Михаил Васильевич не смог ответить на это письмо. Он считал себя виноватым перед сыном: уйдя из дома, он не мог влиять на Виктора. Так какое право имеет он теперь осуждать его?

Анна тоже написала Михаилу Васильевичу, что ей стоило больших трудов оставить Виктора в Москве, рядом с собой. Его отцовские советы запоздали, нужно было о судьбе Виктора подумать раньше, но у отца, к сожалению, не нашлось времени для своего сына.

Что он теперь предлагает Виктору — повторение своего романтического бродяжничества? Современная молодежь стала умнее и пытается устраивать хорошую жизнь смолоду, а не под дряхлую старость, когда сама жизнь становится обузой. Материально сыну сейчас нелегко, но и на рудниках в первые годы бывает не сладко, пока не заработаешь процентных надбавок к зарплате за выслугу лет, да и эти надбавки съедаются перекупочными ценами на дефицитные товары! Михаилу самому хорошо известно, что московский рубль стоит полтора сибирских. В конце письма Анна просила его не бередить душу сыну и оставить их в покое.

…За крутым поворотом показался карьер — огромная серо-голубая впадина с желтыми каемками дорог по бортам. Это гигантское блюдце лежало у подножия заросшей лесом синей горы, сливавшейся на горизонте с таким же синим небом.

Синие горы… Вот в таких же синих-синих горах на Кавказе началось трудное счастье Северцева, оказавшееся столь коротким… С Валерией они расстались восемь лет назад, в тот памятный день, когда Михаил Васильевич получил развод и когда вернулся из ссылки Павел Александрович, ее муж. Она скрылась на даче у Шаховых, и Северцев больше уже не видел ее. Она написала прощальное письмо, которое передал Шахов на другой день после ее бегства. За долгие годы много раз пытался Северцев найти Валерию.

Уехав тогда с Шаховым сюда, в совнархоз, сразу начал поиски. Вспомнив разговор с Павлом Александровичем об алмазах в новом районе, Северцев первым делом запросил Северный совнархоз — где работает чета Малининых? Ответ пришел неутешительный: в геологических партиях совнархоза таких не значилось. При первой же командировке в Москву Северцев побывал в Геологическом комитете. В отделе кадров что-то помнили о каком-то ссыльном инженере, давно носившемся с идеей разведки северных алмазных районов, но, поскольку должность начальника партии не комитетская номенклатура, сказать ничего определенного не могли. Посоветовали обратиться в территориальное геологическое управление.

И вот недавно Северцев все-таки нашел след Малининых: они разведывали «белое пятно» — отдаленный район, почти у самого Ледовитого океана. В геологическом управлении весьма лестно отзывались об их работе, удивлялись их упорной вере в то, что новые месторождения будут открыты в этом краю белого безмолвия. Северцев узнал также, что связаться с ними можно пока только по радио: самолеты туда сейчас не летают, нет посадочных площадок, нужно ждать зимы. Реки обмелели, им тоже нужны морозы, вот тогда можно будет проехать автозимником, вместе с грузами, которые туда завозят на год вперед.

По радио Северцев связался с геологической партией быстро. Он попросил пригласить к микрофону геолога Малинину. Знакомый хрипловатый мужской голос ответил, что геолог Малинина «находится в маршруте». Что ей передать?

— А с кем я говорю? Кто у аппарата? — крикнул в микрофон Михаил Васильевич.

— Начальник партии Малинин. С кем имею честь? — тихо донеслось издалека.

— Я вас не слышу, — поспешно ответил Северцев и выключил микрофон.

Ему стало стыдно за свою трусливую выходку, но он оправдывал себя тем, что не хотел своим именем тревожить Малинина.

Узнав адрес Валерии, Северцев тут же написал ей письмо. Ответа не последовало. Он написал вновь. Она не откликнулась. Потом он летал к ней…

…— Приехали! — вернул его к действительности возглас шофера.

«Волга» остановилась у отвесного борта карьера.

Северцев вышел из машины и, спасаясь от июльского солнца, надел соломенную шляпу.

В карьере четко различались уступы, образовавшие нечто вроде лестницы. Желтели серпантины дорожных лент, по которым катились самосвалы. Торчали вышки буровых станков, стрелы экскаваторов, стояли под погрузкой машины, тарахтели тракторные бульдозеры, зачищавшие забой. Белые кварцевые жилы наискось рассекали обнаженные борта карьера. «Выпирают белые кости земли», — подумал Северцев.

Он увидел идущего навстречу крупного седого мужчину в серых брюках, брезентовых, того же цвета, сапогах и белой толстовке. У него все было большим: толстовка, сапоги, руки, черты лица, улыбка…

— Начальству низкий поклон. Я вчера ждал, — крепко пожимая Северцеву руку, проговорил он хрипловатым голосом.

— Угольщики задержали. Им нужно вспомогательную шахту проходить, а в совнархозе нет оборудования! — объяснил Северцев.

Степанов взял его под руку, подвел к самому краю разреза.

— Не шахты проходить надо, а карьеры открывать. Смотри: десятки миллионов тонн руды ежегодно черпаем из этого блюдечка. Наш Кварцевый уже сейчас один из самых крупных золотых рудников. А нужно еще больше расширяться!.. Ты, Михаил Васильевич, давай нам импортное оборудование, только хорошее, только новейшее, ведь мы валюту стране добываем!.. — попросил Степанов.

— Совнархоз беден, как церковная крыса, а ты еще импортного захотел. Опять Москва снизила нам лимит капиталовложений, которые утверждает совнархоз. У нас осталось одно право — просить да жаловаться. Для твоего рудника, конечно, попрошу по импорту, готова заявку… На какой глубине работает? — спросил Северцев, оглядывая широко раскинувшийся глубокий карьер.

— На двухсотом метре. По проекту сможем отрабатывать вдвое глубже. Еще недавно о таких глубинах на открытых работах мы лишь мечтали, сидя в темной и душной шахте… А теперь и горнякам светит солнце!

В голосе директора звучала гордость, и Северцев знал, что это по праву: Степанов самолично отстаивал и отстоял во всех утверждающих инстанциях открытый способ работ на Кварцевом — вместо шахтного, предусмотренного первым проектом.

Северцев достал из портфеля фотоаппарат «Зенит», сделал несколько снимков. Он с удовольствием предвкушал, как удивит в Москве кое-кого из Госкомитета: там еще немало принципиальных противников открытых работ.

— Виталий Петрович, — спросил он директора рудника, — что тебе нужно для реконструкции горных работ?

А уже задав вопрос, сразу пожалел об этом, опасаясь, что толковый Степанов воспримет даже этот вопрос как согласие совнархоза на реконструкцию. Со всеми вытекающими отсюда обязательствами… Но вот брать-то на себя эти обязательства Северцев был не в состоянии!

— Оборудование большей мощности. Ты же знаешь, что из тысячи мышей не сложить одного слона… А уж мы тогда численность рабочих сократим, производительность труда повысим. Согласен?.. Есть еще одна проблема, которую нам с вами придется по-серьезному решать, — закуривая, говорил Степанов.

Северцев терпеливо ждал, пока он чиркал спичкой о коробок. Наконец Степанову удалось закурить, и он продолжал:

— Был у нас на днях проездом один московский генерал. С Лубянки. Каким его ветром сюда занесло, сам не знаю. Генерал этот, видать, мужик толковый. Он-то и подсказал проблему… Ты смотри — уже сейчас дно карьера покрыто дымкой от выхлопных газов автомашин, — Степанов показал широким жестом руки в центр карьера. Там и вправду словно бы легло сизое облачко. — А после взрывных работ, как ты сам понимаешь, газов скапливается в карьере еще больше. А дальше вниз — еще удушливее. Правда, людей на смене у нас мало, они лишь управляют машинами, но они и решают программу… Словом, генерал соображает! — Степанов подмигнул Михаилу Васильевичу.

— Интересно, что же он предлагал?

Северцев понимал остроту этой проблемы для горняков.

— Проветривать забой с помощью мощных авиационных двигателей, ставить на машины газоочистители, применять троллейвозы — какой-то гибрид грузового троллейбуса с автосамосвалом…