Вскоре балерина уехала в Лондон, выступала там с немалым успехом, но затем снова вернулась в Париж, потому что любила этот город. Вернулась и загрустила, обеспокоенная одиночеством. Однако судьба приготовила ей чудесный подарок: Депрео. Он снова оказался с ней рядом. Он любил ее. И готов был предложить ей руку и сердце, если она согласится выйти замуж за инспектора придворных театров и профессора консерватории. Но главным было не его положение, главным для Мари-Мадлен была его любовь, неизменная и верная. Через месяц после падения Бастилии священник церкви Сент-Мари-дю-Тампль благословил союз, который навсегда останется на удивление счастливым.

– Гимар умерла. Да здравствует госпожа Депрео! – с нежностью сказала балерина мужу, выйдя из церкви.

Началась новая жизнь. Бурлила революция. Ни о какой роскоши не могло быть и речи. Супружеская чета поселилась в маленькой квартирке на улице Менар, жила очень скромно, но в полном согласии. Они благополучно пережили революцию, потом империю и потихоньку старели, принимая только близких друзей, показывая им трогательные спектакли. В углу гостиной устраивалась небольшая сцена, загороженная занавесом, из-под которого видны были только ножки. И эти все еще стройные ножки танцевали грациозные па старинных балетов.

И вот настало утро, когда Мари-Мадлен заболела и не поднялась с постели. Она проболела три дня, а на четвертый бывшая звезда погасла на руках любящего супруга. Случилось это 4 марта 1816 года, ей исполнилось семьдесят три года.

Депрео пережил любимую всего на несколько месяцев. Он не смог жить без той, что светила ему всю жизнь.

Зима 1759 года была суровой, и цыганам приходилось туго. Вот уже месяц на улицах Абвиля не таял снег, пряча под собой опасный и коварный слой льда. Водостоки обросли сосульками и сверкали бриллиантовой бахромой, а в бедных кварталах города каждый день поутру находили замерзших от холода.

Хорошо, что Бертенам, людям совсем небогатым, такая смерть не грозила. Отец семейства служил в коннополицейской страже, а его жена ходила по домам и ухаживала за больными, так что и они сами, и трое их детей были сыты. Старшая, Мари-Жанна, обычно ходила по утрам за хлебом и в этот день, повстречав смуглую старуху с посиневшими от холода руками, пожалела ее, отломила кусок и протянула ей.

Старая женщина удивилась, подняла глаза и увидела перед собой прехорошенькую девчушку лет пятнадцати с круглым свежим личиком, густыми пепельными волосами и синими глазами – настоящую северную красавицу. Простенькое шерстяное синее платье выглядело на ней нарядно, говоря о природном вкусе и изяществе. Старуха взяла из рук Мари-Жанны теплый кусок хлеба и сказала, что охотно предскажет ей судьбу. Чем другим могла отблагодарить девушку цыганка? Но старуха посулила ей не то, что обычно сулят гадалки девушкам: счастливое замужество и кучу здоровых ребятишек.

– У тебя, моя милая, – сказала ей старая цыганка, – будет много денег, будешь жить при королевском дворе, и за тобой будут носить шлейф.

Глаза у девчонки округлились. Много денег? Королевский двор? Она открыла рот, чтобы расспросить старуху поподробнее, но та уже торопливо шагала по заснеженной улице, прижимая к груди теплый хлеб. Внезапно женщина обернулась и крикнула:

– Не забудь! При королевском дворе!

Мари-Жанна, хоть и знала прекрасно, что не стоит верить словам цыганок, потому что они имеют дело с чертом, все же не могла уснуть всю ночь. И вторую ночь не спала. И третью… Но она была девушка разумная и размышляла во время бессонницы, как же может исполниться предсказание.

Что касается денег, то их нужно было заработать и, разумеется, честным путем, потому что она была не из тех, кто готов торговать своей красотой. Мари-Жанна хотела работать, и больше всего ей нравилось шить, потому что к нарядам она питала настоящую страсть. По воскресеньям в церкви она всегда внимательно рассматривала платья самых нарядных прихожанок и всегда оставалась недовольна: нет, жительницы их городка не умели хорошо одеваться. Для Мари-Жанны быть хорошо одетой означало, что наряд подчеркивает достоинства фигуры.

Хорошо, с деньгами понятно. А вот путь к королевскому двору оставался загадкой. Как туда попасть, если не жить поблизости? Королевский двор находился в Версале, что неподалеку от Парижа. Стало быть, придется ехать работать в Париж. А родителей уговорить, чтобы отпустили в столицу.

И Мари-Жанна робко сообщила отцу и матери о своем желании поехать в Париж и устроиться там ученицей к какой-нибудь швее. Родители сочли ее желание неразумным и невыполнимым. Однако больные дамы, за которыми ухаживала мамаша Бертен и с которыми она посоветовалась, стали говорить, что у Мари-Жанны золотые руки и кто там знает, что из этого выйдет… Словом, мать поняла, что желание дочери не такое уж несуразное. А тут одна из дам предложила взять на себя расходы на путешествие и отправить Мари-Жанну к мадемуазель Пажель, знаменитой модной портнихе. Семейные сомнения рассеялись как дым, и Мари-Жанна уселась в первый же дилижанс, который направлялся в столицу. Вещей у нее было мало, зато много надежд.

Мадемуазель Пажель, опытная портниха, была в то время в большой моде. Она одевала Версаль и Париж в богатые и пышные наряды, однако, по мнению ее новой ученицы, наряды эти были лишены фантазии.

Мари-Жанна чувствовала себя как нельзя лучше в изящном магазине в квартале Сент-Оноре, куда приезжали все дамы высшего света. Шелк, атлас, перья, ленты, кружева и всевозможные безделушки, которые всегда радуют хорошеньких и не очень женщин, были родной ей стихией. Сначала она работала девочкой на побегушках, странствуя целыми днями по Парижу, доставляя то одно, то другое, в том числе и длинные картонные коробки с драгоценными платьями. Благодаря своим путешествиям она узнала аристократические кварталы Парижа и никогда бы не спутала особняк де Шуазель с особняком Ришелье. Затем ее перевели в мастерскую и засадили за подшивку, обработку швов и прочую отделочную работу. Представив себе платья того времени, можно догадаться, что работа эта была трудоемкая, но Мари-Жанна не жаловалась. Она прекрасно понимала, что это азбука того ремесла, которое она обожала и в котором, когда настанет время, хотела быть первой. Мало-помалу она лучше всех научилась отделывать воланами тюль, пришивать кружева и букетики цветов. Мадемуазель Пажель стала доверять ей более тонкую работу.

В скором времени великосветские аристократки, на которых она шила, познакомились с ней. Принцесса де Конти и герцогиня Шартрская, невестка герцога Орлеанского, заинтересовались молодой портнихой и взяли ее под свое покровительство. Прошло время, и девочка из Абвиля стала удивительно искусной мастерицей. Благодаря своим знатным покровительницам она получила возможность попрощаться с мадемуазель Пажель и открыть собственный маленький магазинчик на улице Сент-Оноре, назвав его «У Великого Могола». Теперь ей показалось, что имя Мари-Жанна слишком провинциально, и она стала называть себя модным именем Роза, которое как нельзя лучше подходило к ее свежим розовым щечкам. Вполне возможно, ей понадобилось бы гораздо больше времени, чтобы оттеснить свою бывшую хозяйку и подняться на вершину успеха, но ей помогла одна несколько фривольная история, касавшаяся высшего света. Известности Розы поспособствовала одна из сплетен, какие обожает Париж. Герцог Шартрский, большой любитель хорошеньких девушек, заметил Розу и пожелал познакомиться с ней поближе. Будущий Филипп Эгалитэ не был завзятым ловеласом, как его дед, удостоенный быть регентом при малолетнем короле, но все же любил новизну и не любил упрямиц. Впрочем, он не верил в девичью добродетель. Хорошенькая Роза постоянно попадалась ему на глаза, приезжая в его дом с коробками, и принц повел осаду по всем правилам принца крови по отношению к хорошенькой модисточке: он отпустил ей несколько небрежных комплиментов, взял в коридоре за подбородок, потрепал за щечку, коснулся груди и наконец сунул за корсаж записочку с приглашением на ужин.