Конан беззвучно зарычал и сцепил зубы, не желая больше вступать ни в какие пререкания. Он не станет с ней спорить и не станет ни о чем просить. Уж на это он точно не способен.

Сердито расхаживая по темнице, Карела метала слова, как кинжалы, ни разу прямо не взглянув на северянина.

– Я хочу, чтобы ты узнал, какие унижения мне довелось испытать, киммериец. Знай их и помни о них, чтобы эта память жгла тебя все то время, пока ты будешь на рудниках. Возможно, ты надеешься, что рано или поздно король помилует тебя в числе прочих, но не сомневайся, что я подкуплю нужных людей, и о тебе просто-напросто позабудут...

– Я знал, что рано или поздно ты сумеешь спастись, – пробормотал Конан. – И тебе это явно удалось.

Изумрудные глаза на миг прищурились, а затем Карела ровным тоном произнесла:

– Меня купил торговец по имени Хаффиз и поместил в свой гарем вместе с полусотней других наложниц. В тот же день я удрала, и в тот же день меня вернули обратно и отлупили палками по пяткам. Я ни разу не вскрикнула, но еще десять дней могла лишь с трудом ковылять. Во второй раз мне удалось остаться на свободе целых три дня. По возвращении меня отправили на кухню чистить горшки.

Несмотря на всю плачевность своего положения, Конан не удержался от усмешки.

– Какой же он глупец, если надеялся заставить тебя смириться!

Она развернулась к нему лицом, и хотя голос оставался обманчиво мягким, в глазах горел убийственный огонь.

– В третий раз меня поймали, когда я пыталась взобраться на стену. Я плюнула Хаффизу в лицо и велела убить меня, ибо он никогда не сможет меня сломать. Хаффиз расхохотался и сказал, что, как видно, я мню себя мужчиной, и мне нужно преподать урок. Вот почему меня отныне постоянно стали одевать так, словно я вот-вот должна занять место на ложе господина. Я ходила в шелках, надушенная и напомаженная, с накрашенными глазами и нарумяненными щеками. Меня заставили учиться танцам, игре на музыкальных инструментах и поэзии. Если я терпела неудачу, если мои успехи не удовлетворяли господина, наказание следовало незамедлительно. Однако, поскольку меня считали юной девочкой, которая лишь готовится стать женщиной, то и наказания были подходящие ребенку. О, как он рыдал от хохота...

Конан запрокинул голову и также со смехом взревел:

– Вот так ребенок!

Взмахнув кулаком, Карела с яростью продолжила:

– Да что ты можешь знать об этом, глупец? Разве тебя по десять раз на дню пороли розгами? Или запихивали в горло рыбий жир? Мне унизительно даже думать об этом. Смейся, глупый варвар! Целый год мне пришлось это терпеть, и я была бы рада, если бы за каждый день этого позора ты провел год на рудниках!

Усилием воли Конан сумел обуздать неуместную веселость.

– Я рассчитывал, что ты удерешь через полгода, а то и раньше, но, похоже, Рыжий Ястреб превратился в соловья, поющего в серебряной клетке.

– За мной следили днем и ночью, – возразила она. – И в конце концов я все же сумела удрать с мечом в руке.

– Потому что тебе надоело, когда тебя отправляют в постель без ужина? – и от смеха массивная грудь воина вновь заходила ходуном.

– Пусть Деркето выжжет твои глаза! – взвыла Карела и, бросившись к северянину, замолотила кулачками по его груди. – Эрлик бы тебя побрал, киммерийский ублюдок! Ты... Ты...

Внезапно она замолкла, ухватившись за Конана, чтобы удержаться на ногах. Щекой она прижималась к его груди, и он с изумлением увидел слезы у нее на глазах.

– Я любила тебя, – прошептала Карела. – Я так тебя любила...

Мускулистый киммериец в недоумении покачал головой. Если она поступает так с теми, кого любит, то как тогда сможет человек пережить ее ненависть?

Наконец она отступила на шаг, делая вид, будто не замечает слезинок, трепещущих на длинных ресницах.

– В тебе нет страха, – прошептала она. – Ты не дрожишь. Ты даже не думаешь о том, как я могу заставить тебя страдать, в отместку за все свои мучения.

– Я не виноват в том, что случилось с тобой, Карела, – промолвил он негромко, но она словно бы и не слышала его слов.

– Но даже бесстрашный, ты все равно остаешься мужчиной. – Загадочная улыбка играла у нее на устах.

Ее пальцы коснулись застежек, удерживавших платье, и в тот же миг серый шелк соскользнул со стройного тела и озерцом лег вокруг изящных лодыжек. Полным изящества жестом она переступила через одежду. Карела была такой же, как он запомнил ее: полногрудой и крутобедрой, с длинными ногами и тонкой талией. Наслаждение для мужского глаза...

Подняв руки и приподнявшись на цыпочки, Карела медленно повернулась. Длинные пряди волос ниспадали на белоснежные плечи, ласкали покатую грудь.

Покачивая бедрами, она подошла к варвару и остановилась, когда ее грудь коснулась его торса чуть ниже ребер. Проведя языком по нижней губе и глядя на него снизу вверх сквозь ресницы, она проговорила голосом, полным затаенной страсти:

– Когда ты окажешься на рудниках, то помни, что лишь после смерти сможешь подняться обратно на поверхность. Ты проживешь остаток жизни, вдыхая промозглую вонь, при тусклом свете коптящих факелов. Конечно, там есть женщины, если их только можно так назвать... У них руки мозолистые, как у мужчин... – Тонкими пальчиками она коснулась твердой, как железо, груди киммерийца. – Их кожа и волосы черны от грязи. Они скверно пахнут, и их поцелуи...

Карела вытянула тонкие руки, обвивая шею киммерийца, а затем подтянулась, оказавшись с ним лицом к лицу.

– Они не умеют целовать так сладко, как я, – прошептала она и прижалась устами к его губам. Конан с такой яростной страстью ответил на ее поцелуй, что она отпрянула с тихим стоном. Взгляд изумрудных глаз замутился, встретив взор его синих глаз цвета студеного северного неба. – Нет, у тебя больше никогда не будет таких поцелуев, – вымолвила она, задыхаясь.

Спрыгнув на каменный пол, Карела попятилась, прикусив нижнюю губу. В зеленых глазах застыла неуверенность.

– Теперь я буду той единственной женщиной, кого ты запомнишь до конца своих дней, – сказала она. – Единственной женщиной в твоей жизни. – Подхватив с пола свою одежду, она скрылась в темноте. Спустя некоторое время Конан услышал скрип, а затем металлический лязг, – это открылась, а затем снова захлопнулась железная дверь.

Она ничуть не изменилась, подумал он. Все тот же Рыжий Ястреб, гордый и неукротимый, как всякая хищная птица...

Но если она рассчитывает, что он покорно отправится на рудники или примет любое другое назначенное Гарианом наказание, то она также сильно ошибается, как ей вечно случалось ошибаться в прошлом.

Конан вновь осмотрел цепи, на которых висел, но больше не стал пытаться порвать их. Среди уроков, которые преподали ему покрытые снегами коварные скалы Киммерийских гор, был и такой: когда никакое действие невозможно, попытка к сопротивлению лишь приближает смерть, тогда как ожидание позволяет сохранить силы и дает шанс выжить.

И киммериец висел на цепях с терпением хищного зверя, который ожидает, чтобы добыча сама приблизилась к нему.

И вот наконец, со скрипом и грохотом, цепи, державшие руки Конана, начали опускаться. Варвар с трудом сумел подавить стон, ибо сущей пыткой оказалось внезапно изменить положение тела. Он понятия не имел, как долго провисел в темнице. Круг света на полу и темнота вокруг не менялись и не давали представления о ходе времени.

Ноги Конана коснулись пола, и колени, не выдержав, подломились. Северянин во весь рост растянулся на каменных плитах. Сделав над собой усилие, он попытался хотя бы привстать на руках, но от недостатка кровообращения они давно онемели и теперь лишь беспомощно подрагивали.

Те самые палачи, что недавно избивали его кнутами, торопливо вошли в круг света и принялись снимать цепи. Ослабевший киммериец попытался оказать сопротивление, но ничего не смог сделать. Тюремщики сковали ему руки за спиной, а щиколотки соединили тяжелой железной цепью. Тот, у которого на груди был шрам от ожога, молчал и держался с прежним бесстрастием, зато второй, с круглой добродушной физиономией, болтал без умолку.