Выступили почти все приглашенные. Каждый жаловался на свое наболевшее. Сашин слушал всех ораторов очень внимательно, записывал предложения, отдельные интересные мысли.

Под конец он обратился к собравшимся:

— Характерная черта нашего времени — превращение науки в непосредственную производительную силу общества. Темпы роста экономики во все большей степени зависят теперь от темпов научных исследований и внедрения их результатов в производство, от расширения и углубления научно-технической революции. Речь идет о материально-технической базе коммунизма!.. Пора думать о дальнейшем совершенствовании методов руководства хозяйством!.. Может быть, товарищи, целесообразно создать в министерствах вместо администрирующих главков хозрасчетные отраслевые объединения?.. А специализированные фирмы? Тоже интересная форма хозяйствования… Итак, ждем ваших предложений, товарищи!

Сашин замолчал и обвел взглядом присутствующих. Они слушали по-разному: одни — внимательно, другие — рассеянно, что-то чертили на лежавших перед ними листках бумаги. Сашин прочел в глазах у одних доверие, у других — плохо скрываемую иронию, сомнение в необходимости еще одной встряски…

— Наша беседа была интересной, наш разговор был в чем-то спорным, но главное — он был заинтересованным. Все эти проблемы изучаются в Центральном Комитете и в правительстве: ведь пример-то нам брать не с кого, мы первыми прокладываем путь… Ваши замечания и пожелания будут внимательно рассмотрены, мы не зря потратили время! — сказал он.

Прощаясь, Сашин задержал Рудакова, Степанова, Северцева и заведующего отделом Алексея Сергеевича — седого мужчину с умными и добрыми глазами.

— Помнишь, Михаил Васильевич, как десять лет назад мы обсуждали те же проблемы? — спросил Сашин.

— Конечно, помню.

— И опять вернулись к ним… И, наверное, будем возвращаться еще не раз!

— Откровенно говоря, люди устали от беспрерывных перестроек, — со вздохом проговорил Шахов. — До сих пор получался крыловский квартет — пересаживаем по-всякому, с места на место, министерских, комитетских и совнархозовских работников, сохраняя за ними лишь одно право — писать бумажки…

— Обилие бумаг и отчетов не главное зло. Руководить большим хозяйством можно, лишь будучи хорошо информированным. А главный носитель информации на сегодня — бумага! — заметил Сашин.

— Какой же выход? Электроника? — улыбаясь, задал вопрос Северцев.

— Прежде всего — экономика. А потом уж кибернетика. Она подводит, кажется, черту под давнишним спором о том, что есть управление, — наука или искусство? Если наука, то человек со средними способностями может овладеть ею и добиться успеха. Сейчас, когда в сферу управления вовлечены миллионы людей, рассчитывать на природную одаренность не приходится, — ответил Михаилу Васильевичу Рудаков.

Сашин внимательно взглянул на него: секретарь ЦК дорожил людьми со своим взглядом, любил полемизировать с ними…

— Дайте права… — начал Северцев.

Но заведующий отделом жестом остановил его:

— Опять мы слышим о бесправии и ни слова — об обязанностях, ответственности. А верно ли, что так бесправны наши руководители? Здесь, правда, немало путаницы. Простая логика показывает: право, предоставленное директору завода, должно быть изъято у вышестоящего руководителя. Предположим, это не сделано, предположим, один и тот же вопрос попадает в компетенцию и директора и, скажем, министра. Возникает, как говорят юристы, коллизия прав, такое положение, при котором прав тот, у которого больше прав… Отсюда и неразбериха… Правильно? — спросил он.

Степанов согласно кивнул головой, вспомнив свой спор с Пихтачевым по этому же вопросу.

— Хорошо, поговорим о коллизии прав!.. — предложил Северцев.

Но заведующий отделом опять, протянув вперед руку, заговорил:

— Извините, что перебиваю!.. Суть, следовательно, не в бесконечном расширении прав, а в гарантии тех из них, которые строго необходимы должностному лицу для выполнения его обязанностей. Согласны? Значит, опять приходим к должностным инструкциям, молимся деревянному божку формализма? — продолжал он. — Я напомню вам мудрую сказку. Помните, как волшебник оживляет загубленного добра молодца? Сперва он брызгает на него мертвой водой, которая стягивает куски тела, а уже потом живой водицей… «Мертвая вода» инструкций вносит свой порядок в хозяйственный организм, и лишь вслед за этим рождается живое искусство руководства!..

Стали прощаться. Рудаков сказал:

— Когда в мозг человека поступают сигналы от сердца? Только если сердце не в порядке. В других случаях оно не нуждается в специальном вмешательстве высшей нервной системы. Видимо, по такому правилу надо строить и хозяйственное руководство: центральные органы вмешиваются в практическую деятельность предприятий лишь при сигнале неблагополучия…

Сашин напомнил:

— Экономические стимулы не должны заменять собою моральные. Нельзя превращать рубль в икону, как превратили в идола американцы свой доллар. У нас есть разные формы морального стимулирования работника — от доски Почета до правительственной награды, есть моральный кодекс коммунистического труда, об этом надо всегда помнить, внедряя новую экономическую систему! Как говорится, не только добра, что много серебра.

Виктор лежал с широко открытыми глазами на копне сена. Сено больно кололо спину. Виктор лениво покусывал длинную пожелтевшую травинку. От копны исходил теплый, дурманящий запах разнотравья. Над нею протяжно шумела старая береза. Этот шум отличался от шума леса и не смешивался с ним, плыл вверху, как зеленый поток. На крутой излучине реки серебряной рыбой барахтался уходящий пароход. Солнца в небе не было — оно растеклось, расплавилось по белесому куполу. Стояла на месте — не текла, не струилась — река.

Рядом с Виктором, уткнувшись лицом в сено, лежала Светлана.

Виктор закрыл глаза и открыл вновь. Солнце не то садилось, не то пыталось удержаться на бездонном небе; никакие лучи по горизонту не бродили, так что время казалось неопределенным — то ли три часа дня, то ли шесть вечера.

— Светка, пойдем, до Кварцевого не меньше десяти километров. Может, твой отец уже вернулся из Москвы, беспокоиться будет, — погладив ее пышные, лежавшие на плечах волосы, сказал Виктор.

Светлана не ответила и не шелохнулась, словно спала. Он хотел обнять ее, но она резко дернула плечом и вскочила на ноги. Виктор увидел, что она плакала.

— Не трогай меня!.. Дура, что я наделала!.. — простонала она, закрыв лицо руками.

Виктор неловко поднялся, нечаянно опрокинув при этом плетеную корзинку, — желтые грибки, катясь вниз, попрятались в сене.

— Это должно было случиться, Светка… — попытался он утешить ее.

— Не говори пошлостей… Мы почти не знаем друг друга!.. Я не знаю тебя, не знаю!.. Да ты понимаешь ли, что это такое значит?! Ты понимаешь это?!

Виктор молча отряхивал с рубашки сено. Светлана, с трудом сохраняя равновесие, скатилась с копны, уже внизу натянула босоножки и убежала.

…Неделю они не виделись. Светлана не ездила на карьер, не бывала в конторе, сидела взаперти дома. Виктор бесновался. Буквально целыми днями дежурил у ее дома. Звонил ей по телефону. Но, узнав его голос, Светлана молча вешала трубку.

Наконец он встретил ее у конторы, она держалась с ним как чужая, только взгляд голубых глаз был тревожен.

— Звонила на днях артистка Рита. Наша телефонистка в поисках тебя соединила Зареченск с нашим домом. Рита просила передать тебе, что ее гастроли продлятся еще неделю и она непременно ждет тебя в Зареченске. Просила даже поцеловать.

Виктор обрадовался: так вот в чем причина ее отчужденности! Взяв ее за руку, он тихо сказал:

— До тебя было, но быльем поросло… Я люблю тебя, Светка, тебя люблю! Слышишь, что я говорю?..

После этой встречи Виктор настойчиво убеждал Светлану, что надо немедленно пожениться, переехать в Москву. Светлана несколько дней тянула с ответом — не могла решиться сказать об этом родителям, не знала, как отнесется к их женитьбе мать Виктора, боялась осложнений со своим переводом на учебу в московский институт. Но главным ее сомнением было: искренен Виктор или нет? Она верила ему и не верила…