был отогнать стоявший у турецкого берега монитор. Для прикрытия атаки «Шутки» на турецкую махину был назначен 15-й батальон из знаменитой впоследствии четвёртой стрелковой бригады, которую Скобелев впоследствии и прозвал «железной». Как было принято, вызвали прежде всего охотников. На этот вызов весь батальон, как по команде, шагнул вперёд.

— Это лучше! — заметил присутствовавший тут же Скобелев. — По-моему, никаких охотников не должно быть. Каждый должен быть охотником. Дело — праздник для всякого воина... Какие же тут охотники!

Были избраны сто двадцать человек. К ним командированы трое офицеров. Вместе с сотней уральских казаков и полевой батареей это составило небольшой отряд прикрытия минных работ. Офицеры было повели солдат, когда Скобелев остановил их:

— Постойте... Так нельзя... Солдат должен всегда знать, куда и зачем он идёт. Сознательный солдат в тысячу раз дороже бессознательного исполнителя... Уральцам я уже объяснил...

Затем Скобелев обратился к стрелкам:

— Здорово, молодцы!

Те ему ответили.

Он спросил:

— Знаете ли, куда вы теперь идёте?

Солдаты замялись.

— В Барабан, ваше превосходительство!

— Ну, всё равно, Парапан или Барабан... А зачем?

— Турку бить!

— Турка бить всегда следует... Как твоя фамилия?..

Солдат называет фамилию.

Скобелев хвалит:

— Видно, что удалой... Скоро георгиевским кавалером будешь... А только мы теперь вовсе не турку бить идём... Нам, брат, другое дело нужно обработать... Скоро мы на ту сторону Дуная перебросимся. Поняли?

— Так точно, ваше превосходительство, поняли!

— Ну то-то!.. Сидеть на одном месте у молдаван надоело, и работы солдату нужно.

— Это точно!

— Ну вот, мы воевать пришли, а неприятель на той стороне, он к нам не придёт — ему у себя чудесно. Нам нужно его выбить оттуда... Выбьем ведь, орлы?

— Рады стараться! — повеселели солдаты.

— А чтоб выбить, нам нужно перейти через Дунай... Тут-то нам и достанется... Станем мы перебираться туда, турок-то ведь тоже не дурак, он на наши плоты да лодки мониторы свои пустит. Видели вы, каковы мониторы-то, вон те, что у того берега пыхтят?

— Видели, ваше превосходительство!

— Они нас и перетопят. Ну а мы хитрее турок. Мы в воду такие мины поставим, что ему мимо них и не проплыть. Только он на них наткнётся, тут его и взорвёт... Мы-то у него перед самым носом и перейдём реку.

— Рады стараться! — просветлели лица у солдат, понявших суть дела.

— Это совсем не такой, как другие! — толковали потом они между собой. — Этот понятный совсем!..

Так на первых порах имя «понятного генерала» и осталось за Скобелевым[3].

Постановка минных заграждений удалась превосходно и стоила отряду прикрытия ничтожных потерь.

И Скобелев оставался верен себе во всё это время стоянки на Дунае. Офицеры встречали в нём прекрасного, отзывчивого товарища, солдаты — доброго, с редкой заботой относившегося к их непростому житью-бытью и всеми силами старавшегося облегчить их тяготы. Слава молодого Скобелева всё разрасталась и разрасталась, но всё-таки он оставался в тени...

А между тем близко было уже то время, когда гром войны должен был огласить своими раскатами долины Болгарии.

XVIII

НЕ У ДЕЛ

аркий день 14 июня 1877 года клонился заметно к сумеркам.

С тихо катившего свои волны Дуная веял прохладный бодрящий ветерок. Грязноватый придунайский городок Зимница как-то особенно молчаливо встречал наступавший вечер. Жители городка, обыкновенно суетливые, шумливые, румыны, валахи, молдаване, теперь бродили по улицам, как сонные мухи. Кто мог, тот подальше прятался в дома, в погреба, а нет, так и старался совсем уйти с берега этой великой славянской реки, отделявшей русских от турок и постоянно оглашаемой громом пушечных выстрелов...

За Зимницей раскинулся лагерь. На огромном поле белели правильные ряды палаток. Стояли бивуаком полки, только что накануне, и даже в ночь, пришедшие откуда-то с устья Дуная.

Под берегом, почти у самой воды, несколько ниже Зимницы, копались в земле сапёры, вырывавшие рвы и наскоро набрасывавшие земляные валы. Изредка на противоположном берегу, занятом турками, вздымалось белесоватое облачко, громыхал орудийный выстрел, и взвивался над Дунаем шипящий, свистящий турецкий снаряд. Это турки, батареи которых располагались у Систова, пытались огнём отогнать рабочих с берега Дуная.

На неприятельские выстрелы русские почти не обращали внимания: привыкли к ним. Да и как не привыкнуть! Уже два месяца грохотали над Дунаем и русские, и турецкие пушки. Неизвестные дотоле имена лейтенантов Макарова, Рождественского, Шестакова, Дубасова, Скрыдлова, мичманов Нилова, Аренса, Баля вдруг получили громкую популярность. Первые два месяца войны вся слава выпадала на долю моряков, и только всего за четыре дня до того, с которого начинается этот рассказ, геройским переходом через Дунай у Галаца впервые показала себя врагу и русская сухопутная армия.

Тому, что около Зимницы, вернее, за Зимницей, собралось столько войска: целая «трёхмихайловская дивизия» — так называли тогда на Дунае 14-ю пехотную дивизию оттого, что и её дивизионный, генерал-лейтенант Драгомиров, и оба бригадных генерала носили имя Михаил, — пластуны, сильная артиллерия, — никто особенного значения не придавал. Целых два месяца передвигались с одного пункта на другой полки. Приходили, отдыхали, уходили; на смену им являлись новые — и так без конца... Общее мнение, даже не мнение, а убеждение было таково, что переправляться русские войска через Дунай будут от города Турну-Магурелли на Никополь и что для переправы предназначается десятый корпус. В деревне Фламунда, близ Турну-Магурелли был сам Государь Император, августейший главнокомандующий Дунайской армией Великий князь Николай Николаевич, весь штаб, вся свита Государя, и это обстоятельство только поддерживало общее предположение, что переправа будет произведена выше, на Никополь. Появление же у Зимницы драгомировской дивизии объяснялось только тем, что составлявшие её полки перейдут к Турну-Магурелли по первому требованию подкреплений.