XVII

НА ДУНАЕ

однявшаяся на защиту славянства Русь 12 апреля 1877 года, после того, как раздалось на кишинёвском смотру Царское слово, тронулась на границу и вошла в пределы Румынского княжества. Полетели вперёд лихие казачьи отряды, и вскоре уже в рядах русских солдат зазвучала песня, как нельзя более характеризовавшая быстроту первых русских переходов на берег великой славянской реки — Дуная.

Полковник Струков командовал казачьим отрядом, нанявшим на глазах турок Рени, Галац, Браилов — румынские городки в нижнем течении Дуная.

Турки сопротивлялись вяло, русские войска быстро позанимали все выгодные позиции на левом берегу Дуная. В маленький румынский городок Журжу пришла Кавказская казачья бригада, назначенная для охраны береговой линии.

Командир этой бригады и начальник её штаба — оба генерал-майоры — невольно привлекали к себе внимание всякого, кто побывал в это время в Журже.

Оба они походили один на другого. Старик по внешности напоминал собой и своей приземистой фигурой с добродушным красным лицом, крашенным длинной русой седеющей бородою, бурмистра так называемого доброго старого времени. Он был невысок ростом, кряжист, широкоплеч. Черты лица его отличались крупностью. Голубоватые глаза смотрели добродушно, но порой и не без хитринки. Речь была грубовата, изобиловала простонародными выражениями. В одежде замечалась некоторая неряшливость.

Молодой генерал ростом был значительно выше старика, строен, изящен, но тип оставался всё тот же: то же чисто русское простое лицо с добрым взглядом голубых глаз, золотистая борода, — непринятые тогда в войсках баки и борода, — была расчёсана на две стороны. Все движения его — порывисты. Речь лилась столь быстро, что трудно было уследить за мыслями говорившего. Начальнического в обращении с подчинёнными было совсем мало; в каждом слове, в тоне, которым оно произносилось, в движениях так и выливались русская душевная доброта, широчайшая размашистость и полнейшая беззаботность. Видно было, что этот молодой человек, уже с двумя Георгиями на шее, свидетельствовавшими о его беспримерной храбрости, не особенно заботился, что о нём скажут, и держался с полнейшей непринуждённостью.

Старого генерала звали Дмитрием Ивановичем Скобелевым, а молодого, его сына, — Михаилом Дмитриевичем. Молодого знали как героя Польши, Хивы и как покорителя Кокандского царства.

Скобелев-отец командовал Кавказской казачьей бригадой, сын исполнял обязанности начальника его бригадного штаба...

Только эта должность и нашлась во всей действующей армии для покорителя Коканда.

Не повезло Скобелеву, когда он явился в армию. И начальником-то штаба бригады, находившейся под командованием его отца, Михаил Дмитриевич стал лишь потому, что его предшественника полковника Паренсова отозвали в Петербург.

Кавказская бригада была единственной, во главе штаба которой стоял генерал... В Освободительную войну 1877-1878 годов генералы были начальниками корпусных штабов, да и то лишь в двух — в корпусах генералов барона Криденера и Ванновского.

Но Скобелев смотрел на своё назначение как на средство познакомиться поближе с солдатами и вообще с войсками. Турки были на противоположной стороне реки и зорко следили за каждым движением русских. Казачья Кавказская бригада предназначалась для охраны левого берега у Журжи и для прикрытия работ минной флотилии на Дунае. Войска собрались отборные. Кавказские казаки — природные воины. В бригаде были и пылкие осетины, и храбрецы-кабардинцы. Были и пластуны, которыми командовал есаул Баштанников (которого мучили турки в июле во время первого похода на Балканы). С последним Скобелев пускался во всякие хитрости, чтобы беспокоить неприятеля, не давать ему по возможности ни минуты отдыха. На левом берегу появлялись невиданные, словно из-под земли выросшие батареи: это Скобелев и пластуны турок пугали, укрепляли на подпорках снопы соломы — и такие снопы издали казались туркам пушками. По ним открывали огонь, расстреливали их гранатами; поднималась тревога, турки выбегали из лагерей, строились, готовились к отражению неприятеля и в конце концов расходились, сообразив, что тревога была ложная. В особенности часто Скобелев тревожил турок тем, что пускал по Дунаю плоты с тлевшими на них угольями. С турецкого берега казалось, что русские начинают переправу. С ожесточением тогда трещали выстрелы, грозные боевые колонны готовились встретить русских, целые ночи проходили в ожидании и лишь к утру выяснялось, что ожидания были напрасны, русские на левом берегу крепко спали под грохот турецких пушек и под треск превосходных турецких ружей...

Особенно по душе приходились все эти проделки пластунам, прирождённым воинам, воспитанным на постоянной войне с неукротимыми храбрецами черкесами.

— Это настоящий!.. Это — наш!.. — говорили пластуны про Скобелева.

Они более чем кто-либо другой понимали, что все эти «штуки с турком» проделываются неспроста. Благодаря им притуплялась бдительность неприятеля. Турки привыкали к мысли, что с ними «шутят», что тревоги ложные, и мало обращали внимания на появление подозрительных предметов на Дунае, и поэтому рекогносцировки правого берега производились сравнительно без затруднений и в безопасности.

Михаил Дмитриевич нередко сам предпринимал их, весьма рискуя своей жизнью.

В ночь на 23 мая он с капитанами Масловым и Сахаровым и с германским военным агентом Лигницем на лёгонькой лодчонке, гребцами которой были пластуны, исследуя дунайский островок Мечку, прокатился под фонарями ставшего на якоре турецкого монитора и по возвращении объявил, что на острове и следа нет турок.

После этой рекогносцировки начались работы по заграждению Дуная минами, и началось заграждение именно от острова Мечки, обследованного Скобелевым.

Но не одними только «штуками с турком» занимался молодой Скобелев в скучные дни стоянки на Дунае. Часто целые ночи виден был огонёк в его палатке. Когда спрашивали, что он делает, оказывалось, что молодой генерал... читает. Да, Скобелев всё своё свободное время в эти дни, предшествовавшие в начале кампании жарким боям, посвящал чтению. Он выписывал массу книг, в коих рассматривались разные отрасли военной науки, и изучал всё то, что предлагалось военными авторитетами. Память у Михаила Дмитриевича была отменная. Поля книг, которые он прочитывал, были испещрены его заметками, выносками, ссылками на прочтённые ранее сочинения. Иногда Скобелев вычерчивал планы воображаемых битв, принимая при этом в основу распоряжения турецких войск, и так шло изо дня в день, вернее, из ночи в ночь. Ум Скобелева обогащался новыми познаниями, которые он готовился приложить к живому делу...

Однако было у него в эти скучные дни и другое дело по сердцу. Скобелев занимался с солдатами, как бы предвидя, что ему скоро придётся водить их в битвы.

В армии его знали, но знали только понаслышке. Теперь героя бесчисленных рассказов, ходивших по России, увидели воочию.

Скобелев и в действительности оказался таким, каким он был нарисован в народных легендах.

Едет он как-то в коляске. Жара невыносимая — солнце с ума сошло в небесах. Впереди едва-едва ковыляет солдат, чуть не сгибающийся под тяжестью ранца.

— Что, брат, трудно идти? — останавливает его генерал.

— Так точно, ваше превосходительство!

— Ну, садись ко мне!..

Солдат совсем в недоумении... Ему кажется, что генерал шутит.

— Садись, тебе говорят! — раздаётся повелительный окрик.