— Партбилет у всех одного размера. Что вы предлагаете?
— Ну, выговор… Можно без занесения в учетную карточку, но записать нужно: ведь товарищ Степанов сам признался, что руководит комбинатом плохо, одним планом занимается.
Рудаков пожал плечами.
— Наше поколение всю жизнь боролось за план… — возбужденно заговорил он. — Мы были счастливы, когда он выполнялся! Боялись, когда он срывался. С меня спрашивали план, и я требовал: кровь из носу, а чтобы план был!.. Мы воспитывались на директивном «даешь план!», и у нас не было времени подумать: как даем?.. Сейчас наша жизнь во многом изменилась. Команда уступает место расчету. Мы стали по-хозяйски заниматься и техникой, и экономикой… Мы долго не доверяли друг другу, мы даже не доверяли самим себе. Старые привычки живучи, они сидят в нас, их нужно преодолевать. Но только не выговорами! Новые времена — новые песни. Этим песням надо учиться! А критиканством, заклинаниями экономику не сдвинуть…
Степанов вышел с заседания по-хорошему растревоженный, он понял: ожидают, что он будет работать лучше, чем до сих пор…
Пихтачев воспринял решение бюро обкома по-своему.
— Откричались от партийного начальства — и по домам! — объявил он.
Столбов показал ему кулак, но Пихтачев быстро нашелся:
— Не шебарши, паря! Лучше покажи его, кулак-то свой, этому, босому на голову…
Открылась дверь. Сергей Иванович, натягивая на плечи пальто, заканчивал какой-то разговор с Поповым. Оба выглядели озабоченными.
— Виталий Петрович, — на ходу обратился Рудаков к Степанову, — должен извиниться перед тобой! Думал пригласить после бюро к себе на чаек, но придется перенести встречу: едем вместе с председателем облисполкома на завод горного оборудования. Там какая-то авария…
— Хочу поблагодарить тебя: если бы не ты, была бы мне прописана ижица, то есть резолюция, — сказал Степанов, пожимая руку Рудакову.
— Разве в ней дело? Знаешь, что сказал о резолюциях Маяковский? Резолюция — что покойник: пока выносят — все волнуются, а вынесут — все забудут. Будь здоров, не исчезай надолго! — Уже с порога Рудаков помахал ему рукой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
1
Михаил Васильевич лежал в одноместной палате, окно которой выходило в старый больничный сад, и смотрел, как раскачиваются голые ветви толстой березы, роняя на ветру снежные пушинки. Медленно перевел взгляд на забинтованную левую руку. Шевельнул ею и поморщился — обожженная рука отозвалась резкой болью.
Он все не мог привыкнуть к мысли, что он в московской больнице, что рядом с ним на стуле дремлет его бывшая жена Анна, что он, как утверждает доктор, чудом остался жив… Сколько времени он здесь — час, сутки, месяц, год?
Анна всхрапнула, испуганно открыла глаза и, поспешно схватив с белого столика склянку, стала капать в стаканчик желтую микстуру.
— Прими, Миша, уже время, — передавая стаканчик, попросила она.
Северцев выпил лекарство и закрыл глаза.
Мысленно он видел приоткрытый рот дремавшей Анны, бороздки морщин на ее одутловатом лице, выбившиеся из-под белой косынки седые пряди волос, покрашенных в рыжий цвет.
Чем-то она раздражала его, он чувствовал облегчение, когда оставался один.
Анна громко вздохнула и прошептала:
— Доктор сказала мне, что дело идет на поправку, через месяц отпустят тебя. Я увезу тебя в старый дом, а твою однокомнатную квартиру отдадим Виктору. Нечего тратить ему деньги на комнату. — Она протянула руку и погладила Михаила Васильевича по голове. — Горемыка мой!.. Почти десять лет по ее милости бродяжил… а теперь чуть совсем не отдал богу душу!..
— Оставь в покое хоть память о ней, — тихо попросил Северцев.
— Нет ее, а все равно ненавижу… — начала было Анна, но осеклась: в дверях показался белый халат.
— Как самочувствие? — спросила маленькая женщина в белом халате.
Она была без косынки, густые черные волосы спадали на глаза. Вошла, склонив голову — то ли в задумчивости, то ли по привычке.
— Хорошее, — ответил Северцев.
Она посмотрела на него спокойными карими глазами, и Северцеву стало как-то тепло от их ясной, доверчивой чистоты. Приветливо кивнув головой Анне, врач устало опустилась на стул около кровати и, взяв здоровую руку больного, стала прощупывать пульс.
— Елена Андреевна, я достала новое лекарство! — протягивая коробочку, сказала Анна.
Елена Андреевна повертела коробочку в руке и отдала Анне.
— Часто новое — это просто забытое старое. Например, модное теперь иглоукалывание было известно тибетцам много тысяч лет назад…
— Устали?.. Сестра говорила, что вы делали очень сложную операцию!
Елена Андреевна отпустила руку Северцева и, как бы говоря сама с собой, ответила:
— Людей лишают жизни по-разному. Бандит убивает из-за денег, ревнивец убивает, сходя с ума, шофер — случайно… А что делают хирурги? Борются за жизнь человека, но не всегда умело… Хирург должен быть великим мастером. Но чтобы научиться мастерству, нужна практика. Испорченные во время этой практики вещи — люди… — с горечью добавила она. — Сейчас мне хочется сбросить этот халат и больше никогда не переступать порога операционной… — И резко перевела разговор: — У вас все нормально, скоро начнем учиться ходить…
Не успела уйти Елена Андреевна, как в дверь постучали.
— Можно к вам? — услышал Северцев знакомый голос. В дверях стояли Виктор и Виталий Петрович Степанов.
Виктор поцеловал мать, подошел к отцу, легонько пожал здоровую руку. Виталий Петрович поставил у кровати сумку с апельсинами, на столик — круглую коробку с тортом.
— Ничего, паря, бравенький, — глядя на больного, изрек Степанов.
— Спасибо, что решили навестить! Ты, Виталий Петрович, когда с Кварцевого? — спросил Северцев.
— Только что с аэродрома, прилетел в Москву за песнями. Точнее — ругаться по поводу административных восторгов главка. — Степанов сел на стул, достал пачку сигарет и, вспомнив, где он находится, поспешно спрятал ее в карман. — Кварцевому, как и третьему комбинату, в начале года министерство установило одинаковые плановые прибыли. Мы их значительно перекрыли, за счет внеплановых прибылей удвоили фонд предприятий. Хорошо? Вдруг на днях узнаю: нам задним числом вдвое увеличили плановые прибыли, соответственно, сам понимаешь, сократился наш фонд. Куда же ушли, ты спросишь, наши денежки? На третий комбинат: ему уменьшили за наш счет отчисления в государственный бюджет. Ловко? Видал фокус-мокус? Деньги наши — стали ваши, — гремел Степанов.
Анна попросила его разговаривать, учитывая больничный режим, потише.
— Все еще наваливают на тех, кто везет, а не на тех, кто путает постромки. Нерадивых пристяжных ставят в лучшие экономические условия, чем коренников! — продолжал возмущаться Степанов.
Северцев понимающе качнул головой и добавил:
— Опять пытаются водить предприятие на сворках главка, райфинотдела и прочая и прочая. По-моему, потому, что не доверяют руководителю, партийной, профсоюзной организациям. — Он тяжело вздохнул, вспомнив стычку с Филиным.
Степанов сообщил новость: летит в Англию, на Международный горный конгресс, и посетовал на болезнь Северцева — полетели бы вместе. Потом собрался уходить, пожелал Северцеву скорейшего выздоровления. О размолвках у Светланы с Виктором не обронил ни слова. И ушел устраиваться в гостиницу.
Анна вопросительно взглянула на сына:
— В квартире все в порядке?
— Да, я навещаю через день, — ответил Виктор, присаживаясь на кровать.
— Опять с женой повздорили? — с притворным осуждением предположила Анна.
— Что нового в институте? — спросил Михаил Васильевич.
— Все по-старому. Ждут тебя, просили передать приветы. У меня тоже по-прежнему: увлекаюсь подводной добычей, — сдержанно ответил Виктор.
— У вас со Светланой нелады?
— А у кого их нет… У вас, что ли, было лучше?.. Ей, видите ли, не нравится наша московская жизнь, хочется уехать в Сибирь!