Ивана покоробило, что брат завёл разговор о дележе в тот же день, как сообщил ему о смерти брата. При этом Пётр не предложил ему хотя бы для видимости часть имущества.

— Как же так, брат, — удивлённо спросил он, — иль не вместе мы добро наживали с тех пор, как ещё отец был жив? У нас в кладовых сороков двадцать одних соболей. Да лисы, да бобры морские. Это ж общее теперь наше с тобой богатство. Ужель всю мягкую рухлядь себе одному оставишь?

— Как хочешь, Иван, — поджал губы Пётр, — а только всё себе оставлю. У меня годовалый парень, да Марья вторым ходит. Слуг в доме пятеро, всех кормить надо. У вас же с Завиной детишек нет. Река Большая соболем богата. Молодые вы оба, наживёте добра, не обессудь.

Поняв, что Пётр намерен крепко стоять на своём, Иван решил махнуть рукой на весь этот спор о дележе. Выпитое вино размягчило его, ему всё вдруг стало безразлично. Что ему нужно от брата? Да ничего. Они с Завиной и так счастливы, стоит ли ему ссориться с Петром из-за какой-то рухляди? Пётр, сколько он помнил, всегда был жадноват, прижимист; глазом не успеешь моргнуть — приберёт всё, что плохо лежит.

Некоторое время братья просидели за столом молча, кидая друг на друга взгляды исподлобья. Увидев, что Пётр начинает смущённо багроветь от этого затягивающегося молчания, Иван усмехнулся.

— Ладно, — сказал он, — пусть всё твоё будет. Может, тебе и вправду наше барахло нужнее. Выпьем-ка ещё по одной.

Братья выпили ещё раз. Теперь Пётр чувствовал себя свободнее, словно скинул со спины тяжёлую кладь, и перевёл дыхание. Он стал сыпать весело прибаутками, припоминал общие их с Иваном детские шалости, и это совсем примирило Ивана с Петром. Братья выпили по третьей. Потом Иван выбежал в сени, куда ещё с вечера были доставлены две его пузатые сумы с имуществом, и вернулся со связкой соболей.

— На! — кинул он соболей на колени Петру. — Брат к брату без подарков не ездит.

Великодушие Ивана совсем смутило Петра. Поняв этот подарок как невысказанный упрёк за обиду брату, он снова начал багроветь.

— Не возьму! — трудно, со свистом выдохнул он. — Эх, будь она неладна, жадность человеческая... Выделю... выделю тебе...

— Да, будет тебе, будет! — оборвал его Иван. — С имуществом уже решено. Тебе оно и в самом деле нужнее. А подарок прими. Не то и в самом деле обижусь... Я теперь при Анцыферове не в простых казаках, а писчиком. Ярыгин выдал мне на то бумагу. Будет у меня теперь и в самом дело прибыток.

— Как? — опешил Пётр. — В писчиках? А предписание воеводской канцелярии, чтоб письма нам, Козыревским, не касаться?

— Я говорил об этом Ярыгину. Да тут как раз большерецкий писчик ногу сломал и деваться приказчику было некуда.

— А как писчик потом поправится?

— Так он всего один, а Ярыгину в крепости двоих надо. Ведь у нас в Большерецке два отряда сборщиков ясака. Вернусь на Большую реку, оставит Ярыгин меня в писчиках, Анцыферов обещал уговорить его.

— Ну, если и впрямь так, тогда повезло тебе крепко! Будь здоров, писчик! — поднял Пётр деревянную чару с вином.

— Эх, дослужиться бы до десятника, — размечтался Иван, — да получить под своё начало отряд казаков.

— Знамо дело, не худо бы так-то было, — поддержал Пётр. — Быть начальником отряда сборщиков ясака куда как прибыльно! Особенно тут, на камчадальских реках. Здешние иноземцы к рукам ещё не прибраны. На иных реках казаки ещё ни разу не бывали. Походить по таким рекам годик-другой с отрядом — глядишь, таким это прибытком обернётся, что и во сне не снилось.

— Да я совсем не об этом думаю. Был бы я десятником, подал бы якутскому воеводе челобитную, чтоб отпустил он меня новые земли искать на море. Слыхал ли ты, будто на полдень от Камчатского Носа в море земля незнамая есть? Земля эта далеко на юг и восток в море подалась, там совсем благодатные тёплые края.

— Может, и вправду есть в море земля обширная, — согласился Пётр. — Сколь на восток казаки ни идут, всё новые земли открываются. От одного казака достоверно слышал я, что против устья реки Караги земля виднеется, горы великие. А далеко ль та земля в море простирается, никому не ведомо. Атласов тоже на полдень от мохнатых курильцев как бы остров в море видел[109]. Чую, что полно ещё земель в море-океане, только некому те земли искать было. На Камчатке службу нести — и то казаков не хватает. И про твою землю тоже слух до меня доходил.

— Слух! — торжествующе сказал вдруг Иван. — А я доподлинно знаю, что в море земля есть. Говорил я прошлым летом, — понизил вдруг Иван голос до шёпота, — с одним стариком из мохнатых курильцев. Он показывал мне на юг и восток и говорил, что там земля есть! Чуешь?

— Стало быть, ты считаешь, что это не слух? А может, то он Узакинское государство, то бишь Японское царство, о каком Атласов от принесённого морем полонёнка узнал, — про то царство он тебе говорил?

— Японское царство тоже стоит в море на островах, а земля та, что на восток простирается, будто бы ни каменных городов, ни огненного боя не имеет. Ту землю будет легко привести под государеву руку.

— Может, оно и так, только за малым дело стало, — усмехнулся наивности брата Пётр. — Уж кого-кого, а тебя-то воевода посылать на проведывание той земли не захочет, стань ты хоть и впрямь казацким десятником.

— Это почему же?

— Да хотя бы потому, что дать воеводе у тебя пока что нечего. Кого начальниками острогов воевода назначает? Тех, кто может отвалить ему рублей триста, а то и все шестьсот. Да и чин десятника ты мог бы купить за такие деньги. Только где они у тебя, эти деньги? Нету ведь?

— Ясно, нету. Только ведь и Атласов не был из богатеев, а его воевода и в пятидесятники назначил, и Камчатку проведывать отпустил.

— Ну, а с Атласовым тебе тягаться не по силам. Он и до Камчатки дошёл с казаками по особенной своей отчаянности, потому как шёл так: либо голова на плаху, либо новую соболиную реку откроет. Да за одно то, что он своим самовольством оставил Анадырское без всякой защиты, увёл на Камчатку почти всех казаков, воевода при неудаче похода приказал бы семь раз снять с него шкуру и натянуть на барабан. Он ведь обещался поднять тот поход своим коштом, а никакого кошта у него не было. Такое везенье казакам бывает одному из тысячи... Атласов — он ещё и до твоей земли, как её, северной или восточной, доберётся, пока ты будешь только вздыхать о ней.

— Как так доберётся? За тот разбой на Тунгуске сидеть ему, бедняге, в тюрьме теперь до окончания века. Что-то государь не больно вспоминать о нём хочет, хотя жаловал его шубой со своего царского плеча.

— Ан Атласов-то не такой уж бедняга, как ты о нём думаешь. Вспомнил уж о нём государь и из тюрьмы велел выпустить.

— А ты откуда про это знаешь? Иль сорока из Якутска на хвосте принесла?

— Господи! — рассмеялся вдруг Пётр. — Ты ж ведь и впрямь ещё не знаешь... Вчера-то как завалился спать, так я думал, что ты пришествие Христово проспишь. Атласов второй уж месяц как на Камчатке. Полтора месяца пробыл он в Нижнекамчатском остроге, а теперь у нас, в Верхнекамчатске, уж вторую неделю как живёт. С целой сотней казаков он заявился на Камчатку. Назначен начальником всех здешних острогов.

— Вот это хорошо! — обрадовался Иван. — Раз целую сотню казаков он с собой привёл, значит, собирается новые земли искать. Отправлюсь к нему потолковать про северную землю, попытаюсь склонить, чтоб на юг подался. Не со своим отрядом, так хоть с ним пойду!

— Боюсь, не очень-то ты запросишься в его команду, — с сомнением покачал головой Пётр. — Не тот он теперь человек. Занёсся — не подступись. Казаки, с которыми он из Якутска шёл, уж кровавыми слезами от него наплакались.

— Да что ты городишь, Пётр! Атласов не какой-нибудь спесивый дворянин, свой брат — казак.

— Был свой да весь вышел. Как что не по нему, сразу плеть в ход пускает. Должно, тюрьма так озлобила его. Не только своих казаков, с которыми пришёл на Камчатку, но и всех здешних служилых успел восстановить против себя. Привёз он казакам камчатских острогов жалованье за много лет да не отдаёт. И так, говорит, живете на Камчатке богато. Не то, что жалованье отдать, грозится амбары у здешних казаков поглядеть, много ль де соболей, какие полагается сдать в государеву казну, здешние казаки утаили, — при последних словах Пётр заметно скис и задумался.