Моя мама была одной из самых красивых женщин Магадана, даже в моём классе она была признана самой красивой мамой, она могла и умела делать всё. Рост 159 см, размер обуви 33, с темно-русыми волосами, громадными серо-голубыми глазами. И своими маленькими ручками мама умела рубить дрова, могла сложить печку, починить электрическую плитку, утюг, прекрасно вышивала, шила и пр. А ещё она очень хорошо пела, а на гитаре играть почти не умела.

Мама познакомилась с папой, когда он учился в Москве, и он увёз её в Иркутск, где я и родилась 8 июля 1933 года. В 1939 году мы с папой и мамой приезжали в Москву и 1-го мая ходили на демонстрацию на Красную площадь, и я видела всех членов Политбюро и Великого Вождя всех времён и народов. Они стояли на трибуне мавзолея, Сталин – в середине, в белом кителе, он улыбался и махал рукой. Я сидела у папы на плече, и мне было хорошо видно, так как мы шли во втором ряду от мавзолея. Счастью моему не было предела, потом в школе я на пионерском сборе об этом рассказывала и писала заметку в школьную газету.

У папы был старший брат, который работал в ЧК, участвовал в разгроме белых банд. Был награжден. В 1939 году он был арестован и сидел в знаменитой Иркутской тюрьме, где когда-то сидел адмирал Колчак. Я помню, как собирали ему передачи: лук, чеснок, чистое белье.

И однажды нам передали записку, в которой он писал, чтобы мой папа немедленно уезжал, взяв с собой жену, детей и мать, так как на допросах стали спрашивать про папу. Папа заключил договор на строительство Комсомольска-на-Амуре. Папина мама, моя бабушка, ехать отказалась. С ней оставили мою младшую сестру Галю, которой в июне исполнился год, и в августе 1940 года мы уехали в Комсомольск-на-Амуре. Там уже вольнонаемных не принимали.

Папа перезаключил договор на работу в Магадан. Мы поехали во Владивосток. Я помню, что мы долго жили за городом в бараках, окруженных колючей проволокой. И что меня поразило: на улице был натянут киноэкран и показывали кино. Больше всего мне запомнились картины «Остров сокровищ» и «Доктор Айболит».

Мы долго ждали нашей очереди на пароход, и в середине октября, в твиндеке – трюме, на нарах знаменитого парохода «Джурма» поплыли в Магадан. Плыли долго, 10–11 дней. А может, и больше. К нашему пароходу очень близко подплывали дельфины и два раза японские военные катера. В конце октября 1940 года мы приплыли в бухту Нагаево, порт Магадана.

Было раннее утро, и мы долго стояли на рейде.

Была настоящая зима, все сопки были покрыты снегом. Берег пустынный, домов не видно, и хотя прошло столько лет – эта картина стоит перед глазами. Причалов или пристани не помню. Были длинные доски с парохода на берег. Долго стояли мы на берегу и ждали, когда выгрузят из трюмов вещи. В багаже у нас был сундук, и его сгружали в сетке, краном. Сундук раздавили, и из него висел наш чугунный утюг, завернутый в мамину крепдешиновую белую кофточку. Все гадали, упадет или нет… Утюг не упал, мы много лет им еще пользовались, а из двух чемоданов при погрузке на грузовик у нас один украли.

Всех приехавших отвезли в бараки на Марчеканской сопке.

Помните песню?

Ни вишен, ни дяди Вани не было на Марчекане, а был длинный-длинный барак, поделённый на купе, как в вагоне, но без дверей. В такое купе селили по одной – две семьи. Нас было три человека в одном купе, видимо, потому, что папа был ИТР (инженерно-технический работник), и с нами была громадная немецкая овчарка.

В бараке была печка, удобства во дворе. Помню, что ночью было очень холодно. Мы спали на нарах все вместе. Овчарку Рикки клали в середину. Я обнимала ее, и мне было тепло.

В бараке жили долго. Детей было немало, и мы всю зиму играли, дрались в бараке, так как на улице было не только холодно, но и очень сильные ветра, такие сильные, что сбивали с ног, и невозможно было открыть дверь в барак. Родители очень рано уходили на работу, приходили поздно.

Папа в это время уже работал в аппарате Главного управления Дальстроя начальником отделения финансового отдела, а мама в ГРУ Дальстроя старшим бухгалтером. До города было прилично, а транспорта не было, всё пешком. Ходить было некуда, кругом только сопки и всё».

Инна Клейн: «В бараке мы встретили 1941 год и жили там до мая. В мае нам дали комнату 9 кв. метров на 5-м этаже по улице Сталина, дом 1, красный дом на углу Колымского шоссе и улицы Сталина (дом так называемой «первой категории». – Л. Т.), там жили ещё две семьи.

И там 22 июня 1941 года я услышала по радио на кухне, что будет выступать дядя Молотов, и побежала в комнату сказать папе. Чёрная тарелка репродуктора была одна только на кухне.

Левитан сообщал (в начале войны): «Наши войска после упорных боёв с превосходящими силами противника оставили город…».

Я помню до сих пор ужас, охвативших всех осенью 1941 года, когда объявили, что сдали Смоленск. Мы слушали последние известия на кухне, все три семьи, все женщины плакали, а в школе было просто как-то всё так печально, и мы, первоклашки, были, как пришибленные.

Ещё помню, как нам читали статью Ильи Эренбурга «УБЕЙ ЕГО!», т. е. фашиста. Ну а про песню «Священная война» и говорить нечего – мы с ней выросли, помню её до сих пор, да уж теперь и не забыть. Страшное было время и очень тяжёлое, что народу пришлось пережить – не передать никакими словами, не буду и пытаться…

А 28 июня 1941 года мы в бухте Нагаева встречали ту же «Джурму», на которой приплыли бабушка и моя сестра, ей 18 июня исполнилось два года. Бабушка кричала с парохода, что их останавливали и обыскивали японцы. Сестра Галя, услышав знакомое слово, громче всех закричала: «Японцы – дураки!»

я пошла в 1-й класс «А» Магаданской средней школы № 1. У меня была замечательная учительница Екатерина Николаевна, с короткой стрижкой и с такой изогнутой гребенкой в седых волосах. Она была старенькой, маленького роста, очень доброй, но она была настоящий учитель. Она не просто учила нас грамматике и арифметике. Она учила детей учиться. Я до сих пор помню её слова: «Если ты не можешь решить задачу – ты должна читать условия задачи столько раз, пока не поймешь, как её решать». Я ей безумно благодарна и помню всю жизнь.

Завучем младших классов была Удя Давыдовна Ронис.

К 1-му сентября мама сшила из мешка сумочку с двумя ручками, в ней я носила деревянный пенал, стеклянную чернильницу-непроливайку, бутылочку с молоком, хлеб и Букварь. С учебниками было хорошо, их выдавали в библиотеке. В 1-м и 2-м классах тетради были, как полагается, в косую линейку. На газетах не писали, а на хорошей оберточной бумаге – да…

В школу ходили кто в чём, не было ни школьной формы, ни сменной обуви. Да и где всё это было во время войны взять? Вот на фотографии моего 3-го класса «А» это хорошо видно. В школе были уборщицы.

Школьную форму ввели в 7-ом классе: коричневое платье, черный фартук, белый воротничок, а в праздники – белый фартук. Все, у кого длинные волосы, – в обязательном порядке косы, они складывались на затылке крест-накрест, а сверху было очень модно черный плоский бант на приколках, в праздники – бант белый.

Мальчики носили темные костюмы, рубашки – какие были, в торжественные дни – белые. Галстук пионерский или значок комсомольский – это обязательно каждый день. Это нельзя даже было представить, что ты забыл галстук или значок. Но это всё потом…

В 1-м и 2-м классах мы учились на 1-м этаже. На переменках водили в коридорах хороводы: вставали друг против друга, брали друг друга под ручки и, выступая вперед-назад, пели: «Сеяли, сеяли горох… – что-то про серого волка, который под горой зубы точит».