Рождественцев усмехнулся.
«Ave Caesar! Morituri te salutant!»[40] — припомнилось ему восклицание шедших на смерть гладиаторов Древнего Рима.
Что же! Разве они не morituri, не «обречённые на смерть»? Все, все они лягут здесь. В цепи уже всюду прорывы. Там, где они зияют, копошатся раненые. Стоны и крики их смешиваются с выстрелами. Победное «алла» турок всё растёт и крепнет, звучит всё громче... Русские подались назад — не было более сил выдерживать свинцовый град.
С ужасом оглядывались солдаты назад. Оглянулся и Сергей. Позади чернел провал оврага. Сейчас... вот-вот сейчас сбросят туда всех их наступавшие враги, охватившие эту горсть обречённых на смерть людей со всех сторон. Там, на дне оврага, всё будет кончено. Там наступит последняя минута для тех, кто не погибнет здесь... Последний миг... Ужасный миг!
Тут Рождественцев вздрогнул. Неподалёку затрещал барабан. Сергей не верил слуху: барабан чётко бил сигнал атаки...
«Не с ума ли Фок сошёл? Какая атака?» — промелькнула мысль у Сергея.
Но это было всего одно мгновение. Не громкое уже «ура!», ибо мало оставалось людей, понеслось навстречу наступавшим туркам. Стрелки и линейцы со штыками наперевес кинулись им сами навстречу, не дожидаясь, когда враги подойдут ближе.
Всё перемешалось. Рождественцев поднимал ружьё, ударял вперёд штыком, кричал, сам не слыша своего крика. Ему теперь было всё едино. Бой опьянил его. У него на глазах уткнулся лицом в землю Мягков. Савчук, повернув ружьё прикладом вперёд, размахивал им, как дубиной, сыпя тяжёлые удары направо и налево. Только один раз Сергей почувствовал — не увидел, а именно почувствовал, — что его штык погрузился во что-то мягкое, словно в подушку, — тогда же подумал Рождественцев, — что он встретил на своём пути. Сергей увидел замахавшие перед ним в воздухе руки, ясно расслышал чей-то болезненный вопль. Он ответил на него хриплым «ура!», но даже и не дотянул его. «Ура» оборвалось. Какая-то тупая противная боль вдруг охватила его голову. Всё перед глазами: турки, русские, холмы, небо, земля... закружилось, зашаталось, закричало так, что Сергей более не мог держаться на ногах и упал. Он чувствовал, как давят его спину чьи-то тяжёлые ноги. Сознание оставило его в то мгновение, когда ускользнул последний проблеск мысли... он услышал новое «ура!», громкое, мощное, победное...
Это подоспело подкрепление.
Когда на прибрежных высотах турецкой стороны начался бой, скрываться русским на левом берегу уже не было смысла. Загремели русские пушки. Место посадки солдат на понтоны перенесено было версты на две ниже. Все очереди нарушились. Как только приходил с правого берега освободившийся понтон, сажали людей и отправляли на тот берег. Первыми пошли сводная рода почётного конвоя и 3-й батальон волынцев.
Был четвёртый час утра, когда на правый берег отправились эти части. Уже рассвело настолько, что плывшие понтоны ясно виделись на поверхности реки. С Систова и Вардена в них полетели турецкие ядра и гранаты. В то время, когда они были уже на середине пути, из-за острова Вардена показался турецкий военный пароход. Он шёл прямо на понтоны с очевидным намерением потопить их. Две русские батареи, однако, усиленным огнём заставили его уйти обратно и укрыться в Варденском рукаве. Сводная рота и волынцы успели благополучно пристать к берегу возле устья Текир-дере.
Их высадку заметил капитан Фок и двинул остатки своих людей на турок, чтобы отвлечь их внимание и дать прибывшим время взобраться на правый скат.
Первой кинулась в бой сводная рота. Её «ура!» и услышал, теряя сознание, Рождественцев.
Турки не поддались. Грудь с грудью, штык со штыком схватились противники. Турок оказалось много; из Вардена к ним подходили всё новые батальоны.
Бой с каждым часом всё разгорался...
В сводной роте были уже ранены её командир, флигель-адъютант полковник лейб-гвардии Преображенского полка Озеров, и лейб-гвардии Гренадерского полка поручик Поливанов. И теперь держаться против турок было трудно. Они давили огромной массой. Русские не отступали, но и не продвигались вперёд. Были даже моменты, когда они подавались назад.
Новое «ура!» загремело справа и слева сражавшихся насмерть стрелков и конвойцев. Это кинулись на турок волынцы 3-го батальона. Опять всё перемешалось: турки и русские не хотели уступать один одному.
Впереди показалась 12-я рота.
— Ребята! Наших бьют, не выдавай! — кричал командир её капитан Брянов.
Он опередил свою роту и кинулся вперёд. Раздался отчаянный вопль, сменившийся затем криком ярости. Солдаты увидели своего командира, поднятого турками на штыки. Русские, как обезумевшие, кинулись вперёд, и гора трупов выросла на месте, обагрённом кровью храбреца.
Натиск подошедших волынцев был так стремителен, так упорен, что турки дрогнули и отодвинулись далеко в сторону. «Morituri» сделали своё дело. Немного осталось из четырёх с половиной рот, бившихся за оврагом Текир-дере, но они удержали за собой важнейший пункт, обеспечивая остальным, уже плывшим через Дунай товарищам устье реки, где они могли теперь высаживаться в сравнительной безопасности.
XIII
ПОБЕДИТЕЛИ
о победы, однако, было ещё далеко...
Пока весь бой, весь ужас боя был на правом берегу Текир-дере. У Систова было сравнительно спокойно. Не было схваток грудь с грудью; там турки не решались кидаться на русских. Они засели в своих виноградниках и сыпали оттуда пулями. Русские отвечали им, но только этим и ограничивались. Третий отряд в глубине берега тоже оставался спокоен; турки и на него не нападали. Зато на Дунае, на самом Дунае обильно лилась русская кровь, гибли русские люди.
Переправлялись стрелки Минского полка и его 3-й линейный батальон.
Отброшенные волынцами от оврага Текир-дере турки укрепились в прибрежных обрывистых скатах. Каждый подходивший понтон они встречали таким активным огнём, что от падавших в Дунай пуль «вода кипела около понтонов»...
Строго-настрого запрещено было стрелять русским во время самой переправы, и приказ исполнили. Выстрелами с реки переправлявшиеся могли бы или отогнать турецких стрелков, или, по крайней мере, ослабить их огонь. Но нет! Что приказано, то и исполнено. Ни одного русского выстрела не раздалось с Дуная.
Велик солдат русский!..
Тихо плывёт понтон. С трудом выгребают вёслами гребцы, преодолевая течение. Стальной щетиной торчат штыки. Пока до правого берега далеко — всё ничего. Но вот он уже близок. Льются дождём пули. Их не видно. Слышно только их пчелиное жужжание. Рвутся с противным шипением гранаты, обдавая несущими смерть осколками безмолвных, бледных пассажиров понтона. А понтон уже не стремится к берегу. Он, колеблясь, плывёт, куда несёт его течение. Штыки уже не щетинятся. Они склонились на сторону, как склоняются в поле побитые градом колосья ржи. Мертвецы держат их... Турецкие пули смели всё живое с понтона...
Тихо плывёт другой понтон. Он только ещё отвалил от берега. Вёсла мерно погружаются в воду, всплёскивают. Штыки стоят щетиной — правый берег далеко ещё. Солдаты пока и опасности не видят. Вдруг — тдд-дду-дду — поёт, разрезая воздух, турецкая граната. Рулевые не рассчитали, где она упадёт. Крик ужаса, вопль предсмертный — граната в понтоне. Взрыв, клубы дыма окутывают понтон. Когда дым рассеялся, только круги идут по Дунаю. Понтона нет — со всеми своими пассажирами ушёл он под сердитые холодные волны...
Так три понтона оказались расстреляны[41]...
Более всего погибло на тех понтонах, которые сносило течением ниже устья Текир-дере. Там, по выражению участника переправы, в русских «не стреляли, их расстреливали». На понтонах, пристававших выше устья речонки, больших потерь не было.
