Она напоминала Двуликого из комиксов. Чертый юмор медиков не знал границ и этичность принимала немного другую форму. Свои аналогии Шон привык оставлять при себе, тем не менее, но ассоциация так и прилипла к этой девушке.

Правая половина ее тела была практический здорова, а левую какой-то урод превратил в крошево из костей и плоти, по крайней мере, то что находилось ниже шеи. Левого глаза практически не было видно, огромная гематома изуродовало явно красивое лицо. Повязка из бинтов начиналась с головы, серьезная травма левой височной доли черепа погрузила эту бедолагу в блаженной забытье комы. Шон знал, что сейчас она ничего не чувствует, хотя до того момента, как ее сознание больше не могло выносить адские муки и нервная система соблаговолила сдаться, эта бедолага натерпелась на всю жизнь вперед.

Гипс тянулся от ключицы, переходя на левую руку и заканчивался чуть выше ступни левой ноги. Более того, ей пришлось делать полостную операцию, чтобы удалить разорвавшуюся селезенку и извлекать обломки ребра из легкого.

Но кости срастутся, внутреннее кровотечение остановили вовремя, жить и ходить она будет. Другой вопрос в том, как скажется травма головы, что было самым серьезным.

Однако, самое жуткое случилось, когда через пятнадцать дней комы, она пришла в себя.

Шон, как обычно делал гигиеническую профилактику, стараясь, чтобы тело оставалось неподвижным. Пролежни в таких случаях были обычным явлением. Покончив с процедурами, он записал показатели по давлению, пульсу, взял кровь на анализ и мельком взглянул на лицо.

В тот момент Данри заметно вздрогнул от неожиданности. Правый глаз был открыт и зрачок, в обрамлении зеленой радужки едва заметно подрагивал. Девушка не смотрела на него, взгляд был устремлен на пустую стену палаты. Что было еще удивительным, она не пошевелила здоровой рукой или ногой, не испугалась, не заплакала, как обычно это случается в подобных случаях. Лицо оставалось неподвижным, тело не пошевелилось, хотя неудобств тут хватало и под действие морфина.

При поступлении эту пациентку зарегистрировали, как неизвестную. Ни документов, ни единого звонка по поводу розыска пропавших от полиции или родственников. Ведь близкие в первую очередь рвут телефоны мед учреждений.

Эту женщину явно никто не искал. В больнице прописан порядок действий в таких ситуациях. О нанесении тяжелых травм в полицию сообщили, даже инспектор приходил, но убедившись, что пострадавшая пребывает в состоянии комы, со скучающим видом ушел, бросив сухую фразу о том, чтобы с ним связались, когда состояние улучшится.

И вот, она пришла в себя. Тихо и безмолвно…

Опухоль с левого глаза заметно спала, но открыть его еще было невозможно из-за отека. Кровоподтеки приобрели характерный фиолетово-желтый оттенок, расползаясь далеко за свои первоначальные границы.

Шон с недоверием покосился на девушку и перевел взгляд на монитор, который издавал все тот же равномерный пикающий звук в унисон сердцебиению. Даже пульс не подскочил. Вполне возможно это от действия обезболивающего.

Сообщив лечащему врачу об изменениях в состоянии пациентки, Шон наблюдал за осторожными действиями доктора Милфорда. Тихий, успокаивающий голос мужчины заученными фразами призывал девушку не пугаться, он сообщил, что она пребывает в больнице, на нее напали, состояние стабильное. Потому пошли вопросы, как ее зовут, слышит ли она его, видит ли…

Реакции не последовало. Были срочно вызваны окулист и отоларинголог. После их консультации были установлено, что зрение и слух в порядке. Специалисты пожали плечами, сошлись во мнении, что это последствия глубокого эмоционального шока и снова вошли в режим ожидания. Хотя несколько раз система измерения жизненный показателей все же взрывалась негромкой сиреной.

Первый раз выяснилось, что каким-то образом установленный в вене катетер был содран и из проколотой вены прямо на пол вытекала кровь. Тогда никто не предал этому значения. Вполне возможно, что у девушки начались судороги во сне, может она дернулась и зацепилась за одеяло. Но это повторилось еще дважды и уповать на случайность персонал больше не рискнул. Запястье девушки обездвижили специальным ремнем, который крепились к поручням кровати по бокам.

После этого несчастные случаи с катетером прекратились.

Эмма пребывала в блаженной темноте. Там не было ни звуков, ни мыслей, ни боли, ни единого проблеска света, ни размытых человеческих силуэтов. Ее самой как будто не было. Только густая кромешная тьма.

Зачем мир вернулся?

Мир, который не хотел ее с самого рождения. Ее не хотели даже ее родители выбросив как ненужную вещь, как мусор и вот спустя двадцать шесть лет Эмма буквально оказалась выброшена на свалку. Истекавшее кровью, поломанное, истерзанное тело выбросили рядом с мусорными контейнерами прямо в черную жижу кишащую смертоносными инфекциями, где копошились тараканы и крысы.

Мир вернулся, чтобы вновь ее мучить. Даже память играла против своей хозяйки до мельчайших подробностей подсовывая реалистичные воспоминания, которые Эмма видела словно кадры из фильма ужасов. Они проплывали медленно с постановкой на замедленное воспроизведение, прямо тут в этой унылой комнате по пустой стене напротив.

Этот кошмар отступал только когда ей уменьшали дозу морфина или приходил улыбчивый темнокожий парень. Он много говорил, но смысл слов не доходил до сознания Эммы. Обезболивающие прекращали действовать и боль вгрызалась в голову слева.

Да, там было хуже всего…

Голова пульсировала, а потом начинала колоть, словно острые длинные иглы резко втыкались в мозг, чтобы на секунду отпустить и снова истязать этой изощренной пыткой, вызывая тошноту. На фоне этой боли плечо, рука, ребра и нога практически не болели. Конечности страшно чесались под гипсом отчего Эмму прошибал пот, что совершенно не облегчало ситуацию замыкая порочный круг, преследующий всех лежачих больных, не способных пошевелиться.

Но все равно это было лучше, чем фильм ужасов из воспоминаний.

Шон всегда немного повышал уровень подачи морфина на специальном приборчике и иглы в голове ломались, возвращая на законное место память, среди которых всплывало лицо. До боли знакомое лицо, человека, который сотворил все это с Эммой просто так…

Именно, просто так. Как избалованные дети ломают дорогие игрушки без тени сожаления и даже ощущая некое превосходство. Без оправданий, без причин, без сожаления и жалости…

Это лицо преследовало Эмму даже во сне, который только изматывал, а потому она старалась как можно дольше не закрывать глаз. Но и реальность была отвратительной.

В попытках избавиться от невыносимых мук Эмма несколько раз сдирала пластиковый катетер, с блаженной надеждой отсчитывая секунды. Чем больше, тем лучше… С кровью уходило все плохое и спасительная тьма возвращалась. Однажды удалось досчитать до тридцати, но настырный визг возвращал все на свои места.

Для медбрата, бодрствование Эммы тоже внесло кое-какие коррективы. Обычно он молча проделывал все процедуры, вносил записи и покидал палату, но теперь… Теперь нельзя было игнорировать работающее сознание этого хрупкого, переломанного создания. Данри испытывал жалость к девушке, которой бы жить да жить, а тут тусклая, пустая оболочка. И становилось не понятно, что лучше…

Полноценная жизнь для этой девушки теперь заказана.

Словно стараясь привнести хоть каплю радости, Шон каждый день навещал молчаливую пациентку со свежими цветами. Они были дешевые и быстро увядали.

Правый глаз оставался открытым и неподвижным. Данри нес всякую чепуху, рассказывал об интересных случаях из травматологии, задавал вопросы, на которые не ждал ответов, шутил и после того, как покинуть палату всегда останавливался напротив того места с которого девушка не сводила взгляда.

У медсестер, которые принимали смену, Шон всегда интересовался реагирует ли на них его любимая пациентка, но все отрицательно качали головой. Девушка не засыпала сама, она могла по семнадцать часов лежать не смыкая глаз, пока ей не вводили внутривенно снотворное.