Едва байдары отчалили, как вода в проливе хлынула вдруг бешеной рекой, переливаясь из океана в Пенжинское море. Пришлось вернуться. Вскоре по проливу заплясали уже целые водяные горы, и казаки радовались, что успели догрести до берега. Казалось, остров, к которому они стремились, решил отгородиться от них грозивши водоворотами, словно предостерегая их приближаться к нему.

Выждав, когда вода в проливе успокоилась, казаки рискнули ещё раз отчалить. На этот раз им повезло. Все три часа, пока перегребали до острова, море оставалось спокойным.

Остров был низменный, с множеством болот и мелких застойных речушек. Никакого лесу, кроме ёрника и стелющегося по пологим сопкам кедрача, на нём не росло.

Оставив байдары сохнуть на песке, казаки двинулись западным берегом на полдень. К вечеру в юго-западной изголови острова разглядели юрты. Семейку с толмачом и двумя казаками отправили вперёд, поручив вступить с обитателями стойбища в переговоры. Вместе с Семейкой пойти на переговоры напросился Щипицын.

Казаки разожгли на берегу костры, поставили палатки и стали ждать возвращения посланных вперёд товарищей, которым Анцыферов с Козыревским поручили склонить обитателей острова к миру, для чего Семейку снабдили подарками — бисером и ножами.

В сумерках со стороны стойбища послышался выстрел, и в походном лагере поднялась тревога. Казаки хотели уже выступать на выручку посланцев, когда те вернулись сами.

Семейка в срыве переговоров обвинил Щипицына, который ни с того ни с сего выпалил по обитателям стойбища из ружья.

— Врёт щенок! — озлобленно закричал Щипицын, видя, сколь угрюмо и недоброжелательно глядят на него казаки. — Мальчишка не заметил, как один иноземец целился в нас из лука! Я упредил его.

— Упредил, говоришь? — выступил вперёд Торской. — А кто, как не ты, Щипицын, вёл с казаками подстрекательские разговоры, чтоб самим напасть на островитян. От мира-де с островитянами никакого прибытка не дождёшься. Не переговоры тебе нужны, а грабёж, чтоб барахлом разжиться! Я предупреждал тебя, чтоб выкинул такие мысли из башки. Так нет, ты решил добиться своего!

— Кончить его! — крикнул Шибанов, хватаясь за саблю. — Дурной волк нам не товарищ!

На крайние меры Анцыферов не решился: в отряде было ещё четверо щипицынских дружков. Щипицына только обезоружили, чтоб не учинил в отряде междоусобицу, предупредив, что, если повторится подобное, пусть пеняет на себя.

Однако выстрел Щипицына оказался роковым. Островитян на мирные переговоры ни на следующее утро, ни через день не удалось склонить. Около полусотни воинов стояли, изоружась, против казаков, и пришлось дать несколько выстрелов из пищали, прежде чем они сложили оружие.

Смиренные силой, островитяне, которые были из знакомых уже казакам по своему облику мохнатых курильцев, населявших южную оконечность Камчатского Носа, согласились принять государеву руку и платить ясак шкурами каланов и других морских зверей — соболи на острове не водились.

За островом, который сами курильцы называли Шумшу, всего вёрстах в двух мористее, открылись глазу окутанные туманом горы. Там была ещё одна земля. Сердце Козыревского сжалось от предчувствия немыслимой удачи.

Однако все его надежды вскоре рухнули. Земля эта также оказалась островом, намного более обширным, чем первый из посещённых, но тем не менее всего только островом, почти столь же унылым, как и Шумшу. Растительность здесь была не намного богаче. Лишь горы, сопки да прибрежные скалы разнообразили природу второго острова.

Однако его даже осмотреть как следует не удалось. Несколько курил с первого острова успели добраться сюда и предупредить, что пришли насильники. Когда дорогу казакам преградило войско копий в полтораста, Анцыферов так глянул на Щипицына, что тот поспешил спрятаться за спины казаков.

Островитяне обильной волосатостью походили на курил, но было в их облике нечто совершенно поразившее Козыревского — малая скуластость и прямой разрез глаз. Многим казакам, как и Козыревскому, почудилось, что они встретили своих братьев. Островитяне также смотрели на пришельцев с удивлением и даже радостью, казалось, ещё мгновенье, и они кинутся обнимать казаков. Но наваждение первой минуты прошло, островитяне вспомнили, что перед ними насильники, и угрожающе подняли копья.

Двое суток стояли казаки на Ясовилке-реке лицом к лицу с островитянами, склоняя их под государеву руку, но те оставались непреклонны, заявляя, что ясак никому не платили и не собираются впредь. Однако сходство во внешнем облике сослужило всё-таки казакам добрую службу. Вождь не отказывался от бесед с Козыревским, и тому удалось выяснить, что за вторым островом, который здесь называли Парамушир, простирается в полуденную сторону ещё целая цепочка островов, на которых живут их братья по крови, а далее стоит остров Матмай, занятый насильниками, прогнавшими островитян. Матмай, как знал Козыревский, это уже Япония. Ни о какой другой обширной земле островитяне не знали. Значит, обширная земля оказалась выдуманной, а сами островитяне были почти теми же мохнатыми курильцами, только без примеси камчадальской крови. Язык у них тоже отличался от языка жителей первого острова, и Козыревский с трудом вёл беседы с вождём через толмача.

Цепочку островов вождь изобразил с помощью различных по величине галек, и Козыревский записал название некоторых островов числом до двадцати двух, а также начертил на память их расположение.

По причине того, что островитяне не соглашались пропустить их через свою землю на другие острова, Анцыферов с Козыревским решили возвратиться в Большерецк. Всё-таки они оставили вождю и его приближённым несколько корольков бисеру и десяток ножей в подарок, надеясь, что эти знаки дружбы смягчат островитян и в следующий раз они примут казаков более радушно.

Козыревский вздыхает и продолжает писать. Пусть неизведанная земля оказалась выдуманной, зато они первыми проведали острова за Камчатским Носом. Что ж, в случае опасности со стороны воеводы можно будет отсидеться и на островах. Не так уж всё и плохо.

В пологе послышалось движение.

— Иван, почему ты не спишь всю ночь? — Завина удивлена. Завина встревожена. — Что ты там поделываешь? Зачем царапаешь пером по бумаге?

— Поделываю я, Завина, письмо государю, — улыбнулся Козыревский.

— Большому огненному вождю?

— Я тебе уже объяснял, откуда у нас огненное дыхание вылетает. Царь такой же человек, как и я, только, может, поумнее. Ты спи.

— Ладно, сплю. А ты у меня всё равно огненный человек.

— Огненный, если тебе так хочется, — согласился, продолжая улыбаться, Козыревский. — Только ты спи.

— Уже совсем заснула, — сонным голосом сказала Завина, и вскоре, прислушавшись к её дыханию, он понял, что она и в самом деле спит. Что ж, она чувствует себя спокойно за его спиной, а в свои тревоги Иван старается её не посвящать. Зачем ей знать о том, что он, как и все казаки, ждёт расплаты за убийство приказчиков.

Когда Козыревский подписал бумагу: «Вашего величества нижайшие рабы (перечисление имён)... нынешнего 711 году сентября в 26 день», — за окном уже рассвело.

Перечитав челобитную и оставшись доволен, Иван стал рассматривать чертёж Камчатского Иоса, который он собирался приложить к челобитной. Чертёж этот он делал долго по расспросам казаков и камчадалов. Теперь на него были нанесены и острова курильцев, те, на которых казаки побывали, и те, которые он нанёс на чертёж со слов вождя. Чертёж совсем не плох. Если он дойдёт до государя, Пётр, быть может, и простит казакам крамолу.

Задув плошку, Козыревский вышел из избы подышать свежим утренним воздухом. Дождь кончился, но утро стояло туманное и сырое. Поднявшись на берег реки, он услышал внизу, у воды, голоса казаков. Там Семейка Ярыгин с Григорием Шибановым и Кулечей спускали на воду баты.

— Куда собрались? — крикнул Иван.

— На реку Начилову, за жемчугом! — отозвался снизу Семейка.

У Семейки каждый день новые открытия. То траву целебную найдёт, то неведомую рыбу выловит и показывает казакам, то привезёт с ключей воду, от которой у казаков перестаёт болеть желудок. Замирённые камчадалы всюду принимают его как самого желанного гостя — он даже заступается за них перед Анцыферовым.