Первая реакция последовала в тот день, когда Шон столкнулся в палате со стариком. Это был первый посетитель за долгий срок. Пожилой мужчина едва сдерживал слезы, глядя на исхудавшее тело, облаченное в больничную рубашку.

Он стоял около больничной кровати, сгорбившись и осторожно гладил тонкую, едва ли не прозрачную руку девушки. Тогда Шон и заметил, что из ее неподвижного глаза потекли слезы. Она не всхлипывала, не шмыгала носом и оставалась все так же неподвижной, но правая рука перевернулась тыльной стороной и ослабевшие пальцы дернулись, создавая впечатление, что это она утешала старика, а не наоборот.

Дело сдвинулось с мертвой точки.

Выяснилось, что пациентку зовут Эмма Кейтенберг, у нее была скромная медицинская страховка. Сирота. Старик был для нее чужим, если выражаться официальным языком чиновников, но с того момента, как он нашел ее, дни напролет проводил в палате Эммы.

Шон проникся уважением к Ларсону и быстро с ним подружился. Почти месяц провести стоя или сидя на жестком стуле с перерывом на некрепкий сон, это было вполне достаточным, чтобы половина персонала на третьем этаже, познакомилась с мужчиной, которого звали Ларсон.

Добрый, молчаливый дедушка был полностью лишен наглости. Медсестры стали подмечать, что он явно стеснен в средствах. Изможденный вид старика и нетвердая походка, помимо возраста указывали на то, что этот человек нуждается в нормальной еде и изо дня в день он приходил в одной и той же одежде, будто она была единственно приличной.

И если Эмму кормили через трубку, которая была интубированая через носоглотку, то ее бессменному посетителю приносили еду из столовой и следили, чтобы все было съедено. Хотя обычно, Ларсон не оставлял ни крошки и отдавал пустую посуду с извиняющимся видом.

Шон надеялся, что старик разговорит свою подопечную, но ему удалось только расшевелить ее. Эмма упорно молчала, даже когда с ней обращался Ларсон.

По мере того, как переломы срастались, Эмму передали в руки физиотерапевтов и к большому удивлению Шона, это был частный специалист из дорогой частной клиники. Обычная страховка явно не включала подобный уровень ухода. Кто-то оплатил недешевые процедуры, но вопросы задавать было бесполезно. Рослый немногословный дядька обладал завидной невозмутимостью, он умело разрабатывал почти атрофированные конечности девушки, лишь один раз упомянув врачебную этику и пункты договора о неразглашении информации.

Прогресс был очевиден Эмма сцепив с силой челюсти, выполняла упражнения хоть и без особого энтузиазма, ее глаза по прежнему оставались мертвыми и неподвижными, она, словно не замечала окружающих и больше не плакала с того момента, когда ее начал навещать Ларсон.

Старик вносил свою посильную лепту. Когда он приходил рано утром, то осторожно обнимал Эмму в качестве приветствия. Еще одно объятие было перед его уходом. Эмма без посторонней помощи уже могла сесть на кровати. Шон не раз становился свидетелем этого трогательного ритуала, удивленно отмечая, как девушка трепетно обнимала мужчину, делая глубокий вдох, она закрывала глаза, словно испытывала облегчение.

Заговорила Эмма только, когда в палате появился инспектор из полицейского управления с тем же скучающим видом, с которым он приходил в первый раз. Он получил от лечащего врача пострадавшей разрешение на то, чтобы задать несколько вопросов и поинтересовавшись у Ларсона, кем он приходится девушке, попросил его покинуть палату. Дважды повторять не пришлось. Копов бездомный старик ненавидел сильнее вшей и блох, которые его до недавнего времени донимали нещадно.

После пятнадцати минут наедине, в дверях показалась довольная физиономия мужчины.

Она ответила на ваши вопросы? — спросил Ларсон.

Да и весьма подробно, — кивнул инспектор с недоверием поглядывая на поношенную одежду старика.

Она видела, кто на нее напал. Хоть что-то помнит.

Судя по тому, что я услышал, эта девочка помнит все. Удивительно!

Ларсон и Шон переглянулись. Инспектор поспешил откланяться, а они вернулись в палату, где снова встретили неподвижный взгляд и сомкнутые челюсти.

Эмма? — позвал Ларсон, вглядываясь в лицо, чтобы найти хоть какой-то отклик.

Она даже не моргнула, продолжая безучастно смотреть на пустую стену.

Оставьте, — Шон покачал головой. — Ей, нужно отдохнуть. Скоро и так все выясниться.

Медбрат отобрал пластиковым шприцем из пузырька лекарство и ввел его в катетер, прикрепленный на правой руке Эммы, через несколько минут, ее глаза сомкнулись.

Эмма не плакала и не кричала, когда физиотерапевт настоятельно пробовал поставить ее на ноги. Слабые конечности были не главной причиной того, что девушка отказывалась вставать на ноги. У нее уже вполне бы хватило сил.

Она просто не хотела.

Апатия и безразличие ко всему тянули худое тело обратно на кровать, куда она обессиленно укладывалась, не смотря на уговоры, страшные прогнозы и тихие умоляющие слова, которые вбивали ей в голову доктора и шептал старик.

Деточка, моя… Врачи, как лучше хотят. Шажочек один, всего один… Ты же можешь, — Ларсон повторял эти слова сотни раз каждый день, словно буравя затуманенное сознание Эммы.

Когда в очередной раз он увидел, что она вот-вот рухнет в руках физиотерапевта, Ларсон не сдержал слез. Они текли по морщинистому лицу и старик. отвернувшись едва успевал смахивать их салфеткой. Молча, чтобы никто не заметил. Через эту соленую жидкость тело избавлялось от отчаяния, которое уже грозило передозировкой. Тогда Эмма повернула голову, встретившись взглядом с Ларсоном и ее лицо исказилось от боли. Ее рот невольно приоткрылся, будто она хотела что-то сказать, но вырвался лишь сиплый хрип.

Старик торопливо подошел к ней и подхватил под здоровую руку, в то время как врач поддерживал тело девушки со спины, обхватив руками.

Эмма виновато посмотрела на присутствующих мужчин и устало кивнула.

Давай! Один шаг, — обрадовался тогда Ларсон. — Одиииин…

Будто малое дитя, которое только училось ходить Эмма слушала робкое подбадривание Ларсона, она видела радость на лице Шона, ее любимого медбрата и сосредоточенное и глухое к проявлению чувств лицо доктора. Чужие люди радовалась тому, что она просто стоит и пытается сделать едва ли не самый трудный шаг в своей жизни.

В физическом плане, это действительно было трудно. Голова кружилась страшно, больничный запах дезинфекции и перемолотой в питательную кашу безвкусной еды, вытравляли и без того притупленные чувства.

И зачем тогда она открыла глаз?

Можно было просто дальше лежать в блаженной тьме, в которую не лезли ненужные вопросы, а за ними обидные ответы, не терзало бессилие.

Ну, постарайся, милая…. Я держу, и доктор держит, — Ларсон продолжал уговаривать и счастливо улыбнулся, когда Эмма судорожно вцепилась в его костлявую жилистую руку и вперив взгляд в пол, она протянула левую ногу вперед, после чего перенесла вес на нее и почувствовала, как взрывается фейерверк боли, начиная от бока и заканчиваясь в колене.

Мужчины дружно, едва ли не в один голос протяжно выдали «молодец», а Эмма не подала виду, что чуть не задохнулась от рвущейся из груди агонии. Хорошо, что боль в ноге отвлекала от того, ада, который кипел в ее душе.

Выбежав из пустой палаты, Данри бросился к администратору.

Мэг, доктор Милфорд уже пришел?

Да, а что случилось?

Эмму перевели? Ведь никаких распоряжений вчера не поступало.

Да. Ее направили в Лангон.

Но как? Ее страховка едва вытянула наши услуги.

Без понятия, — женщина пожала плечами и ответила на звонок.

Эмма безучастно смотрела в окно новой палаты, в которой помимо более удобной больничной кровати, была небольшая импровизированный кухонька, раскладное мягкое кресло на случай, если из посетителей решит остаться на ночь, телевизор и несколько тренажеров, для разработки конечностей после переломов.

Ларсон выглядел растерянным и молчал, стараясь не попадаться на глаза чересчур ухоженных и на вид, крайне уважаемых врачей. Хотя у старика даже не поинтересовались кем он приходится для пациентки.