— Должно быть, именно смешение всех и вся нанесло огромный вред Миру, — сказала Байсеза.

Но Джош с ней не согласился.

— Но… мамонты в Париже! Саблезубые тигры в Римском Колизее! — сказал он. — Мир — совокупность разрозненных фрагментов, как калейдоскоп, и когда ты смотришь на него, то видишь такую же красивую картинку.

— Да, но когда бы ни происходило смешение населения, оно всегда оканчивалось вымиранием. Так было, когда Северную и Южную Америку соединили сухопутным мостом. Люди привезли с собой крыс, коз и других животных, чтобы уничтожить местную фауну. Подобное творится и сейчас. Существа из глубин ледникового периода живут бок о бок с грызунами из современных мегаполисов, причем в климате, который не подходит ни тем, ни другим. Кто бы ни пережил Слияние, он начинает уничтожать соседей, чтобы те, в свою очередь, не уничтожили его.

— Прямо как мы, — заметил Абдикадир. — Люди тоже не терпят того, что приходится с кем-то делить территорию.

— Повсюду, должно быть, происходят разрушения, — продолжала Байсеза. — Может быть, поэтому мы подвергаемся нашествию насекомых, которое является признаком нездоровой экологии. Наверное, в прежних границах бушуют болезни. Я удивлена, что у нас еще не случилось ни одной вспышки настоящей эпидемии.

— Люди слишком широко разбросаны друг от друга, — заметил Абдикадир, — вероятно, поэтому нам еще так везет…

— Но на дереве нет ни одной поющей птицы! — пожаловался Джош.

— Птицы — первый звоночек беды, Джош, — сказала Байсеза. — Они уязвимы… их места обитания — заболоченные луга и пляжи — легко разрушаются, когда происходят климатические изменения. Исчезновение птиц — это плохой знак.

— Но раз такое происходит с животными… — Американец стукнул кулаком по борту судна. — Мы должны что-то предпринять.

Абдикадир рассмеялся, но сразу же остановился.

— Что именно?

— Не издевайся, — сказал Джош. Пытаясь что-нибудь придумать, он начал беспорядочно двигать руками. — Соберем зверей в зоопарках или заповедниках. То же самое проделаем с растениями. И с птицами и насекомыми — особенно с птицами! А когда все наладится, то просто выпустим их на свободу…

— И позволим новому Эдему самому себя создать? — спросила Байсеза. — Милый мой Джош, мы совсем над тобой не издеваемся. Твою идею с зоопарками нужно обязательно передать Александру: если мамонты и пещерные медведи вновь вернулись к жизни, давайте сохраним нескольких. Но все то, что мы с таким трудом узнали о Мире, куда сложнее… Сохранение экосферы, не говоря уже об ее восстановлении, — не такое простое дело, как кажется, особенно если учесть тот факт, что мы никогда толком не понимали, как она устроена. Она не статична, а динамична и живет циклично… Вымирание — явление, которого не избежать. Они случаются и в лучшие времена. Не важно, что мы можем предпринять, но остановить процесс не удастся.

— И что же нам делать? — спросил Джош. — Просто сидеть сложа руки и смириться со всем, что бы ни уготовила нам судьба?

— Нет, — ответила Байсеза. — Но нужно знать, где заканчиваются наши возможности. Нас всего горстка. Нам не под силу спасти мир, Джош. Мы даже не знаем, как это сделать. Большим достижением станет для нас то, если мы сами сможем выжить. Нам следует быть терпеливыми.

— Терпеливыми — это верно, — мрачно сказал Абдикадир. — Вот только понадобились доли секунды для того, чтобы раны от Слияния появились. И понадобятся миллионы лет, чтобы они зажили…

— И судьба здесь ни при чем, — сказал Джош. — Если бы боги Глаза были достаточно мудры, чтобы разорвать на части пространство и время, разве не могли они в таком случае предвидеть последствия, которыми обернется их поступок для нашей экологии?

Они замолчали. Мимо них скользили вдаль густые, ощетинившиеся, но умирающие, леса Греции.

Италия предстала перед ними такой же безлюдной, как и Греция. Они не увидели ни городов-государств, которые помнили македонцы, ни городов двадцать первого века. Даже в устье Тибра не нашлось и следа масштабно обустроенного порта, построенного римлянами, чтобы обслуживать огромную флотилию кораблей, привозящих в разжиревший город зерно, тем самым поддерживая в нем жизнь.

Александра заинтриговали рассказы о том, что Рим, в его время — всего лишь очередной честолюбивый город-государство, в один прекрасный день построит империю, которая будет соперничать с его собственной. Поэтому он велел подготовить горстку речных судов и отправился вверх по реке, возлежа под пурпурным навесом тонкой работы.

Семь римских холмов они узнали сразу. Но местность не была заселена, если не считать нескольких уродливых городищ, ютившихся на Палатине, на котором когда-то должны вырасти дворцы цезарей. Увидев их, Александр решил, что все было шуткой, и великодушно сохранил жизнь возможным будущим соперникам.

На ночь разбили лагерь недалеко от болотистых низин, где должен был появиться Римский Форум. В ту ночь перед ними снова предстало удивительное сияние, и македонцы восторженно за ним наблюдали.

Хотя Байсеза и не была геологом, но ее очень интересовало, что в тот момент должно было происходить с ядром Мира. Ядро Земли было своего рода маленьким миром из железа, размером с Луну. Если сшивание Мира коснулось и его центра, то эта удивительная подземная планета, неумело собранная из кусочков, должно быть, теперь вся тряслась и бурлила. Ее внешние части, достигающие мантии, в свою очередь, будут тоже затронуты, взрываясь фонтанами расплавленной породы. Может быть, последствия этих подземных штормов уже ощущались где-то на поверхности планеты.

Магнитное поле Мира, создаваемое столь огромной железной динамо-машиной, как ядро планеты, скорее всего, ослабло. Вероятно, этим можно было объяснить часто видимые ею ночные сияния и неисправную работу их компасов. В нормальных условиях этот магнитный щит оберегал хрупкие формы жизни от безжалостного космического дождя: от тяжелых частиц, испускаемых солнцем, и остатков, долетавшим до планеты после взрывов сверхновых. Прежде чем магнитное поле сумеет восстановиться, жизнь на Земле будет страдать от космической радиации: рак, волны мутации — все они будут заканчиваться смертью. И если потрепанный озоновый слой тоже ослаб, то возросшую интенсивность солнечного света можно было объяснить усилившимся потоком ультрафиолетовых лучей, который причинит даже больший вред живым существам, обитающим на поверхности.

Но ведь жизнь существовала не только на поверхности. Мысли Байсезы устремились к нижним границам биосферы, в которой теплолюбивые древние существа выживали еще с первых дней Земли, укрывшись на океаническом дне и глубоко в скалах. Им не был страшен возросший на поверхности ультрафиолет, но если мир был разрезан до самой своей середины, то их владения, должно быть, были тоже расчленены. Имело ли место в глубинах такое же вымирание, как и на поверхности? И были ли такие же сферы ввинчены в тело планеты, чтобы наблюдать и за этим?

Корабли отправились дальше, рассекая волны вдоль южного побережья Франции, чтобы затем устремиться к восточным и южным берегам Испании, держа путь к Гибралтару.

Во время этого плавания следов людей они почти не встречали. Но в скалистых землях южной Испании лазутчики обнаружили поселения низкорослых созданий с нависшими бровями, обладающих огромной физической силой, которые убегали прочь, едва заметив македонцев. Байсеза вспомнила, что эта территория была одним из последних оплотов неандертальцев на пути продвижения человека разумного через Европу на запад. Если они действительно были поздними неандертальцами, то поступали весьма разумно, держась подальше от македонцев и их попутчиков.

Александра больше интересовал сам пролив, который он называл Геркулесовыми столбами. Океан за этими «вратами» был немного известен его поколению. За два века до рождения Александра некий карфагенянин, имя которому было Ганнон, совершил смелое плавание на юг вдоль Атлантического побережья Африки. Были у них и менее подтверждаемые документами сведения об исследователях, которые поплыли на север и обнаружили незнакомые, холодные земли, в которых лед не исчезал и летом, а солнце не садилось даже в полночь. Александр ухватился за свои новые знания о форме мира: такие странности было легко объяснить, если предположить, что плывешь по поверхности сферы.