– Ды все еще учишься? Это глупо! Пора браться за работу! Я тебя нанимаю! Поняла? Подписываю контракт на двести франков в месяц!

Оффенбах подписал с молодой певицей контракт, который положил начало новой эпохе. Госпожа История навечно соединит Оффенбаха и Гортензию Шнейдер, а их счастливый творческий союз превратит Париж в самый веселый, живой и блестящий город в мире. Они станут украшением и чудесной визитной карточкой Второй империи.

Но кем же все-таки была эта Гортензия Шнейдер, которая как с неба свалилась в дом и в жизнь композитора Оффенбаха? Она сказала, что родом из Бордо, потому что ее родители поселились в этом городе. Ее отец, портной по фамилии Шнейдер, был, по сведениям Ленотра[11], одним из уцелевших солдат Наполеона, которых он набирал на Рейне. Семья была небогата. Девочкой Гортензия работала подручной швеи, рассыльной у цветочницы, но в крови у нее были музыка, пение, танцы и театр. Она пристроилась к любительской труппе, и старый актер Шафнер поставил ей голос и научил правильно дышать. Голос у Гортензии был красивый и выразительный.

После любительской труппы она подписала контракт на 50 франков в месяц в театре Ажен, где играла во всех пьесах, которые там ставились. Играла, разумеется, совсем не первые роли: негритенка в «Хижине дяди Тома», юнгу в «Гайде». Пела и в музыкальных спектаклях, но пока еще в хоре. Зато направо и налево сражала мужские сердца. Ее светлые волосы, грациозные движения и соблазнительная пышность действовали неотразимо. Одна светская дама даже пожаловалась на Гортензию директору театра.

Проработав в Бордо два года, Гортензия собрала чемодан и отправилась искать счастья в Париж. Она получила немало отказов в самых разных «модных заведениях», пока не встретила Бертелье, который пообещал, что займется ею и непременно устроит. Бертелье не обманул: сначала, влюбившись без памяти, он сделал Гортензию любовницей, а потом привел к своему патрону.

Надо сказать, что театр «Буфф-Паризьен» к этому времени успел переехать в более просторное помещение поближе к Бульварам, и как только Гортензия появилась на сцене, публика в нее влюбилась. Успех принес прекрасной певице множество поклонников, и она не была сурова к тем из них, кто ей понравился. Но когда ее познакомили с герцогом Людовиком де Грамон-Кадеруссом, она отнеслась к нему с особым вниманием, и Бертелье, к его большому огорчению, пришлось навсегда покинуть спальню подружки.

Герцог де Грамон-Кадерусс был законодателем Парижа, прожигающего жизнь, его некоронованным королем. Высокого роста, худой – даже слишком, его подтачивала чахотка, – рыжий, с белой кожей и горящими пятнами на скулах, он необыкновенно элегантно одевался, диктовал законы Жокейскому клубу и всем заведениям, где веселились и развлекались, начиная от Английского и Парижского кафе до небольших кафе в менее шикарных кварталах. Все знали герцога де Грамона, все им восхищались, и Гортензия на этот раз не стала исключением. Связь с герцогом подарила ей сыночка, которым она никогда не занималась, светский лоск, элегантность и недурное образование.

Через несколько месяцев после рождения сына герцог, все острее чувствуя ухудшение здоровья, совершил характерную для легочников того времени фатальную ошибку: отправился лечиться в Египет, веря, что солнце его излечит. На деле солнце его убило, и довольно быстро. В 1865 году он вернулся в Париж умирать. Ему исполнилось тридцать два года.

Пока герцог лечился в Египте, Гортензия, перебравшись вместе со всей труппой в Пале-Рояль, рассорилась с директором, который отказал ей в прибавке жалованья. Подобных отказов она не терпела: во-первых, потому что знала себе цену, во-вторых, потому что была не так умна, как казалась. Услышав отказ, прелестная Гортензия приняла умопомрачительное решение: она возвращается в Бордо к матери! И певица стала собирать чемоданы.

Благодарение богу, в 1864 году женщине собрать вещи было не так-то просто, а уж хорошенькой тем более. Представьте, сколько нужно картонок и коробок, чтобы упаковать шляпы, зонты, шали, ботинки, кринолины, накидки и длинные пышные платья! На сборы понадобилось время, и певицу успели застать Оффенбах и либреттист Людовик Галеви. Они примчались, чтобы отговорить Гортензию.

Нелегкое, прямо скажем, предприятие! Началось оно с того, что дверь им не открывали. Молодые люди стучали, звонили, кричали, подняли на ноги всех соседей, но мадемуазель Шнейдер безмолвствовала. Между тем соседи были уверены, что мадемуазель еще не уехала. Тогда они стали кричать и стучать еще громче, и наконец из-за двери послышался голос:

– Кто здесь?

Молодые люди с облегчением вздохнули и откликнулись:

– Это я, Оффенбах!

– Это я, Галеви!

Композитор поспешил добавить:

– Мы принесли вам роль… Удивительную! Потрясающую! – и нечаянно прибавил: – Вам будет аплодировать весь Пале-Рояль!

А ведь Гортензия насмерть поссорилась с директором Пале-Рояля, господином Плункетом! Дверь распахнулась, и на пороге возникла античная фурия с яростно сверкающими глазами. Фурия, бранясь, со страстью, достойной Корнеля, объявила, что ноги ее не будет в «проклятом театре»! Она уезжает в Бордо, вещи сложены, мебель продана!

В самом деле, в комнате громоздилась груда свертков и картонок. Но поскольку дверь открылась, композитор и либреттист не замедлили войти. Если уж Оффенбах что-то задумал, то никакой переезд ему не помеха. К тому же он убедился, что рояль пока еще стоит на месте.

Пока Гортензия переводила дыхание и набирала в грудь воздуха, Галеви, воспользовавшись паузой, торопился рассказать сюжет только что написанной оперетты: Древняя Греция… Парис похищает Елену… Гортензия будет очаровательна, неподражаема, несравненна!.. Елена белокурая! А какие костюмы! Один другого лучше!

Галеви мог говорить, что угодно, но Гортензия не желала быть неподражаемой на сцене Плункета. Не желала, и все!

Оффенбах тем временем подсел к роялю, заиграл и стал напевать с ужасным акцентом свою чудесную музыку:

– Сгажи мне, Венера…

Гортензия присела на ящик и заслушалась, очарованная и прельщенная ролью прекрасной царицы Спарты. Конечно, она уже видела себя в этой роли! Конечно, ее ждал триумф!.. Но кроме триумфа еще и Плункет? Ни за что!

Гортензия тут же вернулась к принятому решению: она очень хочет спеть «Прекрасную Елену», но только не в Пале-Рояле! Если она сказала, что уезжает в Бордо, она туда и уедет.

К великому горю авторов, Гортензия действительно уехала в Бордо и несколько дней наслаждалась свободой и мыслью о том, что сумела прославиться…

Через неделю она получила телеграмму от Оффенбаха: «Невозможно в Пале-Рояле, возможно в «Варьете». Телеграфируйте».

Бордо почему-то вдруг показался Гортензии очень скучным городом. Она отправила телеграмму: «Прошу 2000 в месяц» Ответил ей директор «Варьете» Коньяр: «Согласен. Приезжайте немедленно!» Через день певица вернулась. И конечно, «Прекрасная Елена» была триумфом, который состоялся 17 декабря 1864 года. Успех продолжал сопутствовать Гортензии. И ее ждал другой, еще больший, когда на Всемирной выставке знаменитые три удара возвестили о начале оперетты «Герцогиня Герольштейнская». После этого спектакля в Булонском лесу экипажу Гортензии с великолепными лошадьми, за которым бежали ее восемь собачек, уступали дорогу, словно королевскому экипажу. Все улыбались, все шептали: «Герцогиня! Едет герцогиня!» Ей кланялись, ее приветствовали, она царила.

В один из дней работы выставки, ближе к вечеру, у входа, предназначенного для иностранных королевских особ, остановилась карета и раздался приказ:

– Открывайте!

Караул замешкался, офицер стал объяснять, что здесь могут проезжать только коронованные особы. Гортензия величественно уронила:

– Герцогиня Герольштейнская.

Решетка королевского входа отворилась.

Гортензию Шнейдер и в самом деле можно было назвать королевой. Каждый вечер, до того как поднимется занавес, она смотрела в зал и видела всех, кого считает знатью не только Франция, но и вся Европа и кого привлекла в Париж Всемирная выставка. В зале сидели король Швеции, король Португалии, король Норвегии, король Баварии, принц Уэльский, российский император, король Бельгии, граф Фландрии, принц Оранский и даже иной раз шах Персии.