Козыревский поднялся, чтобы проверить караулы. Когда он, обойдя вал, вернулся к костру Торского, казак уже заканчивал свой рассказ:

— ...повезло нашим, дом у Атласова был не заперт. Потом уж мы узнали, что как раз в тот вечер он устроил пир. Да вот Щипицын может подтвердить, он на том пиру был. Крепко хлебнули, верно? — с усмешкой посмотрел Торской на молчаливо сидящего у костра Щипицына.

— Отвяжись, — зло огрызнулся Щипицын. Смерть Атласова спутала все его планы, уплыл и обещанный чин пятидесятника. Пристав к команде Анцыферова, он надеялся, что его выберут есаулом, как выбрали Козыревского и ещё нескольких казаков. А там неизвестно, как дело повернётся. Анцыферов собирался на море, отыскивать новые земли. Повезёт — так будут и чины. Ведь он-то в убийстве приказчиков не замешан. Да и прибыток с новых земель приплывёт в руки — первым всегда достаётся больше, тут надо не зевать. О том, что он был близок с Атласовым, Щипицын предпочитал держать язык за зубами. Казаки даже не догадывались, какие планы они с Атласовым строили перед тем пиром.

Сам он объяснял, что очутился там случайно. Все ведь знали, что в последние годы они были с казачьим головой в ссоре.

— Вот и заснул Атласов, забыв двери запереть, — продолжал Торской, не обижаясь на сердитый ответ Щипицына. — А слуги его домашние, Щочка с Чистяком, тоже вина отведали да и завалились спать раньше хозяина. Жена его, красота небесная, как наш Мартиан говорит, и та до утра ничего не учуяла, пока её слуги не разбудили.

— Сонного, значит, застали?

— Угу, — подтвердил Торской и на минутку умолк, задумавшись о чём-то. Потом помотал головой, словно стряхивая какие-то видения, вздохнул: — Один бог знает, где каждого из нас ждёт скончание... На другое утро завели мы в крепости казачий круг, звали к себе нижнекамчатцев. Тридцать пять казаков к нам пристало. Данилу Анцыферова атаманом выбрали, Козыревского Ивана — есаулом.

— А Фёдор Ярыгин что?

— А Фёдор Ярыгин к нам не пристал, но и против нас не пошёл. Это я говорю «против не пошёл» к тому, что не мешал он нам круги заводить. А так он был против того, чтобы править Камчаткой вольным казачьим кругом. Привык он порядку служить и жизни иной не мыслил. За ним больше казаков стояло. У нас ничего и не вышло. Тогда собрались мы на Большую реку, чтобы усмирением изменников и приисканием государю новых земель и доходов вину свою полностью отслужить.

— А камчадалка?

— Какая камчадалка?

— Ну, жёнка Атласова, Степанида. Ведьма, говорят, была. Такой красоты без колдовства на земле не родится... Куда она делась?

— Ведьма ли она, про то я не знаю, — передохнул Торской. — А только красота и впрямь такая — век гляди, не наглядишься. Из-за неё промеж нас распря вышла. Как делили мы слуг и пожитки Атласова, всё мирно было. А как её поделить — не знали. Всяк хотел себе взять. Кинули жребий — Мартиану досталась.

— А Мартиан что же, сразу к вам пристал?

— А чего ему было к нам не пристать? У него обид на Атласова не перечесть.

— Ну, и что же, он её в Нижнекамчатске оставил, а сам с вами на Большую реку пошёл?

— То-то и оно, что не оставлял он её в Нижнекамчатске.

— Как так?

— А так. Замёрзла она.

— По дороге в Верхнекамчатск?

— Эх... дурень ты, дурень. Ничего ты в любви настоящей не понимаешь. Она ведь Атласова одного и любила. И жить без него не захотела. Мы жребий на неё кидали, а она в это время на могиле его сидела, замерзала. Когда Мартиан за ней пришёл, она была уж вся из льда изваяна. Так и зарыли мы её рядом с Атласовым.

— Вот оно как! — удивился горбоносый и тут же убеждённо заключил: — Стало быть, не ведьма была. Ведьмы так любить не умеют.

Козыревский поднялся на вал и долго смотрел в сторону неприятельских костров. Зловещий огненный круг, опоясав крепость, словно отгородил её стеной смерти от всего остального мира. Один бог знает, где каждого из нас ждёт скончание, вспомнил он слова Торского. Может быть, и его завтра ужалит неприятельская стрела, и будет обидно умирать, когда он был так близко к цели.

Повернувшись спиной к чужим кострам, он стал смотреть на юг, во тьму — туда, где был край Камчатского Носа, за которым в океане видел он мысленно острова и большой, солнечный материк.

Нет почти никакой надежды, что Якутск им простит убийство приказчиков, а убийства Атласова никогда не простит государь. Путь спасения был один — укрепиться здесь, на Большой реке, возвести новый острог, замирить здешних камчадалов, чтобы затем, обеспечив надёжный тыл, отправиться на поиски этой неведомой земли, где можно будет не бояться, что тебя достанут длинные руки воеводы. Он полон веры, что землю эту они найдут. А тогда пусть казаки решают, жить ли на новой земле самим по себе или возвращаться под тяжёлую воеводскую руку, под кнуты да батоги приказчиков.

И опять Иван смотрит в сторону неприятельских костров. Что сулит ему и всем казакам грядущее сражение? В победе он не сомневался, но какой ценой эта победа достанется?

Иван вспоминает, как около полудня, узнав, что камчадалов привёл Канач, Семейка Ярыгин стал кричать с вала, чтоб тот вышел на переговоры. Камчадалы ответили ливнем стрел. Ясно, что Канач пришёл сюда с такой большой ратью не для переговоров.

Хуже всего, что камчадалы не пошли сразу на приступ. Должно быть, они решили отсиживаться вне досягаемости ружейного огня, пока голод не заставит казаков выйти за вал. Что ж, Канач рассчитал правильно. В укреплении нет ни съестных припасов, ни воды. Если утром камчадалы не двинутся на штурм, казакам придётся выйти за вал, чтобы дать бой неприятелю в открытом поле.

После полуночи Козыревского сменил Анцыферов.

— Не шумят? — спросил он, вставая на валу рядом с Иваном.

— Никакого движения, будто и нет у костров никого?

— Вот ещё беда нам с этим мальчишкой, — буркнул Анцыферов, подразумевая под «мальчишкой» Канача.

— Да теперь он уж и не мальчишка. Больше трёх годов ведь прошло с той поры, когда он захаживал к нам с Завиной в гости. Он и тогда уже был не глуп.

— Думаешь, будет держать нас в осаде, не пойдёт на приступ?

— Боюсь, что так. Если утром не зашумят, придётся самим устраивать вылазку.

— Что ж, иди спать, — сказал Анцыферов. — Пусть казаки не раздеваются и кольчуг не снимают. Мало ли что может стрястись ночью.

В землянке у Завины горела плошка. Возле неструганного, сколоченного кое-как стола сидели Семейка с Кулечей. Отдуваясь, пили чай из оловянных кружек. В углу, на лавке, зевая и крестя бороду, полудремал Мартиан.

При появлении Козыревского все сразу оживились, ожидая от него новостей.

— Что там наверху? — первым подал голос Мартиан.

— То же самое, — с досадой ответил Иван. — Сидят себе тихо, нас стерегут.

— Говорила же я, чтоб убил его! — воскликнула Завина, сердито глядя на Семейку. — Вот он теперь пришёл!..

Семейка покраснел, обиженно отставив кружку.

— Кто ж его знал, что так выйдет? — в голосе Семейки с некоторых пор прорезался басок, и когда он обижался и говорил тихо, как сейчас, голос его казался густым, взрослым.

— Будет, будет, Завина! — вмешался Иван. — Канач ведь тоже не убил его. Друзья были, надо понимать... А теперь что ж... Не Канач, так другой вожак у здешних камчадалов нашёлся бы. Липин с Чириковым так озлобили здесь все стойбища, что нам о мире с ними всё равно не договориться.

— Истинно так, Иване, — подал голос Мартиан. — Всякое стадо находит своего пастыря. Рассеем с божьей помощью неприятеля.

— Попробую завтра утром ещё раз Канача вызвать на переговоры, — сказал Семейка.

— Попробуй, — согласился Козыревский. — Только не очень надейся. Канач ведь сын Карымчи. А тот и Большерецк сжёг, чтобы ему тут насильничать было вольготно. Канач, как и его отец, надо думать, копью своему молится. Теперь он, приведя такую тучу воинов, считает нас лёгкой добычей и ни за что не согласится на мир.

Семейка должен был стоять на карауле в смене Анцыферова. Поэтому, допив чай, он поднялся из-за стола, солидно пробасив: