Мама прошла в комнату, по пути споткнувшись обо что-то. Ничего удивительного, моя спальня была погружена в кромешный мрак. Снова. Шторы были плотно закрыты, не пропуская ни одного луча.

Я лежала на кровати, смотря в потолок Почувствовав приближение мамы, закрыла глаза. Черт, в них реально будто песка насыпали, так щипало.

Ее ладонь легла мне на лоб, и я почувствовала запах крема для рук. Сейчас он вызвал во мне отвращение. Я с трудом подавила желание дернуть головой, чтобы сбросить ее ладонь:

— Вея, да ты вся горишь! — Воскликнула она. — Я вызову врача и принесу…

— Нет. Не надо врача.

— Что за глупости!

— Мама. Не надо. Врача. — Процедила я и, как ни странно, она прислушалась ко мне. — Если тебе не сложно, позови Розиту. Она сделает компресс и чай.

— Компресс и чай? Может все же…

— Мама. — Снова настойчиво перебила ее я. Говорить было сложно, мои слова словно пробирались сквозь вату. — Она уже делала так. Мне помогает.

Даже не открывая глаз, я знала, что мама поджала губы. Игнорировать ее заботу и напоминать о моментах, когда общественная жизнь для нее была важнее заботы о больном ребенке — удар ниже пояса. Тогда меня всегда лечила Розита, и она знала это. Но сейчас мне хотелось ее ударить, хотя бы так. И еще кое-что:

— Мам… — Окликнула я ее и, приоткрыв глаза, увидела темную фигурку в раме дверного входа. — На счет Дня рождения. Я передумала, давайте его устроим.

— Ох, Вея! — В голосе мамы я услышала искреннюю радость. — Надеюсь, это не температура в тебе говорит!

Мама весело рассмеялась. Я тоже улыбнулась. Совсем не весело, но она явно этого не видела:

— Нет мам. Совсем не температура. — Тихо сказал я, снова плотно прикрывая глаза. Надо поспать. Во сне и только во сне я вновь оказывалась в объятиях такого ненавистного (безудержно, до надрывных слез любимого мной) человека.

Арчи Хант

29 июля 2018 года

Я перекладывал фотографии перед собой. Я распечатал все. Абсолютно. Даже смазанные кадры, на которых не было возможности разобрать что-то большее, чем очертания девушки.

Вея.

Знала бы она, как я испугался, подумав, что не смогу спасти снимки. Но разбилась лишь камера, а не флешка, и это было истинное облегчение. Ведь на тех снимках была она. Настоящая.

Я взял в руку одну из фотографий: девушка смотрит на заброшенные соляные поля. Инопланетный кусочек острова, куда она привела меня в первый раз. Ее невероятная внешность и закат в этом месте, окаймляющий ее профиль ярко-красным фоном, стали просто совершенным дуэтом. Помню тогда, еще ненавидя ее… Думая, что ненавижу, я все же не мог признать как очаровал меня этот снимок. Это неземное место, похожее на поверхность планеты Марс, и ее внешность…

Она была фантастически красива. Темные волосы почти достают до талии и блестят на солнце, когда она проводит по ним рукой. Я видел такое только в рекламе шампуня, как бы комично это не звучало. Оливковая кожа кажется еще более светлой на контрасте со шрамом. А уж глаза… О таких глаза пишут в National Geographic. Почему именно этот журнал? Просто ее красота была настоящей экзотикой. Уже тогда я удивился, отчего она этого не видит? Но это было мне лишь на руку.

А потом все стало слишком сложно. Невероятно, черт возьми, сложно.

Она цепляла меня все больше и больше. Мысли о том, что я причиню ей боль, доставляли все меньше радости. Самые мерзкие планы, в которых я разрушал эту девушку, уже не доставляли мне удовольствия. Моя месть казалась все более низкой.

А потом я перестал ненавидеть ее. И стал ненавидеть себя.

За слабость.

За то, что меня все больше затягивало в водоворот, который устраивала эта девчонка, и то, что я не мог ему противиться.

За то, как я ждал встречи и был счастлив ее видеть.

За то, какой херов восторг я испытывал, когда она мне улыбалась.

За то, что я чувствовал при каждом касании. При каждом поцелуе.

За то, что влюбился в ту, что обещал ненавидеть. Обещал на могиле своей сестры.

— Вивея. — Выдохнул я вслух ее имя, чувствуя себя психом.

Она оказалась такая… Для меня. Ее редкие улыбки, фантастические глаза цвета сверкающих аметистов, чувство юмора, любовь к сарказму, которым она отчаянно защищалась, как роза шипами. Ее литературные пристрастия, страхи и способность понимать полностью соответствовали моему идеалу. А я, дьявол, даже и представить не мог, что у меня был идеал!

Моя любовь к ней — это не пара крыльев, которые помогли мне воспарить ввысь, как пишут поэты и писатели. Нет. Моя любовь — бесконечное и отчаянное падение. И я достиг чертового дна. Вивея полностью поглотила меня.

«Я хотел уничтожить тебя красиво…»

— Черт… — Пробормотал я.

Неужели я действительно это ей сказал? Наверное, она считает меня конченным психом. Но разве я не такой? И если уже выкладывать карты на стол, то не за чем прятать в рукаве постыдную шваль. Ни в этой игре. Нет, не так. Больше никаких игр.

Мысль о том, что произошло, одновременно приносила боль и облегчение. Да, никакие причины и слова прощения не оправдают меня в ее глазах. Я сам к этому шел, чего теперь удивляться? Но я знаю, что смогу ее вернуть.

Возможно, стоило даже сказать этому рыжему придурку «спасибо», за то, что подтолкнул меня к правде. Ведь молчать и обманывать ее с каждым днем было все хуже. Да, так я и поступлю. Обязательно поблагодарю его. Правда, сначала подправлю физиономию в паре мест… Тоже из чувства признательности. Я же фотограф, я знаю, что его нос на левую сторону будет смотреться гораздо лучше.

Я потянулся за очередным фото, но звонок телефона нарушил мой план. На то, что это была Вея, не стоило и надеяться. Девушка не выходила из дома, игнорировала звонки, не читала сообщения. Сама бы она точно не позвонила.

Я нашел телефон на кровати под подушкой, на экране высветились заглавные буквы «МАМА». Стыд пронял моментально, я довольно давно ей не звонил. А должен был.

— Да, мам? — Сказал я как можно более жизнерадостным голосом, падая на кровать.

Приняв горизонтальное положение, тело облегченно и даже благодарно загудело. Я и не заметил, что оно было скованно усталостью, будто я сидел не за фотоснимками, а тягал железо.

— Ты давно не звонил. — Сразу пожурил меня материнский голос. На фоне я расслышал звук заглушаемого телевизора, а затем резкий треск открываемой рамы окна.

Я закрыл глаза и представил обычную картину: мама, открыв скрипучее окно на кухне, села напротив него, опершись одной рукой на подоконник. Взгляд ее карих глаз, таких же, как у меня и Камелии, направлен на поле подсолнухов. Она всегда так говорила по телефону.

— Да, ты права. Твой сын очень непутевый, но обещает исправиться. Просто было много работы.

— Ну, не наговаривай на себя. Мой сын — самый лучший. И должен помнить об этом.

И снова стыд. Если бы мама знала, куда и за каким именно «вдохновением» я отправился, седых волос в ее косах, которые она неизменно заплетала каждое утро и поднимала наверх, точно прибавилось бы.

— Как ты, как Люк? Что нового у тети Мэри? — Поинтересовался я, чтобы уйти от любой темы, касающейся меня.

— Все по-старому. Люк работает с утра до ночи, по четвергам также собираются и играют в карты. Мэри начала ремонт. Представляешь, решила выкрасить гостиную в ярко-желтый цвет! Мы тут, конечно, все любим подсолнухи, но не до такой же степени…

Еще какое-то время мама рассказывала мне про наших родственников или знакомых, а я, даже не сильно вдаваясь в детали, просто лежал с закрытыми глазами и слушал ее голос. Особенно то, как меняются его интонации. Как она раздражена собакой соседа, овчаркой, которая обожала гонять маминого толстого кота. Или как ее обрадовала поездка с сестрой в соседний город на выходные.

— Арчи, а ты не приедешь на… годовщину? Твой папа приедет и Джорджи с Китти…

Мои глаза моментально распахнулись. Я не знал, что ответить маме. Я собирался приехать. Я был уверен, что приеду, потому что на Санта-Луи у меня уже не должно было остаться никаких дел.