В сентябре 1945 года Япония подписала капитуляцию, а поздней осенью в Магадане появились пленные японцы из разгромленной Квантунской армии. На Колыму вообще было завезено до 4000 японских солдат и офицеров. Мы удивлялись, что японцы не ходили, как пленные немцы в кинохрониках, унылой оборванной толпой под конвоем русских автоматчиков. Утром трудолюбивые японцы шли на работу строем, бодро, с песней. Пели они старательно, на «русском» языке. Внимательно вслушиваясь, можно было с трудом уловить мотив и интонации нашей дальневосточной песни «По долинам и по взгорьям…»

Во главе колонны обычно шёл японский офицер, в меховой форменной армейской фуражке и добротной шинели с желтым меховым воротником, в сапогах и с саблей (!) на боку. Впереди колонны японцы несли красное знамя с надписью «9 сентября» и что-то ещё по-японски, иероглифами. Сбоку с винтовками наперевес неспешно шли два-три русских солдата конвоя. Японские солдаты были одеты аккуратно, в свои шинели, на головах – зимние жёлтые меховые шапки военного образца, на ногах – крепкие армейские башмаки, чёрные обмотки.

Пленные японцы строили в Магадане 2 – 3-этажные жилые дома барачного типа, и в них сразу же вселялись не имеющие жилья колымчане. Напротив нашего дома был построен такой барак, в нём поселился мой товарищ по школе Коля Меликов, с папой-геологом, мамой и младшим братом Игорем.

К весне 1946 года самурайской гордости японцев поубавилось, кормить пленных стали хуже. Солдаты Квантунской армии стали, как колымские доходяги, ходить по ближайшим домам, носили дрова (обрезки досок, чурки, обломки строительных лесов) и просили: «Рис-рис-рис!»

Дрова были большим дефицитом в городе. Когда японцам давали хлеб, они качали головами и не брали. Потом распробовали и уже просили: «Хлеб-хлеб-хлеб!» – брали, кланялись. Вражды я к японцам не ощущал, хотя они и намеревались утопить меня и «Джурму» в проливе Лаперуза.

Общаться с пленными нам запрещали, но всё равно у школьников стали появляться японские «трофеи» – алюминиевые с отверстиями монеты, бумажные иены, авторучки, компасы, часы и даже ножи-штыки. Всё это выменивалось у японцев на хлеб. После постройки домов в Магадане, года через 2–3, японцы незаметно исчезли. Мы думали, что они вернулись домой…

Инна Клейн помнит другое: «Очень хорошо к концу осени 1945 года запомнилось появление на улицах пленных японцев и то, что многие офицеры у них знали английский язык, и что офицеры могли бить солдат прямо на глазах у прохожих. О пленных японцах на Колыме написано достаточно, и я могу сказать, что им было не лучше, чем их братьям по несчастью у нас в Иркутске или в Сибирской тайге под Тайшетом. До сих пор наивные японские родственники ищут у нас родные могилы, да что поделаешь, великоваты просторы Колымы и Сибири.

Мир и покой их праху! Мы своих-то ещё не всех нашли…»

В самом конце лета, а точнее 18 августа 1945 года, в нашей квартире можно было наблюдать необыкновенное зрелище. Наш сосед по квартире, молодой мужчина лет 30, как потом оказалось, секретарь Горкома ВЛКСМ, обычно выезжавший «на трассу» в демократической телогрейке и кирзовых сапогах, вдруг вышел из своей комнаты в приличном костюме и при галстуке. Оказалось, что в этот день в порт Нагаево должен был прибыть пароход «Феликс Дзержинский» с очень важным для Колымы грузом – молодыми незамужними девушками. Этот десант из 2000 женщин прибывал в город по комсомольскому набору «Дальстроя», и наш сосед по долгу службы ехал встречать девушек.

В порту, по рассказам маминых знакомых, холостых спортсменов, собралось несколько тысяч мужчин – ведь женщин на Колыме катастрофически не хватало.

Мужчины с нетерпением ожидали швартовку парохода с таким ценным грузом. Играл оркестр, девушки с узлами и чемоданами сходили на колымский берег, и мужчины прямо у сходен предлагали девушкам руку и сердце. Нашел ли наш сосед-комсомолец себе девушку по душе – я уж и не знаю.

А вот ироническая приговорка: «Мы – комсомолки! Мы – комсомолки!» – родилась в народе, когда говорили о тех женщинах, которые уж очень настойчиво, с применением различных женских уловок, предлагали себя в жены.

Дневник ученика 6 «Б» класса Магаданской средней школы Хабаровского края Ольского района Титова Леонида на 1945–1946 учебный год

Обледенелый «Феликс Дзержинский» только что доставил из Находки по Охотскому морю Аркадия Арша с мамой и сестрой Галей. Магадан. Порт Нагаево. Газета «Советская Колыма». Январь 1946 г.

Я учусь садиться на велосипед. Парк Культуры и Отдыха. Магадан. 1946 г.

Инна Клейн: «Год Победы!

Это счастье не передать никакими словами! И в школу пошли мы с радостью, но мне кажется, с осторожной радостью: всё по-другому, новые предметы, новые учителя… Первое разочарование: по английскому Дарья Кирилловна Турченкова, а не Абрам Евсеевич, и она же классный руководитель. По-моему, она только начинала свою педагогическую деятельность, но она была очень славным и милым человеком, любила детей и свою работу. Но 5-й класс – это, вообще, мне кажется, самый хулиганистый возраст, да и 6-й класс для многих учителей был очень труден».

Занятия в школе начались своим чередом. Но школьный год начался не с географии, а с того, что в школьных коридорах вспыхнула эпидемия… игры «в пёрышки».

Если вы не учились в советской школе в 40-х годах XX века, то вы и не знаете, что это за игра.

В наследство от царских времён в советскую школу перешёл такой предмет для формирования хорошего почерка как «чистописание». Я не знаю, какими перьями писали дети до революции, но в первом классе советской школы дети осваивали чистописание перьями «86», обеспечивающими ровные линии и красивые буквы и цифры. Мне не пришлось писать палочки и нолики: наши домашние педагоги – бабушка и тётя Паня – определили меня сразу во второй класс – ведь в сентябре 1941 года мне было уже 8 с половиной лет.

В школах использовалась масса и других перьев – и более длинных и широких, и узких, и прямых и фигурных, и даже перья «лягушки», перья «рондо» и др. Школьники собирали коллекции перьев и хвалились своими «раритетами» – мощными, широкими массивными чертёжными и плакатными перьями.

Неутомимый Женя Черенков и начал в этом году игру в пёрышки. Соперники с большими коробками перьев садились напротив друг друга на подоконник школьного окна, высыпали свои перья и оценивали, стоит ли играть. Если перья были интересными, игра начиналась. Начинал всегда тот, кто первым вызывал на поединок, или тот, у которого при броске на подоконник одинаковых перьев перо ложилось выпуклой спинкой вверх.

Целью игры в пёрышки было овладение перьями противника. Чтобы выиграть пёрышко, необходимо было произвести две операции: сначала Женя должен был любым своим пером, зажатым между указательным и большим пальцами, лёгким ударом по хвосту пера постараться перевернуть перо противника так, чтобы оно легло спинкой вниз. Если эта первая операция не удавалась, ход переходил к противнику. Если же перо переворачивалось, то Женя при втором ходе должен был перевернуть перо противника опять спинкой вверх. Для этого Женя своим игральным пером, зажатым уже между указательным и средним пальцем, старался зацепить за кромку пера и перевернуть его спинкой вверх. Это была более сложная игровая операция, чем первая. Не допускалось никакого давления на перо противника, а только лёгкое скользящее касание.