Но у Александра нашлось чем им ответить. Из глубины македонских рядов храбрая пехота бросилась на врага, держа в руках длинные копья-крюки. Если острие копья не попадало в цель, то в ход шел крюк, которым воина стягивали с седла. Монголы падали, но косили пехотинцев, как коса цветы.

И вновь македонские трубы заиграли знакомую всем защитникам команду.

В самом центре поля, прямо перед Абдикадиром, оставляя раненых и павших соратников, воины передних рядов отступили, сливаясь с рядами македонцев, стоявших за ними. Неожиданно оказалось, что ничего не отделяет его от самых свирепых всадников из всех, которых когда-либо видел мир.

Несколько секунд монголы стояли на месте, удерживая шарахающихся в стороны лошадей. Один огромный воин, маленький, но широкий, как медведь, смотрел пуштуну прямо в глаза, подняв свою ощетинившуюся шипами булаву, с которой уже капала кровь.

Возле себя Абдикадир услышал голос капитана Гроува:

— Огонь по готовности!

В ту же секунду Абдикадир вскинул своего Калашникова на плечо и спустил курок. Голова монгола-медведя вмиг превратилась в месиво из крови и костей, а его шлем с металлическим козырьком нелепо полетел в воздух. Лошадь под монголом понесло, и его обезглавленное тело упало с седла на превратившихся в толкающуюся толпу собратьев.

Вокруг Абдикадира со всех сторон британцы палили в монголов, и звуки их мартини-генри и снайдеров казались редким кашлем по сравнению с громыханием Калашникова. Люди и лошади рассыпались перед испепеляющим градом пуль. Полетели гранаты. Хоть большинство из них были светошумовыми, но и этого оказалось достаточно, чтобы напугать животных и, по крайней мере, некоторых всадников. Одна из гранат попала под ноги коню. Животное взорвалось, а его кричащего хозяина отбросило в сторону.

Одна граната упала слишком близко от Абдикадира. Взрыв был словно удар кулаком в живот. Он упал на спину, в ушах звенело, во рту и в носу чувствовался кисловатый, металлический привкус крови, а на его лице взрыв оставил химический ожог. Он был немного дезориентирован, словно попал в еще одно Слияние. Но что-то в его голове говорило ему, что если он упал, то на его месте в рядах товарищей образовалась щель. Он поднял свой автомат, дал очередь вслепую и с большим трудом стал подниматься на ноги.

Пришел приказ наступать. Ряды британцев твердым шагом двинулись вперед, непрерывно стреляя.

Абдикадир шел за ними, на ходу сменив магазин. Земли не было видно: ему пришлось переступать через трупы и отрубленные конечности, замедляя шаг в тех местах, где почва была скользкой от вывалившихся внутренностей. Он даже был вынужден наступить на спину раненому человеку, который бился в агонии. Но иначе было нельзя.

«Получается», — думал Абдикадир. Слева и справа от него, насколько ему было видно, монголы, если только не умирали в седлах, отступали. Их мечи и копья были не ровня огнестрельному оружию из времен, отдаленных от их собственного времени больше, чем на шесть столетий.

И тут-то он услышал звонкий, высокий голос — женский голос, — и монголы начали спешиваться. Более того, они стали наступать на стрелков, прикрываясь телами своих убитых братьев по оружию или прячась за лошадьми. Абдикадир узнал эту тактику: высмотрел противника, сменил позицию, спрятался, снова высмотрел противника. Монголы стреляли в них из луков — единственного оружия, которое могло сравниться с винтовками по дальнобойности, — поочередно, прикрывая продвигающихся вперед товарищей. И когда они стреляли, крики македонцев и стремительный поток британской брани говорили ему о том, что некоторые стрелы попали в цель.

Абдикадир понимал, что этих монголов учили тактике боя против вооруженного огнестрельным оружием противника. Сейбл! Это было дело ее рук, чего они и опасались. Сердце у него екнуло. Он вновь сменил магазин и стал стрелять в подкрадывающихся кочевников.

Но монголы не останавливались. К Абдикадиру и каждому стрелку был приставлен гипаспист, чтобы прикрывать и защищать от стрел. Но тех теснили в первую очередь. Одному монголу верхом на коне удалось пробиться сквозь македонцев, и он летел на Абди. Пуштуну пришлось использовать автомат как дубину. Ему повезло, и приклад угодил нападавшему прямо в висок. Монгол свалился с лошади. Абдикадир не дал ему опомниться, застрелив на месте, после чего приготовился отражать следующие атаки.

С высоты своей позиции на воротах Иштар Джош мог видеть размах битвы. Ее кровавым ядром все еще был клубок из сражающихся людей и лошадей прямо перед воротами, где тяжелая монгольская конница наскочила на педзетайров Александра. Серебряные сферы были повсюду, напоминая собой парящие над головами бьющихся воинов жемчужины.

Тяжелая конница была у монголов самым мощным оружием, созданным исключительно для того, чтобы сокрушать отборные силы противника одним ударом. Они надеялись избежать этого удара, в подходящий момент применив огнестрельное оружие, чтобы монголы, понеся достаточные потери, прекратили атаку. Но по какой-то причине враг, вопреки их ожиданиям, не откатился назад, и его закованные в броню воины увязли в бою.

Это были плохие вести. Все-таки гарнизон Джамруда состоял лишь из трехсот солдат. Их количество не шло ни в какое сравнение с монголами, и даже если бы каждая выпущенная ими пуля забирала у противника жизнь, воинам Чингисхана, без сомнения, в конце концов удалось бы задавить защитников исключительно своей численностью.

Тут он увидел, что противник посылает подкрепления из конных воинов, чтобы обойти поле битвы с флангов и взять в кольцо. Этого они тоже ожидали — классический монгольский маневр, называемый тулугхма, — но то, с какой ужасающей яростью новые отряды врезались македонцам во фланг, было просто невероятно.

Однако и на этот раз Александр сумел дать сдачи. На городских стенах вновь запели трубы. С гулким лязгом открылись ворота, и македонская конница наконец-то вступила в сражение. Даже когда они только выезжали из ворот, то уже образовали свой непроницаемый строй клином. Джошу было достаточно и одного взгляда, чтобы понять, насколько эти всадники из времен античности превосходили своими навыками монголов. И впереди гетайров, которые скакали на правом фланге, Джош узнал яркий пурпурный плащ и шлем с белым плюмажем самого Александра, который, сидя на положенной поверх чепрака шкуре пантеры, как всегда, вел своих воинов к славе или гибели.

Быстрые, проворные и высокодисциплинированные македонцы описали небольшую дугу и, как скальпелем, пронзили монгольский фланг. Кочевники пытались развернуться, но ввиду того, что они оказались зажатыми между стоявшей насмерть македонской пехотой и гетайрами, их движения были скованы, и воины Александра стали наносить им удары в незащищенные лица своими длинными деревянными копьями. Джош знал, что это уже была другая классическая тактика: боевое построение, усовершенствованное Александром Великим, которое тот получил в наследство от своего отца. Хитрость заключалась в том, что конница справа наносила смертельный удар, а находящаяся в центре пехота неумолимо добивала противника.

Джош не искал оправданий войне. Но в глазах воинов обеих противостоящих друг другу сторон он видел один и тот же восторг, когда те бросались в бой: для них как будто наступало своего рода долгожданное освобождение, снимавшее с них все запреты, и какая-то радость… Джош испытывал глубокий, внутренний трепет, когда наблюдал, как на его глазах выполнялся древний, замечательный маневр, несмотря на то что внизу умирали в грязи люди и их по-своему уникальные жизни обрывались.

«Вот почему мы, люди, развязываем войны, — думал он. — Вот почему мы играем в эту игру с самой высокой ставкой: не из-за выгоды, не из-за власти, не из-за территории, а из-за этого глубокого наслаждения. Киплинг оказался прав: война — это забава. Она — мрачная тайна нашего вида».

Возможно, именно потому здесь были сферы: они пришли насладиться уникальным зрелищем, в котором самые порочные создания во Вселенной умирают в грязи. Думая об этом, Джош испытывал чувство негодования и в то же время мерзкой гордости.