— Вот уж, как говорится, скатертью дорожка! — вырвалось у Анны.

Виктор неприязненно посмотрел на нее.

— Мама, хватит тебе изводить Светланку… Она моя жена. Я люблю ее.

— Конечно! Любовь… Ночная кукушка всегда дневную перекукует. А тут еще ребеночек будет… — не унималась Анна.

— Успокойся, его не будет, — резко сказал Виктор.

Михаил Васильевич слушал, еле сдерживаясь. Разрядил нараставшее напряжение Виктор.

— Мне пора, — взглянув на часы, сказал он. — Светлана просила прийти сегодня домой пораньше.

Северцев уловил, как ему показалось, фальшь в словах сына и подумал, что идет он совсем не к Светлане, а к той женщине, которая, возможно, встала между ними: Светлана как-то намекнула на то, что у Виктора кто-то есть…

Анна вышла проводить сына.

Оставшись один, Михаил Васильевич с облегчением вздохнул. Его утомил разговор, хотелось забыться. Он закрыл глаза и слышал отдаленный благовест, проникающий в открытую форточку.

Ожили в памяти картины далекого детства, субботние всенощные, с которых он удирал играть с ребятишками в бабки, на паперти храма, за что и получал выволочку от своей богомольной бабушки… Что только не вспоминается в больнице!

После ужина зашла Елена Андреевна, — как она выразилась, «на огонек». Северцев угощал ее тортом, апельсинами. Она отказалась. Видно было, как она нервничает, — сегодня очень тяжелый день: только что умер еще один больной. Она подошла к окну, приоткрыла форточку и закурила.

— Многие сожалеют о том, что не успели сделать в жизни, а я сожалею о том, что сделала…

Она затянулась несколько раз сигареткой.

— Жизнь и смерть. Сколько стоит за этими извечными словами… — выдыхая в форточку дым, говорила она. — Поэты и ученые пишут и будут писать об этом всегда… А по утверждению моего знакомого профессора, все куда как просто: живые системы отличаются от мертвых только сложностью. Наши земные живые существа построены из белковых тел. Из них созданы структуры, способные к саморегулированию, причем на разных этапах сложности. Микроб усваивает азот из воздуха. Червяк воспринимает самые простые воздействия, и его поведение ограничено несколькими типичными движениями. Это — как информация, которую он отдает вовне. Человек же способен воспринять и запомнить огромное множество внешних влияний. Его движения крайне разнообразны. Но это только машина, которая работает по очень сложным программам. Когда-то это звучало кощунством, потому что люди умели делать лишь совсем простые вещи, которые не шли ни в какое сравнение с тем, что создала природа. Теперь все изменилось, или, вернее, будет все больше и больше изменяться. Недалеко то время, когда человек создаст сложные электронные машины, способные смоделировать жизнь.

Северцев слушал внимательно, но при последних словах Елены Андреевны протестующе вытянул руку.

— Да, да, жизнь, дорогой Михаил Васильевич! Мой профессор утверждает, что они будут думать, чувствовать, двигаться. Они смогут понимать и писать стихи. Разве их нельзя назвать живыми?.. Неважно, из каких элементов построена сложная система — из белковых молекул или полупроводниковых элементов. Дома строят из разных материалов, а функция их одна и та же…

— Все, что вы говорите, Елена Андреевна, я и сейчас воспринимаю как кощунство, — не стерпел Северцев.

— Откровенно говоря, меня тоже не устраивает такая перспектива рода человеческого… — засмеялась она. — Но, может, тогда все станет проще?..

— Вслушиваясь в то, что занимает ваши мысли, я думаю, что вы просто-напросто отчаянно устали. Шли бы вы домой, к Василию Павловичу!.. Ничего здесь не случится за ночь.

— Василия Павловича сейчас нет в Москве. Мы видимся редко… Телеграмма и та для меня праздник. — И вдруг Елена Андреевна спросила: — Из больницы вы вернетесь в Сокольники, правда?

— А вы разве в адвокатах у Анны?

Вошла сестра и тихо сказала:

— Доктор Георгиева, скорее в пятую палату, к Яблоковой!.. Прошу вас, пожалуйста, поторопитесь!.. — И выбежала из комнаты.

Северцев устало опустил веки. Но уснуть он не смог. И снова открыл глаза.

Окна большого дома напротив раскрашивали облицованный белой плиткой фасад розовыми, голубыми, желтыми огоньками. Они появлялись и исчезали, рисуя на доме, как на огромном электрическом табло, то гигантскую, от первого до десятого этажа, латинскую букву «L», то русские «К» и «П», то шахматную доску… Северцев уже научился по этим световым комбинациям приблизительно узнавать время.

«Одиннадцать. Пора спать. Пора спать».

Виктор сказал отцу правду. Он шел к Светлане. Сегодня предстояло неприятное объяснение.

Рита мстила ему за разрыв: узнав его новый адрес, писала письма, которые попадали в руки Светланы. Светлана их никогда не распечатывала, передавала ему. Виктор тоже не читал этих писем, тут же рвал их и бросал в мусоропровод. Светлана ни о чем его не спрашивала. И только сегодня, позвонив ему на работу, взволнованно попросила оградить ее теперь уже от наглых телефонных звонков его бывшей возлюбленной… Виктор не знал, что ему делать, как убедить Риту, чтобы она не мешала им жить… Встретиться с ней, попытаться усовестить? Вряд ли это остановит ее… Уехать со Светкой на Кварцевый, поставив тем самым крест на своей научной карьере?.. Он чувствовал: его нерешительность может дорого ему стоить, он потеряет Светланку… Он знал, что просыпался утром, чтобы увидеть ее, услышать ее голос, погладить ее шелковые волосы, понять — в который и который раз, вчера, сегодня, завтра, всякий раз с новой силой, — какое это счастье, когда она рядом!..

Виктор с тяжелым чувством вины вспомнил, что после безобразной сцены, которую устроила из-за прописки Светланы на их площади его мать, он не будет сейчас отцом…

Недавно Виктор со Светланой сняли комнату в одном из больших домов на Ленинском проспекте. Комната была светлая и почти пустая — книги лежали стопками на полу, одна стена была завешена огромным ковром, свадебным подарком Виталия Петровича. Ковер свисал на матрац, заменявший тахту. Стола в комнату они еще не купили, на стуле лежала клеенка, на ней стояли стаканы, тарелки — здесь все было временно, необжито, неуютно.

…Светлана сидела на матраце и, поставив машинку на деревянный ящик, что-то печатала для заработка. Виктор присел с другой стороны матраца и виновато посмотрел на жену.

— Я знаю, что все мужчины — мужчины не только для одной женщины, и ты, как мне ни горько, исключения из этого правила не составишь. Об одном прошу тебя — и сейчас, и на все время: устраивайся так, чтобы не ставить меня в глупое положение. Обедать будешь? — спросила она.

Виктор отрицательно качнул головой.

Что сталось со Светланой? После аборта она похудела, кожа на лице стала прозрачной. Особенно удивляло Виктора выражение ее больших голубых глаз — будто говорила она не о том, о чем думала.

Светлана накрыла футляром машинку и замерла на месте.

— Что ты молчишь?

— А что говорить? — ответила она, не поворачиваясь.

— Что же, давай помолчим вместе, — ответил Виктор.

— Мы теперь, Витя, даже молчим не вместе, а врозь… Где-то слышала я или прочитала такое выражение.

— Я знаю, что ты скажешь: не проверили своих чувств, мало ждали друг друга, и вот финал, — разведя в сторону руки, сказал он.

Светлана возразила: ждать любимого человека, годами не видя его, пожалуй, легче, чем прожить с ним бок о бок, скажем, два-три года и сохранить при этом всю силу своего чувства. Только время, совместно проведенное любящими, мерит силу и прочность любви. Но случается и так, говорила она, что тихая жизнь, иногда даже схожая со счастьем, и бывает той подводной мелью, на которой гибнет влюбленность. Светлана предлагала Виктору уехать на Кварцевый, на любой другой рудник, где нет проблем прописок, жилья, дележа копеек, той обыденности, которая убивает ощущение первых дней любви! Каждодневность, совместное прозябание в этой комнате — страшнее любых трудностей, которые ждут там. Не всем дано иметь талант быть всегда неповторимым, новым, оставаясь при этом самим собой… Она больше не может обманывать ни себя, ни его.