Как ни кипел гневом Атласов, однако ж вынужден был признать, что выйдет так, как предсказывал Морозно. Вызванный на допрос к приказчику, Атласов признался, что сказал дело государево с перепугу, боясь батогов.
Приказчик велел бить его кнутами. Однако и на этом сын боярский не простил ему, решив выслать строптивого казака в Якутск на суд к воеводе. Казалось, ловушка захлопнулась крепко. Теперь в деле об оскорблении приказчика имелось самоличное признание Атласова, что приказчика оскорбил он безвинно. Воевода мог заживо сгноить его в тюрьме, дабы и другие казаки зареклись бунтовать против своих приказчиков вовеки.
— В хорошую ж западню ты толкнул меня, поклон тебе за то земной! — в отчаянии пенял Атласов Луке Морозке накануне отправки из Анадырского. — Злейший враг не мог бы придумать для меня мести страшнее.
— Да разве думал я, что приказчик окажется столь злобной тварью? — оправдывался Морозко. — Что воевода, что его приказчики — все они живоглоты, каких свет не видывал. Давно уже мне ведомо, что как воеводы, так и их приказчики грабят государеву казну, подменяя лучших соболей худыми. И воеводы, и приказчики в некоторых зимовьях держат винные курени, наживаясь на торговле корчемным вином — и плевать им на государеву винную монопольку. А на приказчичьи и на иные должности воевода назначает тех, кто даст больше поклонных, будь хоть это негодяй из негодяев, подобно нашему сыну боярскому.
— Спасибо, Лука, научил ты меня уму-разуму! — горько усмехнулся Атласов. — Теперь мне легче будет гнить в тюрьме, постигнув твою премудрость.
— Полно, полно, Владимир! Что это ты поёшь себе отходную? Иль один толковый казак семерых воевод и дюжины приказчиков не стоит? Знаю я, что сабля твоя остра и рука крепка. Так пора и уму твоему поостриться. Плох тот казак, которого приказчик голой рукой возьмёт. Оставим мы сына боярского с носом, попомни моё слово.
— Так что ж ты жилы из меня тянешь, Морозко? Толкуй, в чём моё спасение.
Подкрутил Морозко сивый ус, прикрыл правый глаз, а левый уставил в потолок.
— Умей, — сказал, — с потолка читать. А написано там, что надлежит тебе в пути с каким-нибудь казаком службой поменяться. Ведомо всем якутским казакам, что служба на ледяных анадырских землицах — не мёд. Любой будет рад вернуться в Якутск, уступив тебе здешнюю свою службу. Уразумел?
Атласов уразумел и действительно сумел, дойдя лишь до Колымы, поменяться службой с одним из казаков. В Анадырское он вернулся с другим уже приказчиком, когда сына боярского на Анадыре и след простыл.
Постепенно дело об оскорблении сына боярского совершенно забылось — шёл уже пятый год службы Атласова в Анадырском.
Между тем в Анадырское всё чаще стали проникать известия о новой соболиной реке Камчатке. Привозили эти известия казачьи отряды, ходившие на сбор ясака в корякские земли, лежавшие на полдень от Анадыря. Вспомнил Атласов давние свои разговоры с Любимом Дежнёвым и Потапом Серюковым об этой реке, понял, что если не он, то кто-нибудь другой выйдет вскоре на эту реку. И тогда зажмурил он один глаз, поднял к потолку второй и прочитал там для себя: теперь или никогда! Иль не сын он славного Атласа? Иль не чувствует он в себе силу и решимость великую?
Однако на поиск новой соболиной реки анадырский приказчик скорее отпустил бы мудрого и опытного Луку Морозко, чем юного ещё годами Атласова. Не стал он подавать челобитную приказчику, но заспешил в Якутск, к воеводе, надеясь первым привезти желанное для воеводы известие.
И он не ошибся в своих расчётах. Известие о новой соболиной реке произвело на воеводу большое впечатление. Соболиные ясачные сборы падали в воеводстве год от году, Сибирский приказ выражал недовольство и слал воеводе наказы действовать энергичнее, подкрепляя эти наказы именем государей Петра и Иоанна. Опасаясь царской немилости, напуганный прибытием сыщика, который был прислан расследовать челобитные казаков и инородческих князцов о злоупотреблении воеводы своей властью, ленский наместник государев принял Атласова более чем ласково. Дело об оскорблении сына боярского было предано забвению, воевода велел подьячему разрядного стола заготовить выписку о службах казака и вскоре произвёл Атласова в чин казачьего пятидесятника.
Через год Атласов возвращался на Анадырь уже не простым казаком, но пятидесятником и приказчиком. Друзья Атласова встретили эту новость ликованием. На Анадырь он пришёл с двенадцатью казаками — больше дать ему людей воевода не мог — якутский гарнизон, обслуживавший всё огромное воеводство, не насчитывал и восьми сотен человек. Но зато на этот раз с Атласовым снова был Потап Серюков, успевший дослужиться к той поре до чина казачьего десятника.
В Анадырском Атласов был огорошен известием: Лука Морозко[103] с горсткой казаков восемь месяцев назад ушёл отыскивать реку Камчатку! Атласов опоздал! Это было крушение всех его надежд и планов, которые он столь долго вынашивал.
Но через две недели Лука Морозко вернулся с известием о неудаче: всего в двух днях пути от Камчатки казаки опрокинули по нечаянности на реке лодку с боеприпасами. Следовать дальше с десятком безоружных товарищей Морозко почёл безумием — по известиям, полученным от надёжных проводников, на реке Камчатке обитали многолюдные иноземческие роды, ведущие беспрерывные войны друг с другом. Там казаки могли ни за понюх табаку сложить головы.
Атласов понял, что надо спешить. Не повезло Морозке — мог какой-нибудь другой отряд казаков или промышленных проникнуть в сторону Камчатки с верховьев Колымы или Индигирки через Пенжину, даже не заходя в Анадырское.
Лука Морозно вернулся в Анадырское совсем больной — его трепала лихорадка.
— Бери больше людей и спеши! — наставлял он Атласова. — С малыми людьми ты ничего не достигнешь. Камчадальские роды насчитывают по тысяче и больше человек. И будь осторожен, головы не теряй, даже когда небо покажется с овчинку. Не посрами отцовскую казацкую славу. Благослови тебя бог, сынок. Верю я в тебя — хоть и отчаянная у тебя башка, но светлая. То замечал я не раз и потому люблю тебя. А в случае чего, когда не будет уже никакой надежды на спасение, — улыбнулся через силу старый казак, — зажмурь один глаз, а вторым гляди на потолок, как я учил тебя. Там прочтёшь своё спасение, ибо настоящего казака смерть боится, поскольку он семь раз в глаза ей посмеётся, а на восьмой скрутит её самое и за дальние горы кинет богатырской рукой.
Между тем приказчичьи заботы связывали Атласова по рукам и ногам, грозя отдалить поход до неопределённого будущего. Казалось, все земные и небесные силы сговорились против него. В последние несколько лет соболь на Анадыре стал так стремительно умаляться, что это сильно встревожило якутского воеводу. Он предписал Атласову любым способом взыскать ясачные недоимки за прошлые годы с анадырских юкагиров. Уже бывший до Атласова приказчик поступал с юкагирами слишком круто, забирая в счёт недоимок соболиные и собачьи шубы, меховые сапоги, малахаи, рукавицы. Некоторые стойбища оказались раздетыми чуть не донага. О каком новом взимании недоимок могла идти речь, если уже и теперь доведённые до отчаяния юкагиры грозились сжечь казачье укрепление?
Не о походе на Камчатку, не о спешном укреплении зимовья следовало позаботиться Атласову, о подготовке к длительной осаде.
Однако чем неблагоприятнее складывались для него обстоятельства, тем упрямее он решил добиваться своей цели, ибо и самые неблагоприятные обстоятельства кажутся грозными лишь до тех пор, пока не найден способ извлечь из них пользу, обернуть их другой стороной.
Проведя в раздумьях бессонную ночь, он решился на такой способ действий, какого не осмелился бы одобрить даже сам хитроумный Лука Морозко.
В Анадырском, как и во всех казачьих зимовьях и острожках воеводства, под залог уплаты ясака содержались в аманатах несколько юкагирских князцов из наиболее могущественных родов. Атласов наутро велел привести самого известного из них — знаменитого воина и охотника Ому. Он предложил князцу отправиться на переговоры в самый могущественный Канмамутеев род.
