В Находке нас поселили на эвакопункте, в грязных бараках, где ранее содержались заключённые, а может быть, отбывала срок и моя мама, довольно далеко от порта, и жили мы в этих бараках в ожидании парохода долгих 25 дней, до 20 июля 1944 года. Почти каждый день по эвакопункту разносился слух, что, мол, пароход уже пришёл в Находку из Магадана, разгружается, и мы скоро поедем. Корабли приходили и уходили, но мы всё сидели. Большой срок ожидания был нужен для сбора партии пассажиров, чтобы пароходу не идти порожняком.

Народу уже набралось много, народ жил уже в трёх бараках, человек 300–350. Эвакопункт наш за колючей проволокой стоял отдельно и охранялся. Что я особенно помню из этих 25 дней, так это горячее обсуждение женщинами Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 года о признании за женщинами права иметь внебрачных детей и записывать их на свои фамилии. Женщины Указ очень одобряли, так как война длилась уже долгие три года, война перемешала семьи, многие солдаты и офицеры оказались в плену или пропали без вести, и женщины в поисках опоры в жизни прилеплялись к другим мужчинам. К этому Указу было и негласное Постановление: народным судам предписывалось по первому желанию вольного человека расторгать его брак с половиной, оказавшейся в заключении, в психушке, или в немецком плену.

Что мы ели в Находке? Беженцам, как нас называли, давали талоны в столовую в обмен на карточки, но у меня не удержалось в памяти, чтобы мы все вместе ходили в столовую. Надо было идти весьма далеко, всходить на довольно высокую сопку – там и была столовая. Чаще всего мои провожатые посылали за обедом меня, я обедал в столовой, а их порции, не пролив ни капли, я должен был в барак принести в судках.

От нелюбившей меня дочери Марии Васильевны мне была дана директива – не зевать, когда на талоны будут давать банки американского лярда и американский же белый хлеб, который был упакован в промасленную желтоватую бумагу. Кукурузный хлеб был очень пышный, но довольно безвкусный. Если на буханку этого хлеба сесть, она сплющивалась, как губка, а потом снова принимала прежнюю форму. Этот белый американский хлеб с американским же лярдом был пределом наших мечтаний, его можно было съесть сколько угодно. Иногда у местных рыбаков, промышлявших в Японском море, мы покупали сушёную корюшку, мелкую такую рыбёшку, очень сухую, но вкусную. Её жевали целиком – с хвостом, головой и кишками. В общем, не голодали сильно… В Японском море мы иногда плескались, когда было очень жарко.

Наконец, пароход «Джурма», на котором мы должны были идти в Магадан, прибыл в Находку и начал погрузку. Охранники велели нам быть готовыми на завтра. Все стали собираться. Но завтра не поехали. И ещё день сидели на чемоданах, как вдруг неожиданно приехали два американских грузовика «студебеккер», и первая партия беженцев стала на них грузиться.

Это было не очень легко: грузовики имели высокие борта, и почти вровень с бортами люди в спешке накидали чемоданы, мешки и узлы, а сами садились сверху. Я сел на свой неизменный матрасик, положив его, как спинку кресла и сиденье, а ноги засунул между вещами соседей. Руками я держался за верёвки, которыми были перевязаны чемоданы и узлы.

Поехали очень быстро, так как пароход уже, оказывается, погрузился, и ждали только пассажиров. Дорога в порт шла по дороге весьма неровной, проложенной по уступу сопки, без каких-либо ограждений. Показался впереди порожний грузовик, который спешил к баракам за второй партией пассажиров. Он почему-то вильнул влево, на нас, и на полном ходу «студебеккеры» столкнулись бортами. Большой кусок левого борта нашего грузовика отлетел, и несколько вещей, под крики пассажиров, выпали из кузова, упали на дорогу и покатились вниз, под откос, по склону сопки. «Беженцы» заорали: «Стой! Стой!» – застучали кулаками по крыше кабины, но шофёр не остановился и помчался в порт. Никто из людей не упал, но чемоданы и баулы пропали. Мне опять повезло, так как я сидел ближе к правому борту и держался за верёвки.

В порту шла торопливая, нервная погрузка парохода.

«Джурме» надо было выйти в море до полудня, чтобы на следующий день засветло пройти пролив Лаперуза. Пассажирам приказали все крупные вещи сложить в огромную грузовую сетку, которая лежала на пирсе и была вся в белом – в ней только что грузили в трюмы мешки с мукой. А пассажирам велели приготовить билеты и без вещей идти на корабль по трапу, который предательски раскачивался и скрипел на свежем морском ветру.

Во время погрузки на борт «Джурмы» пассажирам представилась ужасная картина. Подъёмный кран поднял сетку с 50–60 чемоданами, баулами и тюками, и крановщик начал поворачивать стрелу, чтобы опустить груз на палубу. Как только сетка зависла над водой, она вдруг с одной стороны лопнула или развязалась, и багаж посыпался в воду. Раздался общий крик, крановщик резко дёрнул стрелу, сетка качнулась, и всё, что не успело упасть в море, крановщик с треском вывалил прямо на палубу. Часть вещей утонула, тюки и чемоданы плавали между пирсом и бортом корабля.

Маминым отрезам, туфлям, валенкам и мне опять повезло: я свой «матрасик» на пароход нёс на себе, перекинув его поперечную лямку через шею и плечо, а сам «матрасик», сложенный пополам, был у меня под мышкой. Руки у меня были свободны, и я крепко держался за верёвки трапа.

В пассажирском трюме, куда нас сразу затолкали, мы быстро, бегом занимали деревянные нары, устроенные в три яруса. В трюме резко ударял в нос запах карболки. На каждый отсек нар укладывалось по четыре человека. Мы поместились вчетвером – Мария Васильевна, её дочь, я и ещё какая-то тётя. Первый ярус нар был в полуметре от пола. Мы были на третьем ярусе, под нами уже сидели люди, погруженные раньше нас.

Последняя группа пассажиров залезала уже на верхние нары. Кругом раздавались крики и плач детей, люди толкались и громко спорили из-за мест на нарах, и я тоже начал реветь, когда какой-то военный дядя, руководящий погрузкой, заглянул к нам наверх и стал проверять, есть ли ещё свободные места. Вещи, сброшенные с палубы, валялись кучей около лестницы трюма, но пассажирам забирать их не разрешали. Люди в военной форме отгоняли женщин, которые хотели взять свои тюки и чемоданы. На каждой вещи ещё в Находке бывалые пассажиры нашили матерчатые холщовые заплаты или прикрепили деревянные дощечки с указанием фамилии, имени, отчества и адреса назначения.

Наконец крики, детский плач и ругань улеглись, в чреве корабля что-то застучало, пароход слегка задрожал – мы выходили в море.

Охотское море дало самые яркие впечатления от всего путешествия.

Море, а тем более Охотское, я видел впервые.

Погода была тёплая, летняя, тихая, нас почти не качало, и я с другими мальчишками торчал целый день на палубе, смотрел, не отрываясь, за борт, где скользили белые барашки волн, и от этого слегка кружилась голова. Тогда мы начинали разглядывать палубу, мачты, надстройки и весь наш корабль.

Пароход «Джурма» был старым, но довольно большим торговым судном. На корабле было два грузовых трюма, каждый из которых имел грузовые платформы. (Пароход «Джурма» вместе с пароходами «Кулу» и «Ягода» был закуплен в 1930-х гг. для морфлота «Дальстроя» в Голландии. Грузоподъёмность 8900 тонн.) Мы, пассажиры, размещались в кормовом трюме, который на ночь закрывался брезентом.

Пароход «Джурма» треста «Дальстрой»

Пароход «Феликс Дзержинский»

Посредине палубы корабля стояли две мачты, а бак был заставлен походными кухнями, которые весь день дымили и готовили пищу для охраны. «Враги народа» размещались в носовом трюме, их было очень много, их везли на Колыму за преступления. Обращались с ними ужасно, это понимали даже мы, дети. Раз в день их выгоняли на палубу, на прогулку, и они уныло, опустив головы, ходили вокруг мачт и носового трюма, тяжело и надрывно кашляя, в мокрых телогрейках, бушлатах и рваных отрепьях. В нижних отсеках трюма, где заключённых содержали, был ледяной холод, хлюпала забортная вода, которую они целыми днями откачивали ручными помпами. Я, конечно, не мог знать, что мой отец тоже «враг народа» и что он мог быть среди этой толпы опустившихся, забитых и больных людей. Тогда я не мог знать, что мой несчастный отец через четыре месяца после ареста был расстрелян, и прах его покоится неизвестно где…